Я к о в л е в. Наташа - кто?
К е м с к о й. То есть - как это - кто?
Я к о в л е в. Она - дочь моя? Моя дочь?
К е м с к о й. И... и что же?
Я к о в л е в. А - вот это самое! Моя?
(П о л и н а стоит у окна, смотрит на них.)
К е м с к о й. Ты, кажется, выпил?
Я к о в л е в. Выпил? Да! Яду выпил!
К е м с к о й. Послушай, что же это? Ты - добрый человек, и я добрый. И вот, у нас нехорошо.
Я к о в л е в. Что - нехорошо?
К е м с к о й. Ты не можешь прилично устроить семью. И всем с тобой скучно, тяжело...
Я к о в л е в. А если я вас, барин, к чертям пошлю, к самым отдалённым, а?
К е м с к о й (выпрямился, смотрит грозно, - а беспомощен и жалок). Свинья ты, братец...
(Наташа на лестнице, Глинкин - сзади её, ступеней на пять выше, очень растерянный.)
Я к о в л е в (яростно). Свинья, а вам - братец? Как же это, а? Хэ-хэ! Как же-с?
К е м с к о й (падая на стул). Ты... я не знаю что!..
Н а т а ш а (Яковлеву). Вы не смеете так грубо говорить с моим отцом...
Я к о в л е в (отшатнулся). Что? С кем?..
Н а т а ш а. Вы знаете, что он - мой отец...
К е м с к о й (вскочил, кричит). Наташа - зачем? О, боже мой! Это я должен был сказать - я! Я ждал момента... Это надо было сказать торжественно. Я готовился ко дню твоего рождения. А не в такую минуту, когда скандал, чужие люди кругом... и - вообще. Нужно шампанское! И подарок тебе...
Я к о в л е в (презрительно). Старый дурак.
Н а т а ш а. Не смейте, вы!..
К е м с к о й. Ты слышишь, Ната? Вот что ты сделала!
(Яковлев стоит у буфета и смеётся рыдающим звуком. Полина тихо подвигается к нему. Бобова, Ефимов, Клавдия - смотрят из двери. Глинкин у лестницы, взбивает волосы: у него вид человека, готового совершить подвиг.)
Н а т а ш а (гладя голову отца). Как это грустно всё, как нехорошо...
К е м с к о й (с отчаянием). Но ты сама виновата, что нехорошо! Я так обдумал всё... так внушительно... Сказать должен был я! Тогда всё было бы иначе. Был бы праздник.
Н а т а ш а. Молчите, отец.
К е м с к о й, Я двадцать лет думал о том, как это будет.
Н а т а ш а. Вы слишком долго думали.
К е м с к о й. И вот ты, дочь моя, отняла у меня лучший день жизни! Это - ужасно! Это... совершенно непоправимо...
Н а т а ш а. Весь город знает о том, что я - ваша дочь.
Я к о в л е в (орёт). Да! Весь! И я знал! знал! Всегда! Ха-ха-ха!
(Неожиданный крик его испугал всех. Молчание, слышен шёпот.)
Б о б о в а (шепчет громко). О, господи... Жалость какая...
Н а т а ш а (ей). Ты - иди вон! И чтобы носа твоего не видела я здесь...
Б о б о в а. За что?
Я к о в л е в. Позвольте! Я здесь - кто?
Н а т а ш а. Вон!
Б о б о в а. Ладно. Иду. (Кемскому.) О векселе-то не забудьте, барин. А вы, Наталья, - уж не знаю, как вас величать по батюшке... Вы моих уточек ели, да! Это не папаша стрелял, а я покупала, на мои бедные деньги, да-с! Не из лесу утки, а - с базара. (Идёт в кухню.) Прощай, Полина Петровна! Сожрут они тебя, как уточек моих сожрали...
К е м с к о й (держа дочь за руку). Какой ужас... Ты не знаешь, как всё это больно мне. Вычеркнут лучший день моей жизни...
Н а т а ш а (поднимая его). Идёмте.
П о л и н а (дотрагиваясь до плеча Яковлева). Послушай...
Я к о в л е в (отскочив от неё). Ты! Прочь! Змея! Кто ты мне? Все прочь! Теперь - я сам...
П о л и н а (кланяясь). Прощайте, добрые, люди... хорошие люди... (Идёт.)
Я к о в л е в. Куда?
(Полина остановилась, смотрит на него.)
Я к о в л е в. К любовнику? Уйди... Ползи, змея!
(Полина идёт, остановилась у окна. Все ушли. Глинкин - в комнату Ефимовых. Полина идёт назад, тихо и как-то неумело смеётся.)
Я к о в л е в (изумлён, отступает за стол). Это - что ещё?