Отец Фаррагата, его родной отец, хотел покончить со своим сыном, когда тот еще был в животе у матери: как же Фаррагату жить с этим, не прибегая к помощи цветов, которые черпают мудрость из земли? Отец брал Фаррагата на рыбалку, учил залезать на высокие горы, но потом, сложив с себя эти обязанности, вообще забыл про сына и остаток дней плавал на кэт-боте в бухте Травертин. Он любил рассказывать, как боролся с сильнейшими штормами, — чаще всего он вспоминал шторм, настигший его возле Фалмута, — однако, насколько помнил Фаррагат, отец предпочитал более спокойные воды. Он принадлежал к породе старых добрых янки, которые всегда ловко управлялись с румпелем и парусами. А еще отец отлично умел обходиться с веревкой и леской — он без труда запускал воздушного змея, ставил перемет и пришвартовывался; и конечно, никто не мог смотать садовый шланг лучше отца — Фаррагату казалось, что он делает это с особым достоинством, как настоящий король. Танцы отец терпеть не мог, кроме разве что немецкого вальса с какой-нибудь хорошенькой девушкой, однако то, как он правил своим кэт-ботом, напоминало именно танец. Отдав швартовы, он начинал кружить по палубе, и в его движениях было не меньше грации, легкости и элегантности, чем у танцора. Шквалы, ветер, рвущий паруса в клочья, гром и молния не могли заставить его сбиться с ритма.
О героин, побудь со мной! В двадцать один год Фаррагат в первый раз вел котильон «Нануэт». Судно «Нануэт» пристало к берегам Нового Света в 1972 году. Экспедицию возглавлял Питер Вентворт. Брат Эбен уехал, и Фаррагат оказался старшим потомком Вэнтвортов мужского пола, если, конечно, не считать старого и вечно пьяного отца. Поэтому именно Фаррагату выпала честь стоять у руля. Он с радостью бросил заправку на придурка Гарри и облачился в отцовский фрак. Вот они, прелести жизни в приграничном княжестве — и, разумеется, еще одна причина того, что он стал наркоманом. Отцовский фрак великолепно сидел на нем. Фрак был сшит из толстой черной ткани, из какой обычно шьют пальто; Фаррагату казалось, что фрак ему идет. Он брал на заправке машину и отправлялся в город на танцы, подходил к очаровательной дебютантке, выбранной специальным комитетом за ее состояние и связи, вел ее к главной ложе и кланялся гостям. Протанцевав всю ночь напролет, он возвращался домой только под утро.
Фаррагаты считали себя большими приверженцами традиций, но на деле всегда выбирали то, что можно назвать самой настоящей импровизацией, свободной от какой-либо логики. Когда Фаррагаты жили в особняке, они ужинали в клубе по четвергам и воскресеньям. Фаррагат отлично помнил один из таких вечеров. Мать оставила машину у ворот. Это был автомобиль с откидным верхом под названием «джордан блю бой», отец выиграл его в лотерею. Отец отказался ехать с ними, он наверняка как обычно возился со своим кэт-ботом. Фаррагат быстро запрыгнул в «блю бой», но брат почему-то застыл на ступеньке. Эбен был очень красивым юношей, но в тот вечер его лицо было каким-то бледным.
— Я не поеду в клуб, — сказал он матери, — если ты снова станешь называть распорядителя по имени.
— Его зовут Хортон, — отозвалась миссис Фаррагат.
— Его зовут мистер Хортон, — уточнил Эбен.
— Ну хорошо, — согласилась миссис Фаррагат.
Эбен забрался в машину. Миссис Фаррагат водила довольно осторожно, однако зрение у нее постепенно ухудшалось, и в дороге ее преследовали неприятности. Она уже задавила одного эрдельтерьера и трех кошек. Эбен и Фаррагат зажмурились от страха и не открывали глаз до тех пор, пока не услышали, как под колесами шуршит гравий на дорожке, ведущей к клубу. Они сели за стол, и, когда к ним подошел распорядитель клуба, мать спросила:
— Ну, Хортон, что вы для нас сегодня приготовили?
— Простите, — сказал Эбен. Он встал из-за стола и отправился домой. Вернувшись, Фаррагат обнаружил, что его брат — уже совсем взрослый — рыдает у себя в комнате; но и Эбен был непостоянен. Много лет спустя они иногда заходили выпить в одно из нью-йоркских кафе, и Эбен подзывал официанта, хлопая в ладоши. Однажды, когда метрдотель попросил их уйти, а Фаррагат попытался объяснить Эбену, что есть более простые общепринятые способы привлечь внимание официанта, Эбен ответил: «Я не понимаю. Не понимаю и все тут. Ведь мне всего лишь хотелось выпить».
Наркотики помогли Фаррагату спокойно вспомнить, что ему не было и шестнадцати, когда отец впервые пригрозил свести счеты с жизнью. Фаррагат точно знал, сколько ему было, потому что тогда он еще не получил прав. Он работал на заправке, а когда пришел домой ужинать, обнаружил, что стол накрыт для двоих. «А где папа?» — спросил он. Это было весьма неразумно с его стороны, так как в семье Фаррагатов всегда ценили лаконизм и сдержанность, которые, похоже, были заложены у них в генах. Здесь не любили вопросов. Вздохнув, мать подала ему жареное мясо с вареными яйцами. Фаррагат уже нарушил неписаный семейный закон и потому решил продолжать.
— Но где папа? — снова поинтересовался он.
— Не знаю, — ответила мать. — Когда я спустилась готовить ужин, он вручил мне длинное письмо, в котором доказывал мою полную несостоятельность как женщины, жены и матери. Доказательств было двадцать два. Я не дочитала до конца. Бросила письмо в огонь. Он очень оскорбился. Заявил, что поедет в Нагасаки и там утопится. Вероятно, туда он добирался на попутках, потому как свою машину оставил возле дома.
— Прости, — сказал Фаррагат вполне искренне. Без всякого сарказма. Должно быть, многие члены его семьи даже на смертном одре не могли выдавить из себя ничего, кроме этого «прости». Фаррагат сел в машину и отправился на пляж. Вот почему он запомнил, что тогда ему еще не было шестнадцати, — в деревне Хепворт появился новый полицейский, единственный во всей округе, который мог бы остановить Фаррагата и потребовать права. Полицейский из Хепворта почему-то был зол на их семью. Фаррагат прекрасно знал всех других полицейских из окрестных деревень.
Добравшись до Нагасаки, он помчался к пляжу. Дело было осенним вечером, и на пляже никого не было — ни купальщиков, ни спасателей; в воздухе, уже тогда порядком загрязненном, чувствовался сильный запах океана. А вдруг отец уже лежит на дне, с жемчужинами вместо глаз — откуда теперь узнаешь? Фаррагат прошелся вдоль берега. Аттракционы еще работали. Из парка доносилась музыка, легкомысленная и далекая. Чтобы не заплакать, Фаррагат стал всматриваться в песок под ногами. В тот год, видимо, особым спросом пользовались японские сандалии и игрушечные рыцари в доспехах. В гальке валялись поломанные рыцари и непарные сандалии. Рядом тихо дышало море. Кто-то катался на американских горках. До него доносился стук железных колес, подскакивающих на стыках рельсов, и громкий смех, который казался здесь совсем ненужным и чужим. Фаррагат ушел с пляжа. Он пересек дорогу и оказался у входа в парк аттракционов. Судя по всему, он был построен итальянскими эмигрантами. Строители возвели стену из цемента, оштукатурили ее, покрасили в цвет римского шафрана и нарисовали русалок и ракушки. Над самим входом был изображен Посейдон с трезубцем. По ту сторону стены крутилась пустая карусель. Смеялись люди, столпившиеся около американских горок. В одной из машинок сидел его отец — он делал вид, что пьет из бутылки и собирается совершить самоубийство, едва машина оказывалась в верхней точке. Его ужимки забавляли публику. Зрители были в восторге. Фаррагат подошел к человеку, который стоял у пульта управления. «Это мой отец, — сказал он. — Не могли бы вы остановить аттракцион?» Работник парка сочувственно улыбнулся. Когда машина отца остановилась у платформы, мистер Фаррагат увидел сына — своего младшего, нелюбимого сына, от которого хотел избавиться. Он вылез из машины и подошел к Фаррагату — он знал, что по-другому нельзя. «Папа, — сказал Фаррагат, — ну зачем ты так со мной? Ведь у меня подростковый период!» Фаррагат, ну почему ты стал наркоманом?
Утром Тайни принес четыре больших помидора, и Фаррагат поблагодарил его. У помидоров был горестный вкус лета и свободы.
— Я собираюсь подать в суд, — сообщил он Тайни. — Можешь достать мне уголовный кодекс Гилберта?
— Попытаюсь, — отозвался Тайни. — У Мишкина есть кодекс, но он дает его только за четыре пачки сигарет в месяц. У тебя есть четыре пачки?
— Я могу их раздобыть, если ко мне придет жена, — ответил Фаррагат. — Я подам в суд, Тайни, но не на тебя. Пусть Чисхолм и двое других засранцев четыре года поедят ложкой сосиски с фасолью. Может, мне и удастся их засадить. Ты будешь свидетелем?
— Ну конечно, — согласился Тайни. — Буду, если получится. Мне не по душе, что Чисхолм наслаждается тем, как людей корчит от ломки. Поэтому я сделаю, что смогу.
— На мой взгляд, все просто, — сказал Фаррагат. — Меня отправили в тюрьму власти и общество. Во время предварительного заключения трое достойных уважения врачей выписали мне лекарство. Заместитель директора тюрьмы — человек, обязанный наблюдать за тем, как я отбываю наказание, — отказал мне в этом лекарстве. Более того, он показал, что смертельные муки, на которые я был обречен, — для него развлечение. Все просто.
— Что ж, попробуй, — протянул Тайни. — Десять или даже пятнадцать лет назад парень, которого избили, подал в суд, и ему сделали пересадку кожи. Еще в суд подавал Убийца-Фредди, которому выбили зубы, — так ему изготовили новые, даже два комплекта. Правда, он их надевал только по праздникам, когда подают индейку. Фредди был настоящей звездой баскетбола — давно, задолго до тебя. Лет двадцать пять назад у нас играла первоклассная баскетбольная команда. Завтра я не работаю, так что увидимся только послезавтра. Фаррагат, ну почему ты стал наркоманом?
Когда у Фаррагата с головы сняли бинты, он обнаружил — хотя это и так было понятно, — что волосы сбрили, но в госпитале не было зеркал, и ему не удалось посмотреть, как он теперь выглядит. Он попытался на ощупь посчитать, сколько швов ему наложили, но все время сбивался со счета. Фаррагат спросил у охранника, не знает ли он, сколько у него на голове швов. «Конечно, знаю, — ответил охранник. — Двадцать два. Я отправился за тобой в блок Д. Ты лежал на полу. Мы с Тайни положили тебя на носилки и отнесли в операционную». Фаррагат был абсолютно уверен, что в его силах засадить Чисхолма, заместителя директора, за решетку. Эта идея превратилась в одержимость. Ему так и представлялось, как замдиректора ковыряет ложкой рис и сосиски. Это лишь дело времени. По словам врача, нога у него была в гипсе потому, что он разорвал связки колена. Фаррагат напрочь забыл, что уже дважды разрывал связки во время катания на лыжах. Он останется хромым до конца жизни. Тот факт, что заместитель директора веселился, глядя на его кошмарные мучения, и превратил его в калеку, доставлял ему истинное удовольствие.
— Скажи-ка еще раз, — попросил Фаррагат охранника, — сколько швов у меня на голове?
— Двадцать два, двадцать два, — повторил охранник. — Я же тебе уже говорил. Кровищи натекло! Как будто свинью резали! Я знаю, что говорю, я раньше часто резал свиней. Когда мы с Тони пришли в ваш блок, там все было залито кровью. А ты лежал на полу.
— Там был кто-нибудь еще? — спросил Фаррагат.
— Тайни, разумеется, — сказал охранник. — С ним Чисхолм, заместитель директора, лейтенант Сатфин и лейтенант Тиллитсон. Да, ну и конечно, какой-то чувак в камере. Я его не знаю.
— Сможешь рассказать об этом адвокату? — спросил Фаррагат.
— Разумеется, я ведь это сам видел. Я человек честный. Расскажу все, что видел.
— Можно мне встретиться с адвокатом?
— Конечно, — ответил охранник. — Они приходят сюда раз или два в неделю. Есть комитет защиты прав заключенных. Когда кто-нибудь из них придет, я скажу о тебе.
Через пару дней к Фаррагату, который лежал у себя на койке, подошел адвокат. У него были такие густые волосы и борода, что невозможно было определить его возраст, да и лица-то почти не было видно, однако седины ни в волосах, ни в бороде Фаррагат не заметил. Голос у него был звонкий. Коричневый костюм изрядно поношен, правый ботинок запачкан, ногти на двух пальцах грязные. Похоже, затраты на его юридическое образование так и не окупились.
— Доброе утро, — сказал он. — Сейчас мы во всем разберемся. Сейчас. Простите, что заставил себя ждать, но я только позавчера узнал, что вам нужен адвокат.
В руках он держал планшет с толстой пачкой бумаги.
— Вот ваше дело, — продолжал он. — Думаю, тут собрано все необходимое. Вооруженное ограбление. Приговорен к десяти годам. Вторая судимость. Верно?
— Нет, — ответил Фаррагат.
— Кража со взломом? — спросил адвокат. — Противозаконно проникли в помещение с умыслом совершить кражу?
— Нет, — сказал Фаррагат.
— А, тогда, должно быть, непредумышленное убийство. Братоубийство. Вы еще пытались совершить побег восемнадцатого числа и были за это наказаны. Если вы подпишете вот эту бумагу, то против вас не выдвинут никаких обвинений.
— Каких таких обвинений?
— В попытке побега, — объяснил адвокат. — Можете получить семь лет. Но если вы подпишете эту бумагу, все обойдется без осложнений.
Он вручил Фаррагату планшет и ручку. Фаррагат положил планшет на колени и взял ручку.
— Я не собирался сбегать, — проговорил он. — У меня есть свидетели. Я сидел в своей надежно охраняемой камере на нижнем ярусе блока Д, в тюрьме строгого режима. Я хотел выйти из камеры, чтобы получить лекарство, которое мне прописали. Если попытка выйти из надежно охраняемой камеры в тюрьме строгого режима расценивается как попытка побега, то это не тюрьма, а карточный домик.
— О Господи! — вздохнул адвокат. — Может, вам стоит составить проект реформы и передать его в управление исправительных учреждений?
— Управление исправительных учреждений, — сказал Фаррагат, — является не чем иным, как орудием судебной системы. К заключению нас приговаривают не директор тюрьмы и не эти засранцы. Нет, мы приговорены к заключению судебной системой.
— Ох, — вздохнул адвокат. — Как же у меня болит спина! — Он с трудом наклонился вперед и потер поясницу правой рукой. — У меня болит спина оттого, что я ем чизбургеры. Вы не знаете никакого средства от боли в спине, которая возникает, когда ешь слишком много чизбургеров? Подпишите эту бумагу, и я оставлю вас в покое. Ваше мнение меня совершенно не интересует. Знаете, что говорят про всякие мнения?
— Да, — отозвался Фаррагат. — Мнение — как жопа. Есть у каждого и у всех воняет.
— Ох, ох, — сказал адвокат. Голос у него был звонкий и совсем юношеский.
— Вы знакомы с Чарли? — очень тихо спросил он.