Губы она накрасила в последнюю очередь. Забавно: помада вечно куда-то девается первой, еще и раздеться не успеешь. Остается то на мужских губах, то на щеке, а порой даже на белом крахмальном воротничке. Впрочем, как правило, — ну, в половине случаев, не меньше, — помада уходит совсем в другое место: на отлично изученную, превосходно освоенную территорию. Остается ярко-красным, добавляющим мужественности ободком на мужском члене.
Анжела в последний раз взглянула на свое отражение в зеркальце — безупречно! Замочек-капелька щелкнул, закрываясь. И словно частица ее души осталась внутри, навсегда прикованная к зеркальцу. Анжела сунула украшенный драгоценными камнями сувенир — любая украшенная самоцветами вещица сойдет за сувенир, который подарен если не с любовью, то хотя бы с благодарностью, — в объемистую черную сумку. Одернув подол маленького черного платья, чтобы не морщило (да платье-то недаром маленькое — такой лоскуток, что и морщить нечему), Анжела откинулась на спинку заднего сиденья, наслаждаясь ездой в роскошном «Мерседесе» и видом на город и реку с Бруклинского моста.
В «Ривер кафе» всегда было Рождество; можно подумать, нью-йоркская любовница Санта-Клауса сама обустроила это чудесное убежище для ежегодных свиданий с добродушным толстяком. Возможно, именно поэтому в «Ривер кафе» Анжела каждый раз чуть пьянела, как от крепкого ликера; быть может, оттого Ричард неизменно встречался с ней именно здесь. Тут всюду перемигивались разноцветные огоньки, а на воде Ист-Ривер подмигивали и перебегали их отражения, играли в чехарду с отражениями огней на острове. Точь-в-точь ученики, высыпавшие на школьный двор; только двором служила речная гладь.
Анжела неспешно прошла мимо метрдотеля, остановилась. Поправила волосы, откинув их за плечо; не опустила руку, а нарочито медленно скользнула пальцами по шее, затем вниз, по груди. Волосы у нее были длинные: когда Анжела раздевалась, они прикрывали ее тело, создавая некую таинственность. Очень густые — в таких затеряться можно — и волнистые. Пахнущие ананасом и папайей: этот тропический аромат всегда наводил Анжелу на мысли о пляжах и закатах. А цвет был темно-темно-каштановый, почти черный. Не зря ведь говорят: занимаясь любовью с блондинкой, мужчина представляет себе брюнетку.
Большинство посетителей в зале уже ели Анжелу глазами — настолько соблазнительны были ее движения. Кое-кто заслужил сердитый взгляд своей дамы, кое-кому прошипели: «Она тебе в дочки годится». Или даже: «во внучки».
Но лишь один из них встал. Ричард. Высокий, красивый. Потрясающе богатый. Неуверенный в себе, нуждающийся в женском понимании Ричард.
Улыбаясь и не поднимая глаз, словно от волнения не в силах на него смотреть, Анжела шагнула вперед. Мужские взгляды сопровождали ее, пока она шла через зал между столиками. Наконец Анжела скользнула в объятия Ричарда, прильнула к нему. Они поцеловались, его дыхание было сладким от вина и ожидания.
— Если б ты знала, как ты на меня действуешь! — проговорил он.
— С чего ты взял, что я не знаю? — отозвалась Анжела.
Она рассталась с трусиками в лифте, где-то на уровне тридцатого этажа, по пути на сорок восьмой. А помада сошла давным-давно, еще когда ехали в лимузине, — Ричард едва сдерживал страсть. Возможно, из-за того, что она так смотрела ему в глаза снизу вверх. Да им всем это нравится. Анжела спросила бы, почему, но разговоры мужчин не возбуждали. Разве что они сами брались рассказывать — про то, как прошел день, про свои победы, про жизнь… про жен. А ее работа — слушать.
Ввалившись в квартиру, забыв обо всем, кроме страсти, Ричард притиснул Анжелу к окну, за которым открывался красивейший вид на город. Холодок стекла вызвал у нее тревожное и изысканно-приятное ощущение. Если бы женская грудь могла резать стекло, Анжела с Ричардом выпали бы из окна и разбились насмерть.
Спустя два часа, после того как выпили вина, Анжела снова ублаготворила Ричарда. Если первый раз была, так сказать, рюмочка перед обедом, то теперь пришло время десерта; однако красного ободка не осталось, ведь помады на губах уже не было. После этого Анжела объявила, что ей пора уходить. Высвободившись из объятий Ричарда, она встала, подобрала свое черное платье и принялась неторопливо натягивать — с нарочитой неспешностью, словно для того, чтобы вновь пробудить в мужчине желание. Он пытался ей помешать. На миг ее взгляд остановился на фотографии в рамке — Ричард с блондинкой, женой номер два.
— Мы можем встретиться завтра? — спросил он, руки гуляли по телу Анжелы. — У меня жена уехала на все выходные.
— Я не могу, малыш, — она заставила себя мило улыбнуться и мягко отвела его руки, забравшиеся ей между ног. — Ты же знаешь: я занята.
— Но…
Анжела погасила возражения, поцеловав кончик каждого его пальца по отдельности. У Ричарда от этого дух занялся на несколько долгих секунд.
— Твой вечер — пятница, — сказала она. — И так будет всегда.
Не сумев скрыть разочарования, Ричард поднял брюки из кучи лежащей на полу одежды от Армани. Вынул из кармана бумажник, а из него — двадцать пять новеньких хрустящих банкнот по сто долларов каждая. Свернул их вдвое и вложил Анжеле в ладонь. Это была оплата за два часа плюс двадцать пять процентов чаевых. Она могла бы брать с него и больше — за время, потраченное на обед. Однако Ричард был постоянным клиентом, а Анжела любила покушать.
Она поблагодарила его нежным поцелуем.
— Тогда до следующей пятницы, — сказал он.
— Конечно, — отозвалась она.
Лимузин высадил Анжелу за квартал от ее дома, и она явилась домой за пять минут до крайнего срока; по пятницам и субботам ей разрешалось отсутствовать до одиннадцати. Черное платье лежало в объемистой сумке, а на Анжеле были джинсы и короткая блузка, оставляющая открытым живот. Волосы она стянула в хвост на затылке, на запястье болтались дешевые браслеты. На губах — никакого излишества, всего-навсего гигиеническая помада.
Войдя в квартиру, Анжела прямиком устремилась на кухню, к холодильнику, как всегда по пятницам и субботам после работы. Мать сидела на диване в гостиной и смотрела по телевизору местные новости.
— Как тебе фильм? — спросила она.
— Хороший, — откликнулась Анжела из кухни и поморщилась, обнаружив в холодильнике пустые полки и одинокую бутылку питьевой воды. Обидно, что не заказала «тирамису» в «Ривер кафе». Она заглянула в гостиную: — Я пошла спать.
— Спокойной ночи, — пожелала мать.
За последние несколько дней это был их самый длинный разговор.
Первое, что бросалось в глаза, был витраж — сложный, состоящий из множества мелких элементов. Овальное изображение Девы Марии окружено белым цветом. Пресвятая Дева выглядела спокойной, почти безмятежной, хотя и несколько озадаченной. Ее руки молитвенно сложены, она молилась о чьей-то душе — возможно о своей, потому что иных верующих и след простыл.
Анжела заперла дверь спальни, швырнула сумку на постель, скинула туфли и повернулась к сделанному «под старину» столу, над которым висели полки с богатой коллекцией плюшевых медвежат. Анжела собирала эту коллекцию с детства, когда у нее и выбора-то не было — медвежат ей дарили, и все тут. Они ей были ни к чему, и Анжела мужественно стискивала зубы и вымучивала улыбку, получая новую игрушку на каждый свой день рождения или Рождество. Однако сейчас она дорожила их плюшевыми тельцами до последнего их шовчика и стежка.
Анжела сняла самого крупного медвежонка, который важно сидел по центру на верхней полке. Его звали Господин Зеленые Штаны, и был он толстый, бежевого цвета, в комбинезоне, а в лапах держал маленькую трубку из кукурузного початка. Анжела перенесла его на постель и уселась прямо под изображением Девы Марии.
Достав из сумки полученные от Ричарда деньги, она пересчитала хрусткие купюры, как будто именно в этом крылось истинное удовольствие. Потом расстегнула комбинезон Господина Зеленые Штаны и потянула ткань на брюшке, где виднелись стежки, которыми в свое время был зашит разошедшийся шов. Скрип разнимаемой «липучки» показал, что стежки — всего лишь маскировка. Сунув руку вовнутрь, Анжела извлекла наполнитель — ватные шарики, запорошенные опилками. Затем она достала пачку сложенных вдвое купюр, толщиной она была уже с ее собственный кулак. Стянутые резинкой сотенные бумажки, новенькие, хрустящие. Сняв резинку, Анжела добавила к накопленному сегодняшний улов. Снова перетянула пачку резинкой и упрятала медвежонку в брюшко.
Водрузив Господина Зеленые Штаны обратно на его почетное место, Анжела включила музыку. Грянула песня номер один этой недели; совершенно естественное дело — что еще стала бы Анжела слушать? Она вытащила из сумки платье и лихо протанцевала с ним по комнате, как с партнером и другом. Шелковый лоскуток был в курсе всех ее недавних дел. Затем Анжела открыла небольшой книжный шкаф и сдвинула в сторону часть задней стенки, за которой оказался тайничок. Туда-то, в темноту, и отправилось платье. Задняя стенка стала на место, а дверцу шкафа Анжела захлопнула ногой.
Громко напевая, она разделась и накинула просторную футболку, служившую ей ночной рубашкой. Футболка была коротковата и не прикрывала ягодиц. Ничуть не стесняясь, Анжела протанцевала в ванную, плеснула водой в лицо. Затем принялась чистить зубы, двигая щетку и качая головой в такт с ритмом песни. Вдруг вспомнилось, чему ее учили в раннем детстве. Как верны эти поучения в случае с Ричардом! Известно же, что ему всего больше нравится.
Анжела засмеялась и чуть не подавилась зубной пастой.
В ушах звучал голос матери: та всегда требовала, чтобы Анжела чистила зубы перед сном.
Особенно если недавно поела.
Столь громких аплодисментов он не ожидал.
Впрочем, Питер Робертсон вообще понятия не имел, чего ожидать.
Юная актриса, исполнявшая роль Анжелы, вышла из-за кулис и встала на фоне декораций, которые изображали ее спальню. Декорации были простенькие: три стены без потолка, пол спальни тянется до самого края сцены, зато витраж с Пресвятой Девой изображен в точности. Актриса низко кланялась, а в зале отчаянно хлопали и кричали «Браво!». Один из зрителей поднялся с места, за ним встал другой, и затем уже весь зал рукоплескал стоя. Лицо актрисы светилось от радости, на глазах выступили слезы, и девушка крепко прижимала к груди подаренный букет цветов.
К ней подтянулись остальные актеры, взялись за руки и принялись дружно кланяться зрителям. Рядом с исполнительницей роли Анжелы стояли артисты, игравшие в спектакле ее родителей.
Последним на сцену вышел сценарист, он же режиссер спектакля. Сэм Фридман, дородный мужчина с длинной встрепанной шевелюрой, как у Эйнштейна, и с глупой улыбкой на лице. Всю свою жизнь он прожил в Мэдисоне, не помышляя о переезде в другой город. Не было в его душе стремления достичь чего-то большего. Зачем? Мэдисон — его дом. Вне Мэдисона жизни нет.
Сэм поднял руки: дескать, довольно восторгов. Аплодисменты утихли. Тогда он протянул руки к залу и пошевелил пальцами, как будто приглашая зрителей похлопать еще. Затем отер со лба воображаемый пот, смеясь и преувеличенно отдуваясь:
— У-у-уфффф!
Он явно переигрывал и столь же явно наслаждался своим присутствием на сцене.
— Обычно, — заговорил Сэм, — когда мы в Театре на Уилли-стрит ставим спектакль по книге или фильму, в самый разгар работы приходит письмо от какого-нибудь адвоката — и спектакль умирает, не родившись.
В маленьком зале хохотнули, словно зрители тоже получали эти самые письма, что давало им право приобщиться к элитарному искусству, к театру для избранных, чрезвычайно далекому от Бродвея.
— На сей раз такого не случится, — продолжал Сэм. — Питер Робертсон, автор романа «Анжела по прозвищу Ангел», любезно дал свое согласие, чтоб мы ставили по его книге пьесу. Почему? — Режиссер-сценарист пожал плечами. — Точно не знаю, однако я уверен, что он тоже заслуживает аплодисментов. — Сэм указал на четвертый ряд, в центр зала, где сидел Питер: — Питер, поклонитесь.
Большинство голов повернулись, по рядам прокатился удивленный гул голосов, словно присутствие автора в зале было чудом из чудес, и вдруг публика взорвалась приветственными криками, которые заставили его подняться на ноги.
Выпрямившись во весь свой немалый рост, Питер ощутил себя неуклюжим и нескладным. Он смутился и не решился даже поднять руку, чтобы помахать залу. Как большинству писателей, аплодисменты были ему в диковинку. Питеру привычней было сидеть за компьютером по шесть — восемь часов в день, создавая нечто осмысленное и развлекательное из тех путаных историй, что роились у него в голове. Обычное дело — стучать по клавиатуре в своем собственном доме, где все так привычно и удобно. А в свет Питер выбирался нечасто.
Повернувшись, он снова, уже в который раз, встретил взгляд загадочной незнакомки. Она не спускала с него глаз с той самой минуты, когда Питер приехал в маленький театрик города Мэдисон в штате Висконсин и его с королевскими почестями встретили Сэм и дама-администратор по имени Клара.
Впервые он увидел эту молодую женщину, когда она сидела на уличной скамье у окошка билетной кассы, скромно сложив руки на коленях. Миниатюрная, вся в черном, похожая на печальную готическую принцессу, с большущими зелеными глазами. Питер вспомнил, что в первый раз поймал ее взгляд, когда шагал по дорожке к театру. Тогда она быстро отвела глаза, чуть улыбнулась, и с ее алых губ слетел легкий вздох.
Во время антракта она тоже за ним наблюдала. Питер тихо сидел на своем месте в зале, снова и снова перечитывая программку с именами участников спектакля и рабочих сцены, большинству из которых театр на Уилли-стрит был вторым домом. Стоило ему оторваться от программки, как женщина в черном тут же опускала глаза. Лишь раз он на миг поймал ее взгляд; она прикусила нижнюю губу и поспешно глянула влево, словно ее уличили во лжи.
А сейчас она выкрикивала «Браво!» едва ли не громче всех. Большие глаза были широко распахнуты — понимающие, благодарные, ярко-зеленые глаза. У нее было овальное лицо и черные как смоль волосы. Незнакомка напомнила Питеру повзрослевшую Анжелу, которая из подростка уже превратилась в женщину. Когда она улыбалась, возле губ появлялись тоненькие, будто прочерченные ногтем, линии, а по-детски округлые щеки сияли молодой здоровой кожей.
Именно такой Питер изобразил Анжелу во втором романе, который назывался «Прекрасная ложь». На страницах новой книги действовала Анжела в зрелом возрасте — двадцати одного года от роду.
Он признательно наклонил голову, и незнакомка впервые не отвернулась и не потупилась.
Вдруг показалось: литературная Анжела обрела плоть и кровь и явилась сюда, чтобы аплодировать своему создателю.
Это его слегка напугало.
И в то же время пробудило интерес и мужские желания.
Когда в зале зажегся свет, незнакомка исчезла. Ее место оказалось пусто; даже программки не осталось — туго свернутой, с помятыми уголками, с оторванной полоской, в которую незнакомка могла бы завернуть изжеванный комочек жевательной резинки. Лежи программка на полу, можно было бы надеяться, что зеленоглазая не привиделась Питеру, а на самом деле сидела в соседнем ряду.
Он смотрел, как зрители покидают зал. Слушал, как они вполголоса обсуждают сюжет, исполнителей, отличия пьесы от книги — чего не хватает, что новое, что изменилось. Выйдя в тесное фойе, Питер увидел Сэма, который пожимал людям руки, точно политик, одержавший на выборах победу с большим перевесом голосов.
Режиссер, он же сценарист, улыбнулся и пожал руку Питеру.
— Ну, стоило ли тащиться в такую даль, чтоб увидеть, как вашу книгу исковеркал жалкий писака вроде меня? — поинтересовался он.
Питер ожидал этого вопроса: никуда от него не денешься. В самолете он размышлял над возможными ответами, которые зависели от его мнения о спектакле. Если ему понравится, он искренне похвалит, да и дело с концом. А вот проявить учтивость и отозваться с похвалой, коли пьеса окажется посредственной — или, того хуже, вообще никуда не годной, — будет непросто.
К счастью, спектакль получился средненьким. Не то чтобы театр у них тут был лучший на свете. Однако на протяжении двух часов Питер смотрел представление с интересом, причем даже не сумел предсказать финал, — а ведь как-никак он был автором книги. К тому же приятно было увидеть, как воплотилась в жизнь выдуманная им история. Ему всегда хотелось услышать голос Анжелы, увидеть ее в движении. Мечталось увидеть ее во плоти, поглядеть на нее хотя бы два часа, всего лишь пожать ей руку.
Впрочем, на задворках его сознания часто всплывал любимейший совет отца: «Осторожней с желаниями». Питер отлично сознавал, что с реальной Анжелой хлопот не оберешься. Больше того: она может быть даже опасной — ведь он сам ее такой создал.
— Знаете, Сэм, — проговорил Питер, — это было… мм… целебно.
Судя по расцветшей улыбке, Сэм воспринял «целебно» как похвалу.
— Я просто-напросто использовал ваш текст, — ответил он. — Все нужное брал из книги.
Питер кивнул, и тут на глаза ему попался качающийся маятник старых-престарых часов. Блеск меди вызвал к жизни знакомый образ: сияющий круг. Эта картинка преследовала его уже давно, прочно поселившись в мозгу.
Отвалившийся колпак автомобильного колеса лежит на растрескавшемся сером асфальте. И вдруг начинает крутиться, края поднимаются все выше. Затем колпак становится на бок и катится по асфальту — туда, откуда прикатился.
Все назад и назад, точно пытаясь вернуться домой.
Питер старался отгонять подобные образы. Он желал бы избавиться от них совсем, однако во время работы над книгой в голове постоянно прокручивалось собственное кино. Моргнешь — оно появляется. Еще моргнешь — пропадет. Казалось, без этого просто не обойтись: сперва смотришь коротенькое кино, а затем уже излагаешь его словами. Чертовы фильмы вновь и вновь прокручивались у Питера в голове; его собственные порождения преследовали его на каждом шагу, пока он работал над романом. А на этот раз кадры вообще пошли в обратном порядке.
Сэм опять что-то вещал. Вот уж любитель поговорить! И почему он не стал вместо режиссера актером? Тогда бы каждый вечер упивался звучанием своего голоса на сцене.
— Мы сейчас двинем в «Институт» пропустить по маленькой, — сказал Сэм. — Вы с нами?
— Да, конечно.
Хорошо, что Сэм не заметил, как Питер отвлекся на собственное внутреннее кино. Пожалуй, писателя не стоит выпускать из дома, когда он работает над книгой. Реальный мир по сравнению с вымышленным так скучен!
— А чем еще заниматься в этом вашем Мэдисоне? — пошутил он.
— Особо нечем, — ответил Сэм. — Встретимся у входа через пять минут.
Он двинулся куда-то вглубь театра, а Питер отвернулся и вдруг заметил афишу. Анжела на ней была не та, что на многочисленных книжных обложках. С книжной Анжелой ее связывал лишь возраст — там и тут она была совсем юная, девочка-подросток. На афише Анжела смотрелась в зеркало; мокрые черные волосы падали на глаза, и была она, пожалуй, высоковата, какая-то растерянная, а вытянутая вперед рука на снимке казалось слишком большой. Фиолетово-черный лак на ногтях кое-где отслоился. Анжела касалась зеркала; впечатление было такое, словно она отталкивается от него, чтобы не провалиться в зазеркалье. Питеру пришло на ум сравнение с Алисой в стране чудес: эта девушка могла бы приходиться той Алисе двоюродной сестрой. Название спектакля было напечатано яркими буквами с бледным контуром. Буквы эти качались, точно их рисовал наркоман, который родился в семье наркоманов и жил наркотиками с детства, а теперь его засадили в лечебницу и твердят, что он сам во всем виноват. «По роману Питера Робертсона» — вывела качающиеся буквы та же неверная рука. Буква «Р» в фамилии была повернута налево, как в названии знаменитого магазина игрушек. Однако здесь не в игрушки играли — здесь играли спектакль.
— Мистер Робертсон, извините, — раздался вдруг за спиной женский голос.
Низкий, с хрипотцой, чуть застенчивый, но волнующий. Такой голос мог быть у женщины, которая живет в мире, полном боли и страдания, однако радуется всем удовольствиям, что способно ей дать ее тело.
Питер обернулся и оказался лицом к лицу с той самой незнакомкой в черном, которая громче всех его приветствовала в зале. Вблизи она оказалась невероятно красивой, какой-то совершенно необычной. Решительно не похожая на прочих женщин, с которыми Питеру доводилось иметь дело. Не похожая на него самого. Он подосадовал, что не может одеваться с ног до головы в черное, как она, и чтобы на ноги — тяжелые ботинки. Это было модно в восьмидесятые, а нынче в таком виде он чувствовал бы себя…
— Я чувствую себя… — Она запнулась, смущенно повела плечами, улыбнулась и договорила: — Дура дурой с этой своей просьбой, но…
«Вот, — подумал Питер, — вот почему я не могу одеться в черное: ощущал бы себя дурак дураком».
Незнакомка сунула руку в объемистую черную сумку, которая висела у нее на плече; длинные ремешки были украшены серебряными черепами.
Питер невольно отпрянул, словно ожидал, что она вынет из сумки пистолет или нож или еще что-нибудь опасное. Ну что за дурость? Это же на него действует книга: вспоминаются свои собственные строчки про то, как жили и не своей смертью умерли его герои. Быть может, Питер подсознательно ждет мести? Ведь не будешь богом вечно, когда-нибудь настанет время пожинать плоды. Однако разве убийца скажет: «Дура дурой»?
К счастью, незнакомка не заметила его испуганного движения. Она вынула из сумки книгу «Анжела по прозвищу Ангел» и протянула томик Питеру.
— Первое издание, — сказал он, посмеявшись в душе над собственными страхами. Взял книгу, повертел в руках, раскрыл на первой странице. — Где вы ее взяли?
— Она у меня была всегда, — ответила незнакомка.
Первое из многочисленных изданий, и на суперобложке — самая первая картинка. Чуть расплывчатая фотография молодой девушки: лишь верхняя часть лица, без губ и подбородка. Густо накрашенные глаза, короткие смоляные волосы, прямая челка до бровей.
— Их всего тысяча экземпляров. — Питера восхитил упругий, не замятый переплет и страницы с такими ровными, не замусоленными уголками, как будто книгу не просто не читали, а вообще она лишь вчера из типографии. — Издатель не верил, что она будет продаваться.
— Полагаю, он ошибся, — отозвалась незнакомка все так же застенчиво.
— Но обложка мне никогда не нравилась, — добавил Питер.
— Что вы! — возразила женщина. — Обложка превосходна.
— Вы думаете? — Он внимательно на нее поглядел. Ах вот оно что! Почти зеркальное отражение: девушка на обложке и зеленоглазая незнакомка — на одно лицо. Теперь понятно, что ее связывает с этой книгой.
Она тихонько погладила фотографию, и Питер окончательно уверился в том, что его догадка верна.
— Это я, — незнакомка с улыбкой глянула на него снизу вверх.
— Ну, коли на то пошло, — отозвался Питер, смущенный ее откровенностью, — вы куда красивей, чем эта девица.
— Эта книга — я, — проговорила незнакомка, словно не слыша его комплимент.
Затем подала ему шариковую ручку:
— Подпишите, пожалуйста.
— Конечно. — Он принужденно улыбнулся.
— Напишите: Дине, — попросила она.
— Дина, — повторил Питер, вслушиваясь в то, как звучит ее имя. Красиво.
— Это значит «Бог судил», — пояснила женщина.
— Правда?
Он был приятно удивлен. Сам он, подбирая персонажам имена, обязательно выяснял их значения. Но многим ли обычным людям известно, что означает их собственное имя? Мало кто этим интересуется. «Питер», к примеру, означает «камень». Не очень-то ему подходит — характер у него мягкий и воля слабовата.
— Ваше имя вам подходит? — спросил он.
— Мне думается, да, — отозвалась Дина.
Питер открыл книгу на титульной странице:
— Написать ли вам что-нибудь эдакое, особенное?
Она ответила без колебаний:
— Вы это уже написали. Я имею в виду — свой роман.
Питер улыбнулся — на этот раз намного искренней, подписал и вернул Дине книгу. Обидно, что сам он не умеет говорить столь же легко и свободно. Гораздо лучше получается сплетать слова в романе.
— Огромное спасибо. — Дина с сияющей улыбкой поглядела на полученный автограф, аккуратно закрыла новехонький с виду томик и убрала его в сумку.
— Вы готовы? — грянул у Питера за спиной голос Сэма — громкий уверенный голос режиссера, который олицетворял собой действие и движение.
— Готов, — кивнул Питер. И затем очень вежливо задал вопрос, который после не раз вспоминал — и неизменно спрашивал себя, не звучал ли в его тоне прозрачный намек на флирт: — Мы идем тут неподалеку пропустить по стаканчику, не хотите ли с нами? То есть, если у вас нет иных планов.
Других планов у Дины не было.
Он не умолкал ни на миг.
Актер Тони Риальто — или Биальто, или еще как-то, нечто из кинематографа двадцатых годов. Дине было безразлично, как его зовут, и она не запомнила.
В пьесе он играл Ричарда. Женатого мужчину, пользующегося услугами проститутки, который ввел Анжелу в роскошный новый мир, когда она откликнулась на объявление в еженедельной нью-йоркской газете «Виллидж Войс»: «Щедрый мужчина ищет любящих приключения благоразумных девушек, которые желают получить самое лучшее в жизни».
Анжеле было тринадцать лет, когда она откликнулась на подобное объявление в первый раз.
Ей исполнилось четырнадцать, когда она впервые получила вовсе не то, чего ожидала.
Тони Риальто взахлеб рассказывал про свое ремесло и собственные таланты, про интерес, который проявляет к нему Голливуд, и про то, во скольких постановках на Уилли-стрит он участвовал. Он даже процитировал статью из «Белльвилль Газетт», которая сравнивала его дар с талантом Марлона Брандо.
— Впрочем, я готов к большему, — вещал Риальто.
Те же слова могла бы сказать про себя и Дина. Она сидела у большого металлического стола рядом с Питером, но — пока что — спиной к спине. Не касаясь писателя, однако так близко, что ощущала его тепло, между ними буквально искры проскакивали — высокоскоростная беспроволочная связь! — а минуты томительно тянулись одна за другой.
В баре собрались почти все артисты театра и много людей из технического персонала. Сценарист, он же режиссер Сэм, что-то без умолку рассказывал Питеру; писатель отделывался неопределенными «угм» да изредка кивал. Дина потягивала через соломинку коктейль из ликера «Квантро» со льдом, ожидая, когда ее близость наконец взволнует Питера. Риальто же готовился к победе над едва знакомой дамой.
Стараясь не слушать, о чем толкует актер, она огляделась. Заведение называлось «Институтом»: бар, оформленный в стиле медицинского учреждения. Такое могло нравиться только в провинции. Официантки и бармены были одеты медсестрами и санитарами, у каждого на шее — стетоскоп, и за чаевые они готовы послушать сердце и легкие любому из посетителей. Кругом все белое, стерильное, а стены обиты мягким, как в палате для буйнопомешанных. Столами служат больничные каталки, снятые с колес. Машина для разлива пива деловито гудит и попискивает, а ее то и дело заглушает мощный бас диск-жокея; он называет себя доктором и запускает скверные миксы из хитов «новой волны» восьмидесятых, утверждая, что потчует своих пациентов антидепрессантами. Все это устарело лет на двадцать.
Дина вытащила из бокала соломинку и только сейчас заметила, что она сделана из серебристого пластика в форме скальпеля. Жаль, что скальпель ненастоящий. А то можно было бы вырезать у Риальто сердце, преподнести его актеру на пластиковой чашке Петри — пусть разыграется настоящая сцена смерти! — и тогда страданиям всех прочих придет конец.
— Моя следующая остановка — Бродвей, — надоедал ей Риальто. — Я перееду в Нью-Йорк, чуть только этот спектакль здесь выдохнется.
Скучая, как никогда еще за двадцать один год своей жизни, Дина слизнула остатки «Квантро» со «скальпеля» и промолвила:
— Представить не могу, как можно жить где-нибудь, кроме Нью-Йорка.
Возможно, это была судьба; возможно, неистощимый громогласный Сэм как раз переводил дух. Как бы то ни было, на миг настала тишина — и Питер услышал Дину.
Он тут же обернулся.
— Вы живете в Нью-Йорке?
Дина отвернулась от Риальто, не дослушав фразу, — чепуху насчет агентов, которые толпой примчатся требовать с ним встречи, едва он заявится в Нью-Йорк. Причем Нью-Йорк он небрежно называл «Большим яблоком» — что было еще более старомодно, чем весь этот несчастный бар.
Дина встретилась взглядом с Питером и пообещала себе, что впредь он глаз от нее не отведет.
— Неужто вы приехали в такую даль, чтобы посмотреть спектакль? — осведомился писатель.
Дина улыбнулась. Она размышляла, как объяснить свой поступок, с той самой минуты, когда заказала по Интернету билет на самолет. Такой заказ предполагал изрядную скидку, но все же мало кто помчится сюда аж из самого Нью-Йорка, чтобы увидеть премьеру спектакля. В конце концов Дина решила, что либо сделает Питеру комплимент, либо сведет все к шутке — смотря по обстоятельствам.
В данных обстоятельствах шутка показалась более уместной:
— Мне вздумалось прокатиться.
Питер улыбнулся. Улыбка у него была красивая и мужественная, она рождала на щеках ямочки и линии у губ, которых Дине страсть как хотелось коснуться. Как долго она об этом мечтала! С того дня, когда прочла первые пятьдесят страниц «Анжелы по прозвищу Ангел» и вдруг сообразила глянуть на фотографию автора на обложке. С той поры Дина перечитывала книгу бессчетное множество раз, нередко раскрывала ее наугад и пробегала глазами несколько строк перед сном и засыпала с мыслями о Питере.
— В каком районе вы живете? — поинтересовался он.
— Ист-Виллидж, Алфабет-Сити.
— Ничего себе! Где же?
— Дом пятьсот семьдесят один по Шестой Ист-стрит, — ответила Дина и с надеждой добавила: — Вы наверняка знаете, где это.
— Да мы с вами соседи.
— А вы где живете?
— На Десятой Ист-стрит, между Первой и А.
— Вот как? Я знала, что вы живете недалеко от центра, но…
Дина смолкла и лишь повела плечами, не договорив, когда медсестра — или официантка, или кто она там — выставила на столик новые бокалы.
— Спасибо, — поблагодарил Питер и подбородком указал на бокал перед Диной: — Ну-ка, дайте я догадаюсь: «Квантро» со льдом?
— Да тут и гадать нечего — слишком просто, — ответила она. Такой коктейль пила Анжела в конце романа: единственный порок, который она себе позволяла. Он не был связан с ее прошлым.
— Мало ли что, — возразил Питер. — Все надо непременно проверять.
— Напрасно вы так! — воскликнула Дина и сама подивилась своей горячности. — Кое в чем нельзя сомневаться.
Питер глотнул пива, отвел взгляд. Она не сомневалась, что у него не хватило сил смотреть ей в глаза.
Тони Риальто легонько постучал Дину по плечу:
— Я подумал, что, когда приеду в Нью-Йорк, мы с вами могли бы…
Она обернулась и с хирургической точностью полоснула надоедного актера убийственным взглядом.
В другую минуту такая реакция лишь раззадорила бы Риальто. Обычно он за словом в карман не лез; он бы тут же нашелся с остроумным ответом или сказал комплимент, который растопил бы сердце неприступной красавицы. Но было в яростном взгляде, который метнула на него Дина, что-то такое, отчего Риальто без лишних слов поднялся и перешел к соседнему столику.
Когда Дина снова повернулась к Питеру, он смотрел на нее. Его улыбка застала ее врасплох.
— Я полагаю, это позволяет официально считать вас моей самой преданной поклонницей, — произнес он.
Дина удивилась. Заинтересовалась.
— «Анжела» — моя любимая книга, — призналась она откровенно. Затем прикусила нижнюю губу и, чуть наклонив голову, снизу вверх заглянула Питеру в глаза. — Ваш роман гениален.
— Ух! Спасибо, — пробормотал он, растерявшись. — Но… э-э… видите ли, мне и на ум не приходило, что мои книги кто-то может назвать своими любимыми.
Питер ожидал ответа. Но Дина уже сказала все, что хотела; по крайней мере, сейчас она не собиралась что-либо добавлять. Лишние слова только подпортят удовольствие, которое они способны принести.
И единственное, чего она желала, — это остаться с Питером наедине.
Бар закрылся. Артисты и рабочие сцены, разбившись на маленькие группки, разговаривали на тротуаре. Будь Дине хоть какое-то дело до Тони Риальто, она бы заметила, что его нет здесь: отшитый ею актер давно уже потихоньку сбежал из бара — после того как без нужды отлучился в туалет. Режиссер Сэм опять что-то втолковывал Питеру. Дина смотрела на них и невольно трогала пальцем губу, задаваясь вопросом, как скоро помаде предстоит сойти.
— Еще раз спасибо, — Сэм пожал руку Питеру.
— Не за что, Сэм, я и сам получил большое удовольствие. Ей-богу.
Питер повертел головой, словно что-то выискивая. Улица, где они стояли, не казалась опасной. Просто темно. Тротуары заросли травой, возле них притулились дешевые автомобили. Жители в двухэтажных кирпичных домах и в старых, построенных еще в восемнадцатом веке зданиях мирно спали.
— Высматриваете такси? — догадался Сэм.
— Правильно, — согласился Питер. — Но, по-моему, такси мне не светит?
Режиссер развеселился:
— Вот чертовы нью-йоркцы. Вам нужно в гостиницу?
— Да, если вас не затруднит. — Питер повернулся к Дине: — Где вы остановились?
— В «Бест Вестерн» напротив Капитолия,[1] — ответила она.
Питер улыбнулся, приятно удивленный. На то она и надеялась.
Сэм махнул рукой в сторону древнего понтиака:
— Тогда идемте. Мне в вашу сторону.
Стоя у гостиницы «Бест Вестерн», Питер и Дина провожали взглядом машину Сэма; габаритные огни погасли во тьме, точно закрылись два красных глаза.
Было холодно. Ни людей, ни машин, ни единого звука. Дина не решалась взглянуть на Питера, боясь, что выражение лица ее выдаст. Поэтому она глядела на подсвеченный прожекторами, золотисто сияющий в ночном небе купол Капитолия, сложив руки, как для молитвы. Ей нужны были силы.
— Подниметесь ко мне чего-нибудь выпить? — предложил Питер.
— Не знаю, — она обернулась, — по-моему, я и так уже пьяная.
Он улыбнулся.
У Дины дух занялся.
— Бокалом больше, бокалом меньше — никакой разницы, — Питер с безразличным видом пожал плечами.
Дина всмотрелась в его лицо, пытаясь угадать, о чем он думает. Быть может, они оба хотят одного и того же? Или Питер всего лишь проявляет учтивость?
— Я думаю, в мини-баре найдется «Квантро», — добавил он, как бы уговаривая. Как будто ее нужно было уговаривать!
Крепко зажмурясь, Дина сделала глубокий вдох; ночной воздух был чистый, бодрящий, почти как мятный леденец. Медленно-медленно выдохнув, она улыбнулась и открыла глаза.
— Ну если так, то пойдемте.
Не мчалась же она в этакую даль лишь для того, чтобы смотреть дурацкий спектакль.
— Зеленый значит «входите», — сказала Дина.
Они стояли в коридоре, у двери под номером 506. Питер возился с магнитной карточкой — вставлял ее в щель, ожидая, что красный свет сменится на зеленый и дверная ручка подастся, вынимал, вставлял обратно. С третьей попытки удалось войти.
Его номер был чист, скучен и напрочь лишен всякой индивидуальности. Белые стены, две односпальные кровати с покрывалами в цветочек; на каждой подушке лежал сомнительного вида леденец в обертке. Над кроватями висели репродукции пейзажей. Пейзажи такие, что лучше бы их не рисовали, а художника вообще нельзя было подпускать к кистям и краскам. В ногах кровати, что стояла ближе к двери, находился шкаф, служивший одновременно комодом, мини-баром и подставкой для телевизора. Возле второй кровати стоял маленький столик с двумя стульями, задвинутый в угол между окон, из которых открывался вид на одно из двух озер, разделяющих Мэдисон пополам. Питер никак не мог вспомнить, какое именно озеро — Мендота или Монона. Он спрашивал у администратора гостиницы, когда приехал, да только это, казалось, было уже сто лет назад.
Питер давным-давно не останавливался в гостинице один, не любил он путешествовать в одиночку. В компании гораздо веселей осматривать достопримечательности, вслушиваться в непривычные звуки, смеяться над чем-нибудь смешным. И уж конечно, вовсе незачем одному лежать в постели. Куда как лучше, если есть кого обнять.
Он открыл шкаф и пригнулся, отпирая минибар — маленький встроенный холодильник. Ключ торчал в нехитром замке, словно так и надо: как будто всё в Мэдисоне на доверии, о преступлениях здесь слыхом не слыхали, и любой пьяница, проникнув в номер, отнесется к замку с уважением и не тронет содержимое бара.
Из открывшейся дверцы вылетело облачко пара. В холодильнике оказались пакетики с миндалем (причем наценка была несусветной), жестянки с чипсами, бутылки с питьевой водой, затем лимонад всех сортов, каких только душе угодно, а также импортное и местное пиво. На дверце теснились малюсенькие бутылочки с дорогими благородными напитками.
Пиво, скорей всего, дрянное, а напиток для Дины придется готовить самому. Прикинув, что все удовольствие обойдется ему в двадцать долларов, Питер достал импортное пиво и бутылочку «Квантро», а из морозилки прихватил формочку с кубиками льда. Сосредоточился на деле, вынул из упаковки второй из двух стаканов, полагавшихся ему в номере, — первый он уже использовал, поставив в него зубную щетку, — и бросил в стакан горстку льда. Отправил формочку обратно в морозилку, открыл «Квантро», вылил густой ликер на лед, затем открыл свое пиво и с напитками в руках повернулся наконец к Дине.
Она сидела на кровати, откинувшись назад, опираясь на локти. Ноги ее висели в воздухе, не доставая до пола; коленки не были плотно сведены, но и не раздвинуты откровенно и приглашающе. Дина внимательно наблюдала. Все время, пока занимался напитками, Питер спиной ощущал ее неотступный взгляд. Не переборщил ли он, зазывая Дину к себе в номер? Как-никак стаканчик спиртного на ночь обязывает, предполагая дальнейшие действия — всем известно, какие.
— Вы работаете над новой книгой? — поинтересовалась она.
«Вполне безобидный вопрос», — отметил он, утвердительно кивнув, и подал ей бокал с «Квантро».
— Пишу продолжение, — Питер уселся к столику в углу, лицом к Дине.
Она глянула озадаченно, и он пояснил:
— Роман называется «Прекрасная ложь». По крайней мере это его рабочее название. — Питер помолчал и добавил, словно оправдываясь: — Мне показалось, что история Анжелы не закончена. Я не был готов ее отпустить.
Дина пригубила «Квантро» и очень серьезно спросила:
— А вы не боитесь?
— Чего?
— Что вы… — она повела плечом, — сделаете ошибку?
— Какую?
— Напишете продолжение — но Анжела в нем уже не получится такой реальной.
Питер и сам немало об этом думал. Может ли продолжение испортить впечатление от первой книги? Разумеется, сколько раз уж бывало! Однако он не позволит, чтобы такое случилось с Анжелой. Питер не торопился со второй книгой, выждал несколько лет. Успех первого романа позволил ему не спешить. Питер благоразумно дал своей героине возможность повзрослеть, стать более зрелой — и злой. Анжела училась на своих собственных ошибках.
— Понимаете, я же сам ее создал… — начал он.
— Но в сердцах и умах ваших читателей Анжела… — перебила Дина с горячностью.
Питер тоже не дал ей договорить и докончил фразу сам:
— …вымышленный персонаж.
Дина отвернулась и поглядела на дверь. Питер счел, что она готова уйти, внезапно разочаровавшись и осознав, что фантазии, каковы бы они ни были, пусть лучше останутся фантазиями и не воплотятся в жизнь. Интересно, а ее отец говорил ей, чтобы она была поосторожней с желаниями?
Дина допила «Квантро», однако с места не встала:
— Я бы еще глотнула. Если не возражаете.
Питер поднялся и двинулся к холодильнику. Когда он открыл мини-бар и вынул вторую бутылочку ее любимого ликера, Дина осведомилась:
— А что же ваша жена не приехала на премьеру?
Анжелины слова! В первой книге Анжела называла это «разыграть карту жены». Бросала на стол туз пик, если женатому мужчине случалось ее рассердить: когда женатик разыгрывал из себя холостяка, которому посчастливилось заманить девушку к себе домой. Впрочем, если клиент платил достаточную сумму, Анжела подыгрывала ему до конца.
Питер принес ликер и вылил содержимое крошечной бутылочки в стакан, который Дина поставила на кровать у своего бедра.
— Ведь вы женаты? — продолжала она. — Уже двенадцать лет. Вашу жену зовут Джулианна, она помощник окружного прокурора. У вас есть дочка Кимберли. И золотой лабрадор по имени Гручо. Вернее, помесь лабрадора бог весть с чем.
Питер замер, похолодев. Ушла бы она совсем. Да лучше бы им вовсе не встречаться, не чесать языками. Зачем только он подписал ей книгу? О чем он, спрашивается, думал?
— Откуда вы это знаете?
— С вашего сайта, Питер. Там же все есть — смотри кому не лень, запоминай.
Он откинулся на спинку стула. Допустим, она смотрела сайт. Но зачем запоминать эти подробности?
— Что? — Она вдруг засмеялась и нагнулась вперед, поставив локти на колени. — Боитесь, что я — спятившая фанатка?
Питер не успел ответить. Дина одним духом допила «Квантро», затем встала, решительно поставила стакан на столик и объявила:
— Время-то уже позднее.
Возразить на это было нечего. Питер прошел к двери и с невольной опаской выглянул в коридор, словно ожидая, что в гостиницу неожиданно нагрянула жена с дочкой и сейчас застукает его с другой женщиной. Совесть у него была нечиста.
— Вас проводить? — предложил он учтиво. Вечный бойскаут, который открывает двери перед старшими, помогает старушкам перейти улицу, предлагает спятившим фанаткам проводить их до номера среди ночи. Питер отступил от порога и прислонился к стене, чтобы Дина могла свободно выйти.
Не тут-то было.
Она улыбнулась:
— Зачем меня провожать? — Дина остановилась прямо перед ним. — Разве мы можем там заняться чем-нибудь, чего нельзя сделать тут?
— Я… э-э… даже и не знаю, что ответить, — пробормотал Питер, а сам подумал, что лично у него в жизни бы язык не повернулся спросить такое.
Она засмеялась, смех был волнующий и хмельной. Затем положила руку ему на грудь, выбивая пальцами ритм песни, которой он никогда не слышал.
— Я не могу выразить, какая огромная честь для меня — познакомиться с вами. Поговорить. — Дина заглянула ему в глаза снизу вверх и подалась чуть ближе. — Я так боялась к вам подойти.
Питеру хотелось, чтобы она смолкла и ушла. Однако ее близость возбуждала — или же сказывался алкоголь в крови: хватил он сегодня лишку. Что за дурные мысли в голове?
— Надо жить… прожить жизнь, ни о чем не жалея, — проговорил он, сам не в силах объяснить собственные слова. — Я бы не смог ни строчки написать, если б боялся.
«Господи, — подумал он, — я каждый день боюсь потерять то, что имею».
— В самом деле? — спросила Дина. — Скажите: а вы просто сели — и давай писать?
— Именно так, — опять солгал Питер. Прежде чем засесть за книгу, он несколько лет собирался с духом.
Кивнув, как будто была полностью согласна, что не надо ни о чем сожалеть, Дина встала на цыпочки и жарко поцеловала его в губы.
Он отдернул было голову, на миг его захлестнуло чувство вины — и отступило. Питер склонился к Дине и принялся ее целовать — целовать яростно, неистово; он и не хотел, однако ему это было нужнее, чем он мог бы выразить неубедительными, бесцветными словами.
— По-моему, это неправильно, — сказал Питер в конце концов. Как позже он вынужден будет признать, разумные речи изрядно запоздали.
Руки Дины скользнули по его груди, по животу, еще ниже, мимо пряжки на ремне, нащупали его напрягшуюся плоть, обласкали ее.
— Конечно же, правильно. — Дина расстегнула ему «молнию» на брюках, снова потянулась его поцеловать и шепнула на ухо: — Я хочу узнать, каков ты на вкус.
Опять Анжелины слова. Один из ее козырей, за которые клиенты готовы были платить высокую цену. Это же героиня его собственного романа — здесь, сейчас…
— Нет, — сказал он, — правда, не надо.
— Ш-ш! — Дина опустилась на колени, не отводя взгляд от его лица.
Питер знал, что именно так она и поступит, сколько бы он ни противился.
Он же собственной рукой написал ей подробнейшие инструкции. В романе были собраны его собственные сексуальные фантазии: всё, что он желал бы услышать от женщины, всё, что сам хотел бы сказать в ответ… но не мог. Все слова и действия были описаны в его первой книге.
Ни единая душа этого не знала. Даже его жена, Джулианна. Для нее «Анжела по прозвищу Ангел» была просто книгой, которая порождена нездоровым воображением и вовсе не является автобиографическим изложением авторских фантазий. Но ведь всякая художественная книга — это описание человека, которым автор хотел бы быть, но никогда не сможет стать…
Рот у Дины был теплый, губы крепко сжимали его член, язык работал быстро-быстро. И этот упорный, неотступный взгляд снизу вверх, способный покорить любого мужчину. Дина была его Лолитой. Его Джульеттой. Его Девушкой с Жемчужной Сережкой.
Его собственным порождением, которое играло Анжелу так, как не сыграть никакой актрисе.
Питер кончил очень быстро. Он так и стоял, вжимаясь в стену, зажмурясь и прерывисто дыша. Напуганный происшедшим, с мыслью о том, что пусть лучше вымысел всегда остается вымыслом, а не превращается в реальность. Во всяком случае, не уходит дальше книжных страниц.
Дина поднялась с колен, удовлетворенно улыбнулась и спрятала его мужскую плоть в трусы, как убирают в коробку дорогую игрушку; застегнула «молнию», явно не понимая, о чем он думает.
— А этого я боялась гораздо меньше. — Она отвернулась, шагнула через порог и исчезла в коридоре.
Все еще тяжело дыша, совершенно растерянный, Питер не шелохнулся. Сказать бы что-нибудь, что-то сделать, как поступил бы персонаж его романа: тот пошел бы за ней следом, развеял бы наваждение, хоть слово бы промолвил, черт возьми!
Только где ответ, который Питер написал для себя? Неужто все дельные слова достались Анжеле? И он низвел себя до роли второстепенного действующего лица — всего-навсего один из жаждущих ее мужчин, ее жертва?
Ответов на эти вопросы он не нашел.
Самолет «Американ Эйрлайнз» летел в аэропорт Ла-Гуардиа. Сокрушенный всем, что произошло, придавленный чувством вины, Питер покачивался в кресле — вперед-назад, вперед-назад — и задавал себе один-единственный вопрос: «Почему?» Он не корил себя: «Что я натворил?!» — а вновь и вновь пытался понять: «Как я позволил такому случиться?»
— Это была ошибка, — шептал Питер. Рядом никто не сидел, некому было наблюдать его отчаяние. Некому посчитать его параноиком, представляющим угрозу национальной безопасности.
И винить было некого: сам кругом виноват.
Слишком много выпил… Пьяный, — вот прекрасное оправдание! Купился на ее похвалы роману, на этот ее взгляд снизу вверх. И на то, как она плечом касалась его в баре. Вовсе не потому прижималась, что места было мало, а оттого, что ей это нравилось. И ему нравилось. Он сам к ней жался и не подумал даже отодвинуться.
Как давно ему доводилось видеть ТАКОЙ женский взгляд? Когда прекрасная незнакомка ТАК его хотела? Уж и не вспомнить. Да было ли это вообще? Вряд ли. А Дина говорила самые верные слова — как будто нажимала кнопки в нужном порядке, чтобы запустить механизм. Отлично знала, что и как делать, потому что внимательно читала его книгу. Инструкции были яснее ясного.
Питер не сомневался, что правда о случившемся не выплывет. Он не столкнется с Диной ни в магазине, ни в кино, ни в своем любимом ресторане, и Джулианна о ней никогда не узнает.
А даже если бы встретились… Ну что Дина могла бы сказать? «Ваш муж мне все про вас разболтал, когда я делала ему минет в гостиничном номере». От этой мысли его затошнило.
Всякого рода маньячки — это в основном плод людского воображения, вскормленного мыльными операми. Без опасных назойливых женщин фильмы и книги казались бы пресными; ради них люди платят деньги, когда идут в кино и книжный магазин. А Дина — всего лишь неумеренная в желаниях поклонница, которая стремится воплотить в жизнь собственные выдумки. Наверняка эта писательская обожательница следует по пятам за всеми полюбившимися ей авторами. Но коллекционирует не гипсовые слепки с гениталий, а воспоминания и автографы.
Хорошо, если только их.
Питер грустно вздохнул. Скорее всего, Дины ему больше не видать. Откинувшись на подголовник, он поглядел вверх, на потолок, где были указаны номера пассажирских кресел, затем вниз, кругом себя. Заметил экран, где показывали старый добрый фильм с Джимми Стюартом про Рождество, хотя Рождество уже полгода как миновало. Потом заметил двух стюардесс — далеко за тридцать, с такой гладкой кожей на лбу, что явно не обошлось без инъекций ботокса; стюардессы выставляли напитки на тележку, готовясь их развозить. Потом…
— Господи! — Питер наклонился вперед, чтобы лучше ее рассмотреть.
Смоляные волосы, черная одежда. Маленькие руки, которые держат дешевую книжицу с яркой картинкой на обложке — из тех, что привлекают юных испорченных девиц.
Питер не смог противиться внезапному порыву. «Это было сильнее меня», — вот оправдание еще лучше, чем хмель! Встав с места, он по проходу между кресел зашагал к ней. Его охватило острейшее желание ее увидеть, сказать что-нибудь о событиях прошлой ночи. Например, что они напрасно дали себе волю. Или что это было чудесно.
— Какая неожиданность, — проговорил он.
Она подняла взгляд. Питер озадачил ее, но не испугал. Девушка даже чуть улыбнулась:
— Простите?
Она была младше. И Дина, быть может, когда-то выглядела столь же невинно. В материнской утробе, к примеру.
— Извините. — Питер был разочарован. И не мог придумать, что сказать. — Мне показалось, вы… — Как же фразу-то закончить? «Сбоку вы были похожи на девушку, которая…»
Он лишь покачал головой, пробормотал извинение и отошел. Двинулся дальше по проходу, ввалился в туалетную кабинку.
Закрыв дверь, он едва успел наклониться над унитазом — и его вырвало, как будто чувство вины наконец приобрело физическую форму. Его выворачивало наизнанку, все внутренности рвались наружу — желудок, легкие, сердце.
Выпрямившись, нетвердо стоя на ногах, он умылся, глянул на себя в зеркало. Можно подумать, в Мэдисоне постарел лет на десять. Десяток лет вычеркнуты из жизни оттого, что он нарушил святой обет. Пожалуй, супружеская неверность должна иметь соответствующую маркировку — предупреждение о последствиях.
К горлу опять подступила тошнота.
И вдруг погас свет.
В дальнем закоулке сознания, на грязной простыне, служащей киноэкраном, замелькали обрывки фильма. Поцарапанную запыленную пленку крутили на скрипучем аппарате, звук был скверный, и перфорация повреждена, отчего изображение прыгало и было нечетким. Его личное кино. В нем было влажно и невыносимо жарко. Возможно, Питеру привиделся ад.
Он схватился за край раковины, чтобы удержаться на ногах. Что это — благословение или проклятие? Необходимость писать? Чем бы оно ни было, он хотел избавиться от наваждения, прогнать эти видения туда, откуда они явились. Если они исчезнут навсегда, Питер готов до конца жизни не садиться к компьютеру.
Колпак от автомобильного колеса катился по асфальту, серебристый, пыльный. Вот он подпрыгнул и прилепился обратно к колесу, которое вдруг остановилось. Кто его знает, отчего? Машина во что-то врезалась, как врезался в здание Торгового Центра «Боинг-747»; картина, слишком хорошо знакомая всем жителям Нью-Йорка, только здесь катастрофа произошла в масштабе улицы. Звук удара. Отчаянные вопли.
Питер задохнулся, словно в грудь ему тяжко ударился прилетевший откуда-то футбольный мяч. Он снова плеснул воды в лицо, растер лоб и щеки.
Быть может, он слишком слабый человек? Предательство ему не по плечу?
И он не в силах подчинить себе героев романа, которых сам же придумал?
— Папа, папочка! — прозвенел детский крик в зале аэропорта. И раздался быстрый топоток бегущих ног.
Питер глянул сквозь затянувшую все вокруг пелену ужаса — и увидел, как она бежит ему навстречу. Поначалу он усомнился, вправду ли это она. Может, привиделось? Мало ли какую шутку сыграло с ним сознание. Может, просто желает дать ему передышку, позволяет отдохнуть от боли.
— Папа! — снова закричала Кимберли.
Питер наконец улыбнулся.
Он улыбнулся бы, даже если б ему в следующий миг предстояло умереть — настолько он был счастлив, настолько он ею гордился. Присев на одно колено, он принял в объятия подбежавшую девчушку с длинными светлыми волосами. Прижал ее к себе, поднял в воздух и закружил, а она звонко смеялась.
— Привет, Тыковка! — Он поцеловал дочку.
Питер нарек ее Тыковкой, едва увидел у медсестры на руках. Личико у Кимберли было пухлое, круглое, и, хотя он, конечно же, знал, что новорожденные младенцы красотой не блистают, его дочурка была самой прекрасной на свете.
Ах нет: все-таки она была на втором месте.
Следом за Кимберли к Питеру подошла Джулианна; ради ее чуть асимметричной улыбки стоило жить. Питер не спрашивал себя: «Что есть жизнь?» и «Чего ради я пришел в этот мир?» Ответом на эти простые вопросы была высокая длинноногая красавица с роскошной шевелюрой.
Жена потянулась к нему и поцеловала, а довольная Кимберли так и висела, прижатая к отцовской груди.
— Что вы тут делаете? — спросил Питер.
Проходивший мимо человек бросил на него неприязненный взгляд, словно ему было известно о том, как Питер провинился.
— Да вот, решили тебя удивить, — ответила Джулианна.
Он отсутствовал всего ничего, однако ее голос показался далеким, таинственным, почти чужим. Возможно, сказывалось его чувство вины. Или же им вообще не следовало разлучаться ни на день.
— Удивили, — он с трудом растянул губы в улыбке. — Очень приятный сюрприз.
— Персональное обслуживание: личное такси из аэропорта домой, — проговорила Джулианна с игривым блеском в глазах.
— Насколько личное? — заинтересовался он.
Она улыбнулась и издала горловой, очень сексуальный звук.
— Мама, — укоризненно проговорила Кимберли своим звонким голосом, и Питер с Джулианной засмеялись, отлично зная, что последует дальше: хотя всего шести лет от роду, Кимберли уже порой стеснялась своих родителей, — тебя люди слышат!
Они пересекли площадку для парковки автомобилей; площадка была почти пуста, а их машина сиротливо приютилась в дальнем углу, как будто иного места не нашлось, когда Джулианна ее ставила. Это был старый «Сааб-900», в основном красный, кое-где проржавелый, купленный прежде, чем сменился внешний дизайн, — когда автомобиль еще походил на черепаху из мультфильма, что придавало ему определенное очарование.
Джулианна передала мужу ключи, он открыл заднюю дверцу и выпустил из салона Гручо. Желтый пес (помесь золотистого лабрадора неизвестно с кем) был счастлив видеть хозяина после разлуки: он отчаянно вилял хвостом, подпрыгивал, припадал к земле, бегал кругами. И наконец прижался к ногам, когда обожаемый хозяин сел на корточки и приласкал его:
— Привет, Гручо. Как дела, парень? Скучал без папы?
Пес издал радостный вой и с новой силой замолотил хвостом, вся задняя половина его тела заходила ходуном.
Питер засмеялся. Он так рад был видеть семью! Даже если Гручо знал о случившемся в Мэдисоне, он простил хозяина. Или не обратил внимания на его проступок. Ну еще бы: ведь не его же предали.
Питер поднял глаза и встретил взгляд Джулианны.
— Будем считать, что Гручо ответил: «Скучал», — проговорил он, поднимаясь.
— Ты просто чаще меня балуешь его вкусненьким, — ответила жена.
Открыв багажник, Питер аккуратно поставил в него чемодан. Загородив чемодан своим телом, расстегнул «молнию» и вытащил припасенный гостинец. Не показывая его, обернулся к Кимберли.
— Ты мне подарок привез? — спросила дочка.
— А ты как думаешь?
— Привез. Какой?
— Закрой глаза — узнаешь.
— Ну папа! — Она состроила недовольную гримасу, однако зажмурилась.
Подмигнув Джулианне, Питер достал из-за спины нечто, больше всего похожее на здоровенный ломоть желтого сыра. Кусок пенопласта с выемкой для головы — в самом деле, точь-в-точь аппетитный сыр. Питер надел подарок Кимберли на макушку.
Во взгляде Джулианны читалось: «Ты спятил!»
— Мило, — промолвила она. Явно солгала — дурацкая шляпа в виде сыра ей не понравилась, однако Джулианна едва сдерживала смех.
Открыв глаза, Кимберли стащила подарок с головы, чтобы рассмотреть.
— Ух, здорово! — Она повертела «сыр» в руках и снова водрузила на макушку. — Спасибо! Такая здоровская штука!
Питер открыл дверцу, приглашая дочь с собакой забираться на заднее сиденье.
— Вот видишь, — сказал он жене.
Удивленно качнув головой, Джулианна еще раз его поцеловала — на этот раз чуть дольше предыдущего — и ответила:
— Ты всегда знаешь, что нравится девушкам.
— Угм, — согласился он, еще переживая упоительный поцелуй, и хотел вернуть ей ключи от машины.
— Нет уж, — жена открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья.
— Эй, а как же персональное обслуживание?
— Это позже, — ответила Джулианна с намеком на нечто большее, чем шоферские услуги.
Питер обиженно поджал губы, и она засмеялась:
— Видишь ли, сейчас-то у нас «час пик».
Ну и медленно же они тащились!
Езда со скоростью десяти миль в час по Лонг-Айлендскому шоссе в «час пик» казалась чудом. Автомобили ползли как улитки, а чаще и вовсе стояли.
Питер крепко сжимал руль; пальцы стискивали обод куда сильней, чем требовалось. Он всегда нервничал, когда вел машину, и это была одна из причин, почему он поселился в центральной части Нью-Йорка. За баранку приходилось садиться нечасто. Лишь изредка он катался в любимый Джулианной магазин здорового питания в район Вест-Сайда или — совсем уж неподалеку — в «Икеа» за какой-нибудь очередной бытовой техникой, а однажды они всей семьей ездили в Бостон. Но обычно «Сааб» мирно стоял в гараже в полуквартале от дома, где они жили, а Питер, уж если куда выбирался, счастливо ездил подземкой.
— Ну и как оно тебе? — поинтересовалась Джулианна.
— Мм? — Он бросил на жену быстрый взгляд, не уверенный, о чем именно она спрашивает; чувство вины немедленно заявило о себе. Пробудилось, точно беспокойное живое существо.
— Как тебе Мэдисон? — пояснила жена. — И пьеса?
— А, ну… э-э… По большей части, пьеса была странная, — солгал он. — Я в жизни не представлял себе этот роман в виде спектакля.
— Только в виде блокбастера?
— Вот-вот. С Джулией Робертс в главной роли.
Это была шутка. Дело в том, что Питеру в свое время предлагали продать права на экранизацию. Сделка была на мази, а на главную роль действительно пригласили Джулию Робертс. Однако киношники неосторожно проболтались, что предполагают сделать Анжелу постарше: лет тридцати, а не пятнадцати. Вместо школьницы они собирались представить на экране разведенную мать двоих детей, которая торгует своим телом, чтобы оплачивать счета, но ее лишили родительских прав, когда она пристрастилась к героину, и теперь она стремится бросить наркотики и вернуть себе детей. Короче говоря, готовилось нечто вроде сильно запоздавшего сиквела «Красотки». Услышав о планируемом надругательстве, Питер вежливо поблагодарил кинопродюсера за потраченное время и тут же позвонил своему агенту Майку Левину и сказал, чтобы тот не продавал роман. Уж не настолько Питер нуждался в деньгах, чтобы позволить так уродовать книгу.
— Но актриса, игравшая Анжелу, была великолепна, — сообщил он жене.
— Ты ее такой и представлял?
Питер на мгновение задумался, представив себе не артистку театра, а Дину, когда она просила его подписать книгу. Вспомнил легкий румянец волнения на ее красивом лице.
Возможно, Дина с самого начала знала, что между ними произойдет.
А быть может, она всего лишь восхищалась романом.
— Да, — ответил он наконец. — Именно такой она мне и виделась.
— А как она в жизни? Мила?
Питер замялся:
— Да я с ней, в общем-то, и не разговаривал толком. — Он опасливо глянул на жену. Чувствует ли она, что он виноват? Вдруг она видит, как чувство вины сидит у него на плече, словно пьяный чертенок, и швыряет собственный кал ему в душу? — А что? — спросил Питер, скрывая смятение.
— Не знаю, — отозвалась Джулианна. — Я как-то всегда тревожилась: а ну как ты закрутишь роман с актрисой, которая сыграет Анжелу?
— С Джулией Робертс? — предположил Питер, пытаясь обратить в шутку то, о чем было известно лишь ему. Ему да Дине.
— Ну, необязательно с ней, но, видишь ли… Скажем, вот она — твоя героиня во плоти. Говорит слова, которые ты придумал. Играет… э-э… любовные сцены, которые ты…
— …написал, — подсказал Питер.
Джулианна повела плечами, соглашаясь, не подыскав лучшего слова, и закончила мысль:
— Разве ты смог бы устоять?
— Уму непостижимо: как ты можешь тревожиться, что я закручу с кем-то роман? — проговорил он, с грустью подумав, что жена знает его лучше, чем он сам.
— Тревога подступает, только если мне скучно, — Джулианна кончиками пальцев коснулась его щеки. Целебное касание. До чего полезное слово — «целебный». — А я ужасно скучала, пока тебя не было.
— Придется что-то с этим сделать.
— Да уж. Вам многое придется наверстать, Питер Робертсон.
Воистину так, подумалось ему. Повернувшись к жене, он вдруг увидел, как расширились ее глаза.
— И кажется, это произойдет скорее раньше, чем позже, — добавила Джулианна.
Сбитый с толку, он проследил ее взгляд. Машины впереди тронулись.
— Давно пора, — Питер вздохнул с облегчением.
Наконец-то пробка рассосалась.
Он едва не проехал свою улицу.
Здесь стояли пяти- и шестиэтажные каменные дома, по обеим сторонам улица была обсажена деревьями. На первых этажах и в подвалах ютились разнообразные магазинчики: в одном торговали вышедшей из моды одеждой, в другом — гитарами, в третьем продавали подержанные компакт-диски… Типичнейший уголок Ист-Виллидж. Большинство квартир тут сдавались внаем, но многие уже были проданы по каким-то сумасшедшим ценам. Если в середине семидесятых квартиру с одной спальней можно было снять за двести пятьдесят долларов в месяц, то нынче она продавалась за миллион. Или даже больше.
Его улица была Десятая Ист-стрит, между авеню А и Первой. Когда-то в Ист-Виллидж селились нищие художники и наркоманы; теперь же тут обитал народ куда более благородный и обеспеченный — преуспевающая творческая интеллигенция и удачливые наркодельцы.
Питер жил в шестиэтажном, с белыми стенами доме; обширное парадное крыльцо располагалось выше уровня земли, а под ним был вход в подвальные квартиры. За мощной дубовой дверью с овальным оконцем находились двадцать четыре почтовых ящика; на каждом из первых пяти этажей дома было по четыре небольших квартиры, еще две — в подвале, а шестой этаж занимали две многокомнатные квартиры — с тремя спальнями в каждой. Миновав первую входную дверь, можно было нажать кнопку и связаться с консьержем, и тогда он открывал вторую такую же дверь, ведущую в холл.
Питер шагнул через порог. И сейчас же его охватило чувство, сходное с боязнью замкнутого пространства; он не мог вздохнуть — но не оттого, что легкие стиснуты страхом, а просто воздух не шел в гортань, как будто Питер вообще не заслуживал благодатной возможности дышать. Ведь он совершил кощунство, осквернил святыню, широко распахнул двери для грядущих бед.
Гручо радостно кинулся по коридору с бледно-зелеными стенами, пронесся мимо квартир 1-А и 1-Д, добежал до лифта и уселся в ожидании. Кимберли нажала кнопку вызова; Джулианна прильнула к мужу, положила голову ему на плечо.
У Питера на языке вертелось признание. Он хотел быть честным. Он никогда прежде не лгал жене. Никогда в жизни! Не предавал ее, не изменял, даже мысли такой у него не мелькало. Почему же сейчас? Ну как такое могло случиться — да к тому же так быстро, легко? Как оно вообще могло произойти?
Прибывший лифт звякнул, открылась дверь. Когда они вошли в кабину и Кимберли нажала кнопку шестого этажа, Питер поглядел в зеркало на задней стенке.
Странное дело: семейство в зеркале выглядело счастливым.
Входная дверь вела в кухню — маленькую, но удобную. Здесь стоял новый холодильник и древняя плита с вечно моргающей контрольной лампочкой. Кухонные панели были из грязно-коричневого пластика двадцатилетней давности. Они выглядели безобразно, когда Питер с Джулианной купили эту квартиру восемь лет назад — цены на недвижимость тогда сильно упали, не то что сейчас. С той поры панели лучше не стали, но к ним все привыкли и даже сроднились.
Кухонные шкафчики были из настоящего дерева, а дверцы висели на старомодных петлях. Один из выдвижных ящиков заедал; Питер вечно забывал, какой именно ящик застревает, и страдал от собственной забывчивости: стоило потянуть за ручку, она отлетала, и сам он с трудом удерживался на ногах. Тостер они с Джулианной получили в подарок на свадьбу: единственный подарок, который дожил с той поры — не сломался и не был выброшен за ненадобностью. В дальнем углу кухни было место Гручо, и там же стояли две белые миски, усеянные черными изображениями косточек и оттого похожие на шкуру далматинца.
За кухней располагалась комната, которую Питер с Джулианной называли «жилой». Здесь они ели, смотрели телевизор, читали. Белые стены были увешаны фотографиями в рамках, картинами, безделушками. Окна выходили на восток, в них было видно небо и крыши двух соседних зданий. Обеденный стол был старинный, подаренный родителями Джулианны — из натурального дуба, изрядно потертый и поцарапанный, и такие же стулья. У одного стула Гручо сильно погрыз ножку, когда, в самом начале своей жизни у Робертсонов, как-то раз остался один и не знал, чем себя занять. Диван с темно-зеленой обивкой вечно был в собачьей шерсти, сколько бы раз Джулианна ни проходилась по нему пылесосом. На кофейном столике горой возвышались книги и журналы, и тут же лежала россыпь пультов от телевизора, музыкального центра, видеомагнитофона и DVD-проигрывателя. Ни Питер, ни Джулианна толком не понимали, как с этими пультами обходиться, однако им как-то удавалось включать и выключать то что нужно.
В «жилой» комнате они именно жили.
Питер опустил чемодан возле дивана и огляделся. Комната казалась странно чужой и незнакомой. Вроде бы он ее когда-то видел, но воспоминание было далеким и смутным.
Из «жилой» комнаты он вышел в узенький коридор, который вел к ванной и спальням, и…
Питер остановился у двери в свой кабинет. К ней было привинчено старинное дверное кольцо с выгравированным по-французски девизом: Dieu et mon droit — «Бог и мое право», над которым лев и конь с двух сторон держали сердце. Выше был изображен флаг и дата — 1853. Кольцо переехало сюда из квартиры, принадлежавшей деду Питера; он давным-давно умер, и Питеру не у кого было спросить, что означают этот герб, девиз и дата.
Повернув рукоять, он открыл дверь. Она отворилась наполовину, петли взвизгнули, и дверь застряла — как всегда.
Питер шагнул в кабинет. Зрители, посмотревшие спектакль в театре на Уилли-стрит в Мэдисоне, мгновенно узнали бы обстановку — то была спальня Анжелы. Полки над столом висели такие же, как у нее, только на них стояли книги, а не коллекция плюшевых медвежат. А в окне был овальный витраж с изображением Девы Марии.
И все же Питер с трудом признал свой собственный кабинет. Даже тут он чувствовал себя не в своей тарелке, как будто встреча с Диной лишила его места, которое он называл домом, и Питер стал в нем чужим.
Он взял со стола пару старых наручников. Нынче они служили ему в качестве пресс-папье либо игрушки, которую можно крутить в руках, когда не стучишь по клавиатуре компьютера. Купил он их для того, чтобы лучше понять игры, в которые Анжела играла со своими клиентами. И то, как она чувствовала себя в рабстве у сводника, к которому в конце концов угодила. Работая над книгой, Питер желал, как можно точнее описать звук защелкивающихся наручников, ощущение холодной стали на запястьях. Хотел передать словами их власть и порожденный ими страх.
Сейчас, поигрывая наручниками, защелкивая их и вновь открывая, Питер просмотрел почту и послушал записи телефонного автоответчика.
Никаких неожиданностей: звонил литературный агент, издатель, несколько старых друзей, с которыми он теперь виделся редко. Почта — в основном счета да каталоги, кой-какие журналы, предложения беспроцентных кредитов.
Питер аккуратно положил наручники на толстую стопку бумаги. Распечатка. Девяносто пять тысяч слов. Рукопись романа «Прекрасная ложь», которая терпеливо дожидалась его возвращения, лежа на углу рабочего стола, — ожидала, когда он закончит правку и наконец даст своему творению свободу.
Затем он вынул из кружки, где стояли карандаши и ручки, старый стилет. Питер приобрел его в ломбарде так давно, что уже не помнил, когда это было. Во всяком случае, до знакомства с Джулианной. Стилет был серебряный, с девятидюймовым клинком, рукоять испещрена стертыми завитушками, и выгравированы инициалы П. Р. — Питер заказал гравировку, чтобы казалось, будто стилет у него был всегда. Прежде кинжал валялся без дела, а теперь Питер нашел ему применение: вскрывал письма.
Он взрезал один из конвертов — с виду очень официальный, бежевого цвета, и шрифт такой серьезный — и вынул вложенный лист бумаги. Тьфу, черт! Просроченный счет. Как это Питер про него позабыл? Где была его голова?
Вот только этого ему не хватало — после всего, что произошло в Мэдисоне.
Он рассердился.
И опечалился.
Тряхнул головой, засунул счет обратно в конверт, а конверт — в стопку других писем, решительно вычеркнув его из памяти. Убрал — и тут же позабыл, словно ничего и не было.
И без того достаточно сумятицы и беспорядка — в его мыслях, в жизни, да и в кабинете тоже. Куда ни глянь — повсюду какие-то безделушки, клочки бумаги, записки. Питер делал всяческие записи для прошлой книги, для нынешней, для тех, что еще только будут когда-нибудь написаны. А за одним из шкафов был тайник, устроенный предыдущим жильцом. Самый настоящий тайник, как в старом доме с привидениями; в нем хранились счета и налоговые декларации десятилетней давности. Кроме того, в кабинете стояли книги — от пола до самого потолка. Здесь было все, что Питер когда-либо читал или намеревался прочесть в скором будущем. И все издания «Анжелы по прозвищу Ангел»: дешевые книжицы в бумажной обложке соседствовали с переводами на немецкий, французский, японский.
Питер оглядел полку, занятую «Анжелой». На нее первым делом падал взгляд, когда входишь в кабинет. Из плотного ряда томов Питер извлек самое первое издание — книгу, которая была у Дины.
В задумчивости пролистав страницы, он глянул на посвящение: «Джулианне и Кимберли». И на страницу, где он выражал благодарность разным людям — главным образом тем, кто снабжал его необходимой информацией для романа. Список имен был куцый — многих и многих в нем не хватало, черт бы их всех побрал.
Виновные предпочитали оставаться неназванными.
Теперь он понял, почему.
В то время он ощущал себя намного моложе.
Сколько лет назад это было — четыре года? А кажется, что гораздо раньше… или же только вчера. Питер наконец созрел для того, чтобы бросить писать статьи в криминальную хронику. Он долго рассказывал читателям о том, с какой легкостью в Нью-Йорке убивают. Затем ему пришлось написать, с какой легкостью погибли сотни людей в тот памятный день в сентябре 2001 года. Быть может, именно это его и пробудило: беззвучные обильные слезы многих тысяч скорбящих растворяли его самодовольство. Возможно, в тот день какая-то частица его души умерла, а другая, наоборот, возродилось. За годы работы журналистом в «Нью-Йорк таймс» Питер сочинил несколько рассказов — успел накропать где-то среди ежедневных статей о насилии и святотатстве. Их даже напечатали, и кто-то их даже читал. Один из рассказов прочел его литературный агент Майк Левин, который при первой встрече с разгону спросил:
— Вы сейчас работаете над романом?
Роман? Питер мечтал об этом, но… Где время-то взять? Сколько это займет — полгода, год? Правда, у них с Джулианной были кой-какие накопления, а ее работа давала стабильный доход. К тому же какая будет экономия, если не отдавать Кимберли в детский сад…
И он рискнул. Да и Джулианна его подтолкнула.
— Я не хочу, чтоб ты однажды оглянулся назад и спросил: «А что было бы, если бы?» — сказала она тогда.
Питер тоже не хотел бы оглянуться на прожитые годы и задать себе этот вопрос.
Собирать информацию оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Не физически тяжелее, нет, — это отнимало душевные силы.
Полицейские, с которыми он в бытность свою журналистом поддерживал приятельские отношения, не очень-то стремились помочь. Юные проститутки, изрядно побитые жизнью, рассказывали невнятно, словно желали за неразборчивой речью скрыть боль от незаживших ран. Наркодельцы и сводники в жизни оказались куда страшнее, чем на телевизионном экране. Страшнее и злее, и их револьверы нагоняли куда больший трепет.
С Джеффри Холливеллом Питер встретился холодным мартовским днем. Небо было ясным и пронзительно-синим. Сильный ветер бил в лицо, с каждым порывом пробирал до костей, как будто не желал подпускать Питера к трехэтажному роскошному особняку в Вест-Виллидж.
Быть может, ветру было ведомо будущее.
— Ты там особо на роскошь не смотри, — предупредил Майк Левин. — Держись смелей, и пусть она тебя не подавляет. Холливелл свою лачугу получил в наследство, а не заработал потом и кровью.
«Так-то оно так», — думалось Питеру, когда он подошел к огромной двери из черного дуба и надавил на кнопку звонка. Звон раскатился окрест, точно звон колоколов собора Нотр-Дам в Париже. Не столько роскошь, сколько жуть.
Холливелл оказался на несколько лет моложе Питера. Худощавый, в элегантнейшем черном костюме, он то и дело посматривал на часы, которые стоили больше, чем Питер зарабатывал в «Нью-Йорк таймс» за полгода. Мебель в доме была Питеру знакома: он видел ее на рекламных фотографиях в родной газете. Питер с Джулианной не уставали спрашивать друг дружку:
— Ну кто же покупает такую дорогущую мебель? Итальянский диван из натуральной кожи за двенадцать тысяч долларов!
Вот теперь Питер понял, кто покупает.
А еще он сделал открытие: упомянутый диван был ничуть не удобнее того шведского за четыреста долларов, что стоял у него дома. Жестковат и вдобавок лишен индивидуальности. В целом похож на самого Холливелла. Тот сидел напротив Питера, а их разделял обширный кофейный столик из темного стекла, которое держала на руках обнаженная бронзовая девушка.
Холливелл вырвал из переплетенной в кожу записной книжки листок и по памяти написал телефонный номер:
— Его зовут Рауль Сантьяго, — перегнувшись через стол, он подал листок Питеру.
— Вы его предупредите, что мне нужно?
— Рауль будет ждать вашего звонка. У него есть все, что вашей душе угодно.
— Мне нужна только информация, — напомнил Питер.
— У него есть лучшие наркотики, — проговорил Холливелл, как будто не слышал слов гостя — или не слушал, что ему говорят. Он разглядывал Питера, словно желая разгадать, что им движет. — Самое лучшее оружие и лучшие девочки. — На лице мелькнула кривая, страшноватая улыбка. — Девочки у него молоденькие, свеженькие, если вы до таких охотник. Ну или коли вам любопытно.
— Мне нужна информация, — повторил Питер, — больше ничего. — Ему хотелось поскорее убраться отсюда.
А еще хотелось броситься на Холливелла и задушить. Тот лишь насмешливо хмыкнул и отвел взгляд, потеряв к Питеру всякий интерес. Казалось, гость ему жалок и смешон и находится настолько ниже его, Холливелла, что не заслуживает даже усмешки.
Питер запомнил этот взгляд. Он описал его в своей книге; но, что еще важнее, он понял, как под таким взглядом ощущала себя Анжела.
По крайней мере ему думалось, что он понял.
— Да, — Холливелл поднялся, показывая, что разговор окончен. — Майк так и говорил: информация.
— Я тут подумала: не заказать ли нам обед из ресторана?
Голос Джулианны прозвучал у Питера из-за спины, от двери кабинета. Он живо представил себе, как она стоит, облокотившись плечом о косяк, — и в комнате, и одновременно снаружи. Представил соблазнительный изгиб тела жены, ее обозначенное под одеждой бедро, на которое он непременно положил бы ладонь, если бы вздумал сейчас ее поцеловать.
В голосе Джулианны прозвучали усталые нотки, когда она добавила:
— Может быть, из китайского? Как ты насчет этого?
Сидя у стола в кресле, которое он купил, чуть только решил попытать счастья с написанием романа — специальное кресло из Чехословакии, с особо удобной спинкой, чтобы при долгой работе не болела спина, — Питер кивнул, не оборачиваясь. Встретиться с Джулианной взглядом было бы слишком тяжело.
— Я — за, — ответил он, всегда согласный на китайскую кухню.
Китайская кухня и пицца — совершенно бездумная еда. Самое то, когда работаешь над книгой, потому что не о еде же думать в такое время. А Питер, хоть и вернулся домой всего несколько часов назад, уже включил компьютер и открыл папку с «Прекрасной ложью», желая начать доработку сейчас же, как будто роман не мог ждать больше ни единого дня. Словно работа над книгой очистит душу автора, который кругом виноват.
— Ты скажешь папе, что говорил дядя Майк? — прозвенел голосок Кимберли, маленькой сплетницы и болтушки.
Питер напряженно подобрался и обернулся. Джулианна именно так и стояла в дверном проеме, как он себе представлял, а Кимберли прижималась к материнской ноге.
— Майк был здесь? — спросил Питер с таким чувством, словно его самого неожиданно предали.
— Был, — подтвердила Джулианна, одной рукой поглаживая длинные светлые волосы дочки, пропуская их между пальцами. — Он хотел узнать, как продвигается новая книга.
Кимберли засмеялась, что-то вспомнив.
— Папа, он сказал, что задаст тебе хорошую взбучку, если ты не закончишь книгу поскорее.
Питер поднялся из кресла, подошел к жене с дочкой и, вдруг упав на колено, ткнул Кимберли пальцами в бока.
— А вот кто сейчас схлопочет взбучку, так это Сырная Голова, — проговорил он комически-страшным голосом, точно какой-то персонаж из мультфильма.
Кимберли покатилась со смеху.
— Беги мыть руки, — велел Питер. — На обед будет китайская еда.
— Ва-а-а! — раздался пронзительный вопль, когда обрадованная Кимберли помчалась по коридору в ванную, широко раскинув руки, словно она могла взлететь, как самолет — или как ангел.
— Он разве не мог спросить у меня самого? — проговорил Питер, сдерживаясь. В душе у него кипела ярость, которую он сам не сумел бы толком объяснить.
— Милый, — Джулианна тихонько сжала его руку, пытаясь успокоить гнев, — Майк просто тревожится, потому что ты до сих пор не дал ему прочесть ни одной страницы. — Свободной рукой она коснулась щеки мужа. — Никто из нас ни строчки не видал.
Питер указал на толстенную стопку бумаги на рабочем столе. Наручники лежали на титульной странице, а цепочка, соединяющая два стальных кольца, обвилась вокруг слова «ложь».
— Все строчки тут, — сказал он.
— По прежним временам, Майк это бы уже прочел. Питер, он же читал все варианты первой книги. И он, и я. — Джулианна грустно покачала головой. — Я уже почти год ни слова твоего не видала.
Каждое слово, что он набирал на клавиатуре, было для нее.
— Ты сейчас не можешь читать, — возразил Питер резонно. — Тебе же некогда.
Джулианна кивнула. Печальная правда: работа, вообще жизнь. Когда на что-либо хватает времени?
— Майк спрашивал у меня, доволен ли ты.
— Доволен? — переспросил он, не поняв, и она пояснила:
— Работой, которую он для тебя сделал.
— О чем ты? — Питер был окончательно сбит с толку.
— Майк полагает, что ты у него за спиной ведешь переговоры с другими агентами и готов его на кого-нибудь поменять.
— Но это же… — Питер недоуменно потряс головой, — это же просто нелепо. Бессмыслица какая-то.
— Я знаю, — ответила Джулианна, — я ему так и сказала. Но «Анжела» хорошо продавалась.
— Это еще не гарантия того, что следующий роман пойдет так же бойко.
— Майк опасается, что ты обратишься в более крупное агентство. Которое не провалит твою следующую сделку с киношниками.
Питер засмеялся — хотя вообще-то ему было не до смеха.
— Видишь ли, я… эта вторая книга очень много для меня значит. Я хочу, чтобы она получилась как следует. Мне это нужно.
— Она получится, — сказала Джулианна. И, словно утомившись рассуждать об агентах и книгах, положила ладонь Питеру на затылок и крепко, всем телом, прижалась к мужу.
Они поцеловались — долгим-предолгим поцелуем, и его рука сама собой скользнула ей на бедро. Питеру хотелось, чтобы так длилось вечно, хотелось раствориться в дыхании жены — свежем, как вкус лимона, и в ее теле — таком теплом и нежном, как ему всегда помнилось. А еще хотелось схватить Джулианну, прижать ее к стенке — и умереть в ее лоне.
— Знаешь, о чем я думаю? — спросила она; дыхание было частым, прерывистым.
— О чем? — Питер целовал ее в шею.
— К чему у меня сейчас лежит душа?
— Я знаю, к чему лежит душа у меня.
— Ну, к чему она лежит у тебя, я чувствую.
Он снова ее поцеловал. Джулианна поглядела ему в глаза; ничто на свете не было важней такого взгляда.
— Скажи, — попросил он.
— Это не то, что ты думаешь.
— Ну-ка, ну-ка. Что там еще?
— Ладно, — выдохнула она. — Я думаю о рисовой лапше.
— Чего?!
Джулианна оттолкнула его, на губах цвела та самая чуть асимметричная улыбка, которую Питер так любил.
— Рисовая лапша с креветками — на обед вместо жареного риса. — Джулианна, смеясь, выскользнула за порог.
Мгновение он переваривал ее слова. Затем с шальной улыбкой кинулся вслед, поймал, обхватил за талию, ткнул пальцами под ребра. Джулианна заверещала в восторге.
Теперь пришла его очередь наблюдать с порога.
Джулианна была в постели с книжкой — полулежала, откинувшись на поставленные стоймя подушки, до пояса укрытая белой простыней. На ней была коротенькая, выше пупка, белая маечка. Джулианна покупала себе маечки в магазине детской одежды; затем эти недомерки садились при стирке и начинали облегать ее тело, соблазнительно подчеркивая грудь. Питеру было известно, какие трусики скрываются под простыней — крошечные стринги, тоже белые. Чертовски сексуальный наряд — по крайней мере в глазах Питера. Джулианна великолепно это знала, он тысячу раз ей говорил. Оттого она и надевала такой комплект почти каждую ночь. И хотя утверждала, будто ей так удобно спать, Питер был совершенно уверен, что маечка со стрингами идут в ход ради него — из-за того, как эти белые тряпицы на него действуют. А действовали они безотказно: после стольких лет брака Питер по-прежнему с вожделением тянулся к жене.
— Я уж думал, Кимберли до утра не угомонится, — сказал он.
Джулианна подняла глаза от книги. В углах губ притаилась улыбка, как будто Джулианна знала, что он уже несколько минут стоял и разглядывал ее, восхищаясь.
— В нашем возрасте несколько дней могут показаться вечностью, — отозвалась она.
Стягивая рубашку, Питер прошел к постели и уселся боком, чтобы по-прежнему иметь возможность смотреть на жену.
— Ну и как? — поинтересовался он. — Показались ли тебе эти дни вечностью?
— Они тянулись дольше. Мне всегда тяжело, когда ты уезжаешь один, без меня.
— Я больше не уеду, — проговорил он с чувством. — Обещаю, что никогда больше не повторю этой ошибки.
— Верю, — Джулианна отложила книжку.
Затем потянулась к мужу, поднялась на колени, обеими руками взяла его голову и прильнула к губам в страстном поцелуе. Инициатива всякий раз принадлежала ей — всю их совместную жизнь, с самого первого свидания, когда Джулианна была такая красивая и раскованная, а Питер — неуклюж и застенчив.
Опрокинув его на постель, Джулианна забралась сверху, упираясь ладонями ему в плечи, и принялась покусывать ему шею, соски, кончиком языка лизнула кожу ему на груди — ниже, ниже…
Но едва Питер зажмурил глаза, опять пришло внутреннее кино.
Картинка дрожала и помаргивала, однако на сей раз это не был катящийся по асфальту колпак от автомобильного колеса.
Ему привиделась Дина — то, как она опускается перед ним на колени, берет в рот его мужскую плоть, поедает его заживо. Дешевый порнографический фильм. А он, Питер, во все глаза таращится на экран, как мальчишка, который впервые в жизни увидел голые сиськи.
Резко выдохнув, он открыл глаза. Ни за что больше не опустит веки, пока они с Джулианной не закончат. Ему нужно видеть жену, необходимо быть с ней. В Джулианне — его жизнь! Надо удержать ее здесь и не воображать себе другую женщину.
Питер сгреб ее — как будто он вдруг превратился в персонаж своей собственной книги — и опрокинул на спину, и взял Джулианну, заставляя ощутить, что она — единственная женщина в его жизни, которая имеет значение.
Как давно она тут?
Сколько времени ждет?
Стоит у двери в магазин, где торгуют гитарами, съежилась в темноте. Магазин закрыт, продавцы давно разошлись по домам. У нее уже ноги затекли от неподвижного стояния, пальцы больно покалывает, и похоже, они вскоре занемеют. А она все глядит и глядит на окно, которое, как она с самого начала решила, должно быть окном его квартиры. Теперь-то она точно знает: то самое окно. Его.
Она видела, как за стеклом мелькнул силуэт: Питер прошел, стягивая с себя рубашку. Да не просто так снимая, а раздеваясь с определенной целью.
А уж кому как не Дине знать, что у него была за цель.
Она утерла слезу. Рассердилась. В основном на себя — за то, что плачет. Но… Она ведь заслуживает того, чтобы сейчас быть там, на шестом этаже, в его комнате, в его постели. Она столько раз представляла себе, как у них с Питером все произойдет в первый раз. И от его предательства ей было больно, особенно после того, что произошло в Мэдисоне. То была лишь прелюдия, так сказать анонс, рекламный ролик, призванный намекнуть на то, что последует дальше.
Намекнуть на их с Питером связь.
На их неразрывные узы.
Ах, как ей хотелось быть наверху, не с улицы наблюдать свет в окошке, а смотреть на Питера с Джулианной прямо в комнате. Слушать, как он лжет жене. Ощущать запах их пота.
Как страстно хотелось закричать Джулианне:
— Ты что, не знаешь, кого он на самом деле желает?! Да знаешь ли ты хоть что-нибудь?!
Понимая, что такое невозможно, что ей нельзя встречаться лицом к лицу с его женой — это не входит в ее планы, по крайней мере, пока еще время не настало, — отлично это понимая, Дина горестно шмыгнула носом и, неловко ступая на затекших ногах, вышла из темноты. Шагая по Десятой Ист-стрит на восток, она двинулась домой.
Он прислонился к одному из деревянных шкафчиков в маленькой кухне. Шкафчики были невелики, в них едва вмещалась та посуда, что была в хозяйстве. Веселый зеленый цвет шкафчиков составлял приятный контраст с футболкой, которую Питер надел со штанами цвета хаки. В прежние времена футболка была темно-зеленая и украшена логотипом любимого Питером книжного магазина. Нынче от логотипа осталось лишь воспоминание, а сама футболка вылиняла и стала серой. Штаны были старые и понизу сильно обтрепанные, но дома в них ходить было можно. Питер стоял босиком, ступнями ощущая прохладу черно-белого линолеума на полу. Он держал кружку, унесенную из какого-то ресторана — название он при всем желании не мог вспомнить, — и прихлебывал из нее черный кофе.
Он обожал этот ритуал, про себя называя его «проводы девушек на работу». Кимберли была в школьной форме — клетчатая синяя юбка и белая блузка. На голове у нее по-прежнему красовался пенопластовый «сыр»; ярко-желтый цвет нелепой шляпы совершенно не сочетался с нарядом Кимберли и окружающим ее миром, да и вообще с жизнью и природой. Дочку вела к выходу мать — в деловом костюме, как подобает окружному прокурору. Костюм был глубокого синего цвета, юбка ниже колен, неяркая блузка застегнута на все пуговицы. Строгий пиджак явно стремился лишить хозяйку всякой женской привлекательности — в противовес тем маечкам, которые надевались в постель. Туфли были подобраны разумно: элегантные и одновременно удобные. Кейс дорогой, из натуральной мягкой кожи — подарок, который Питер сделал жене, когда она получила повышение в должности.
— Ну давай, спрашивай, — сказала Джулианна дочке, выйдя в кухню.
— О чем ты хочешь спросить, Тыковка? — заинтересовался Питер.
— Можно я тебя приведу показать и рассказать?
— Что-что? — Он искренне развеселился.
Слова полились со скоростью сотни миль в час, взволнованные и не всегда связные:
— Сестра Бернадетта сказала принести в школу что-нибудь и рассказать, какое оно имеет отношение к тому, кем хочу стать, когда вырасту. А Билли Тиболт спросил, можно он приведет папу, папа у него хоккеист и играет за «Рейнджерс», а Билли тоже хочет быть хоккеистом, когда вырастет. Она сказала, пусть ведет. А потом типа Марисса спросила, можно ей привести своего папу, он доктор, а она хочет вырасти в доктора. — Кимберли перевела дух. — Ну и я подумала…
— Она умирала от желания тебя спросить, — пояснила Джулианна. — Никак не решалась заговорить по телефону.
Питер опустился на колено, оказавшись с Кимберли глаза в глаза.
— Для меня большая честь — прийти к тебе в школу на показ и рассказ, — проговорил он торжественно и поправил на дочке кусок желтого пенопласта, чтобы сидел поровнее.
— Правда? — Кимберли просияла. — Ты не будешь слишком занят?
— Для тебя всегда найдется время.
— Круто! — вскричала она, и не было на свете восклицания слаще для отцовских ушей. — Я скажу сестре Бернадетте.
— Договорились. Оповестишь, когда надо будет прийти.
— Оповестю, — радостно согласилась дочь.
Питер поднялся на ноги и улыбнулся жене:
— Как насчет того, чтоб я зашел к тебе в контору…
— …на показ и рассказ? — подхватила Джулианна.
— Вообще-то я думал пригласить тебя пообедать.
— Не получится, малыш, — она забрала у него кружку с кофе и отхлебнула добрый глоток. — Я целый день в суде.
Питер огорченно нахмурился. Джулианна вернула ему кружку и легонько ущипнула за щеку.
— Утомительно работать по-настоящему.
Они поглядели друг другу в глаза, и он улыбнулся.
— Пока, папа, — сказала Кимберли, ощутив, что про нее позабыли.
— Пока, Сырная Головушка, — откликнулся Питер.
Он поцеловал обеих на прощание и с порога квартиры наблюдал, как они прошли к лифту, а Гручо смирно сидел рядом с хозяином.
— Ну, Гручо, пойдем, — позвал Питер, наконец закрыв дверь. — Время садиться за роман.
Пес гавкнул, соглашаясь. Но Питер еще даже не вышел из кухни, как в дверь постучали. Он сейчас же открыл.
— Что ты забыла?
Джулианна переступила порог, стиснула мужа в объятиях и с такой силой поцеловала в губы, что Питер как будто перенесся назад на двадцать лет — почувствовал себя так, словно он опять был подростком.
— Забыла сказать, что эта ночь была потрясающей, — проговорила жена громко, но отчего-то с печалью в голосе.
Питер прижал ее к себе, слушая дыхание — ее и свое. Долгий вдох-выдох, разом, одновременно. Если прервется дыхание у одного, перестанет дышать и другой.
Единый ритм был нарушен раздраженным голосом Кимберли:
— Эй, вы, там, не поторопитесь? Пожалуйста. Я опоздаю в школу.
С большой неохотой Джулианна отстранилась от мужа. Он игриво подшлепнул ее, и она возвратилась к лифту. Кимберли стояла в дверях кабины, скрестив руки на груди, и мордашка ее выражала отвращение. Питер смотрел, как сомкнулись створки, как поехала вниз кабина лифта.
Снова закрыв входную дверь, он повернулся к кухонному столу. Горло перехватило, не вдохнуть и не выдохнуть, и больно защемило сердце. Как же он мог ее обмануть? Питер взял старый заслуженный кофейник, грязный и уже не отмывающийся от кофе и отпечатков пальцев, налил дымящийся коричневый напиток в кружку до краев. Как он мог? На этот вопрос простого ответа не найдешь; разве что вновь и вновь повторять: «Я совершил чудовищную ошибку».
Неожиданно раздался звук, который Питер поначалу вовсе не заметил, — металл брякнул о металл, глуховато, далеко, почти неслышно. Вот снова, на этот раз Питер обратил внимание. И снова, и затем опять. Неприятный металлический стук.
Питер с опаской выглянул из квартиры, затем вышел на площадку как был босиком. Вроде бы ничего особенного — площадка маленькая, пустая. Он оглядел лестницу напротив лифта: ступени, ведущие вниз, и один марш наверх. Звук доносился сверху, и Питер двинулся туда.
Ах вот оно что. Металлическая пожарная дверь, что ведет на крышу, не заперта, а лишь неплотно прикрыта. Ветер ее колышет — захлопнуть не захлопывает, только ударяет тихонько о металлический косяк, она опять отворяется, и так раз за разом. Совсем простая разгадка.
Питер проскользнул в дверь и поднялся на крышу. Светило теплое сентябрьское солнце, еще не успевшее взобраться высоко в небо. Питер огляделся, вспоминая, каков был прежде вид на юго-юго-запад. Башни Торгового Центра всегда сверкали в таком свете, как сейчас. Два столпа силы и надежды. А нынче в небе на их месте пусто.
И нечему занять их место в его памяти.
Питер вылил в кружку остатки кофе из кофейника, размышляя о предстоящей работе. Внимания требовали всего несколько глав: нужно было сделать их позанимательней, живее, закинуть «крючки с наживкой», чтобы читатель их проглотил и листал бы страницы дальше и дальше, сгорая от желания узнать, чем все это закончится. Пожалуй, не помешает толика насилия. Не позвонить ли Джеффри Холливеллу да спросить, нет ли у него знакомых убийц? Питеру живо представилась усмешка Холливелла, когда тот скажет: «Конечно, найдутся. Какой убийца вам нужен?»
Отбросив дурацкую мысль, Питер выдернул из розетки штепсель кофейника, где уже не осталось ни капли чудесного законного наркотика, затем взял со стола свою кружку и повернулся. И тут совершенно неожиданно прозвучал чужой голос, а на пути оказалась…
— Привет, — поздоровалась Дина.
Питер запнулся на ходу, кофе плеснулся из кружки — горячий, обжигающий.
— Боже! — раздался вопль.
Мелькнуло размытое цветное пятно — Дина в мгновение ока стащила через голову облитую кофе блузку и кинулась к раковине, плеснула холодной воды себе на грудь.
Быстро дыша, как после бега, ошарашенный Питер крутанулся вслед за ней, затем прянул прочь и наконец заорал:
— Какого черта ты делаешь в моей квартире?!
Дина обернулась, сжимая в руке скомканную блузку; бюстгальтер намок и просвечивал. Над левой грудью на коже краснело пятно — след горячего кофе; блестящие капли воды скатывались на живот.
— Дверь была открыта, — объяснила Дина.
— И ты просто взяла и вошла? В чужую квартиру?
— Я постучала, — заявила она обезоруживающе.
Питер сердито уставился на незваную гостью, пытаясь успокоиться, утихомирить дыхание. Но мысли его вертелись вихрем: какая же она красивая, эта женщина, порождение его собственного воображения, та, о ком он пишет в своей книге… по крайней мере, ему кажется, что книга — именно о ней. Эти неуместные, дурные мысли надо было срочно задавить. Питер не забыл, как он себя чувствовал благодаря Дине — и в гостиничном номере в Мэдисоне, и позже, как было у него на душе из-за всей этой истории.
Было ему чрезвычайно погано.
— Как ты вообще узнала, где я живу? — спросил он.
— Ты мне сам сказал, помнишь? Десятая Ист-стрит между Первой и А. Твое имя указано внизу на входе. — Дина потянулась к нему, желая коснуться лица. — Мне хотелось еще раз тебя увидеть.
Он с досадой отвернул голову, затем отпрянул, отвел взгляд:
— Дина, послушай. То, что произошло в Мэдисоне…
— …было всего лишь началом, — перебила она.
Внезапно Дина ринулась мимо Питера, стремглав промчалась через «жилую» комнату. Она бежала как от огня. Или как будто огонь уже пылал у нее на плечах, на спине. По крайней мере в ее зеленых глазах билось что-то, похожее на ужас и отчаяние.
Питер последовал за ней. Как выгнать ее из квартиры? Как заставить никогда больше сюда не возвращаться? Что предпринять, чтобы Джулианна не дозналась? Ничего дельного на ум не шло.
Он обнаружил Дину в кабинете — она стояла и смотрела на витраж с изображением Девы Марии. Смотрела неотрывно, со значением, словно их связывала какая-то общая тайна. Но что общего могло быть у Дины с Пресвятой Девой? Или, если поставить вопрос иначе, что общего могло быть у Девы Марии с Диной?
— Прямо как в книге, — сказала она.
— Дина, уходи. Пожалуйста.
— Скоро уйду. Я понимаю, что мне не следует тут обретаться. Но ты просто… поговори со мной хоть пару минут. Пожалуйста. Расскажи, почему ты сделал эту комнату спальней Анжелы.
Ему хотелось заорать на нее: пусть убирается вон — из его квартиры, из его жизни, из мыслей! Однако Питер не заорал, а неожиданно для себя самого пустился в объяснения:
— Я тут работал, проводил много времени. И было проще описать реальную комнату, чем что-то измыслить. — Нащупав заусеницу на пальце, он потер ее, отвлекаясь на легкую саднящую боль. — Я послал в Мэдисон фотографию окна, чтобы сделали нужные декорации.
Дина внимательно и не спеша оглядела комнату, вбирая в память каждую подробность, словно намеревалась этим воспользоваться в будущем. Не спуская с нее глаз, Питер сунул палец в рот и прикусил ноготь, оторвал край его с мясом, так что выступила алая ниточка крови. Глянул на руки. Все ногти были обгрызены, а он раньше и не замечал. Вот удивительно. Когда же он умудрился приобрести эту скверную привычку?
Присев на корточки, Дина обеими руками надавила на угол книжного шкафа, что стоял по центру у левой стены. И ничуть не удивилась, когда щелкнула освободившаяся пружина и шкаф чуть выдвинулся вперед. Дина потянула шкаф на себя, открыла тайник за его задней стенкой. Потом заглянула в тайник, как в волшебный ларец, и сунула в него руку. Извлекла старую записную книжку и картонную коробку, где хранились все наброски и черновики, которые Питер сделал, когда работал над «Анжелой по прозвищу Ангел».
Держа записную книжку в руках так бережно, словно это была священная книга, Дина раскрыла ее, глянула на исписанные страницы и полюбопытствовала:
— Какие тайны ты здесь прячешь?
— Это записи для первого романа, — ответил Питер, натужно улыбнувшись, забрал у Дины книжку, словно Дина не имела права ее касаться, и положил на стол.
— А мне нельзя их посмотреть?
— Да там по большей части мысли, которые в дальнейшем не пригодились.
Дина выпрямилась и отошла от шкафа, провела рукой по рабочему столу, вынула из карандашницы стилет. Углядела свое отражение на трехгранном клинке, поджала губы, проверяя, не смазалась ли помада. Отложила стилет и замерла над новой рукописью, которую лежащие сверху наручники, точно заложницу, удерживали на углу стола.
— Продолжение?
— Да. Еще раз пройдусь по тексту, кое-что поправлю — и закончу, — ответил Питер.
Дина сняла с рукописи наручники и не глядя пролистала верхние страницы — название, посвящение, благодарности — пока не добралась до первой страницы основного текста.
— «Именно то, как она их ощущала — как любовную ласку при каждом движении», — прочла Дина вслух отрывок из начала первой главы. — «Точь-в-точь нежные губы: она буквально чувствовала влагу поцелуя. Или то сказывалось ее собственное возбуждение? Анжелу позабавила мысль, что из шелковых трусиков иногда получаются превосходные любовники». — Дина с улыбкой повернулась к Питеру: — Но лишь иногда.
Он раздраженно, с шумом выдохнул, затем глянул на часы. Ему надоело играть в ее игры.
— Я полагаю, мне пора садиться за работу.
Дина положила назад верхние страницы, однако не вернула на место наручники. Покрутила стальные кольца в руках, позвенела цепочкой.
— Ты разрешишь мне прочитать рукопись? — проговорила она, явно размышляя о чем-то другом.
— Я еще никому ее не давал, — возразил Питер.
— Ну, я-то — не абы кто.
Он замялся, не зная, что на это сказать. Быть может, та хмельная ночь в Мэдисоне и впрямь сделала Дину кем-то особенным? И хочешь не хочешь, а она уже ворвалась в его жизнь и неизбежно ее изменит?
Дина глядела на стол с легкой улыбкой. Позже Питер припомнит, что точно такая же улыбка играла у нее на губах, когда Дина готовилась опуститься перед ним на колени в гостинице.
По крайней мере она была последовательна в своих действиях.
Внезапно Дина защелкнула наручники у себя на запястьях. Прянула от стола, захлопнула дверь кабинета, прислонилась к ней спиной, поднялась на носки, вытянув руки над головой, и накинула цепочку на старый латунный крючок для одежды, который был высоко прибит возле двери.
— Что ты?.. — начал изумленный Питер.
— Мы можем продолжить с того, на чем прервались, пока принтер будет печатать копию для меня, — проговорила она, чуть растягивая слова, слегка задыхаясь — то ли от предвкушения, то ли от того, что висеть у двери на крючке было неудобно.
Питер уставился на нее, пытаясь выбросить из головы дурные мысли. Дина превосходно знала его книгу, отлично помнила склонность Анжелы ко всякого рода оковам. Анжела любила, чтобы ее связывали, поскольку знала, как это действует на мужчин: дает им иллюзию полной власти. А через Анжелу Питер осуществлял свои собственные желания, с которыми ему в жизни не хватило бы духу подгрести к Джулианне.
Сила духа — вот в чем разница между ним и Диной.
Он тряхнул головой и шагнул к ней, подняв палец, словно желая подчеркнуть что-то важное, указать, что некоторым вещам лучше оставаться лишь в воображении. И передумал, не стал говорить. Дина все равно не поймет. Она станет спрашивать: «Почему?» И вместо разумных речей оказалось, что Питер стоит перед Диной, а его поднятый палец скользит вдоль краешка кружев на ее бюстгальтере — узеньком, только-только прикрывающем соски.
Казалось, Дина тает от этого прикосновения.
— И я могу с тобой делать все-все-все? — спросил Питер строчкой из собственного романа.
Дина не отрываясь смотрела ему в глаза, с губ ее сорвался легкий вздох, затем эти губы сложились в соблазнительнейшую из улыбок.
— Уж я не знаю, чего ты делать не можешь, — ответила она — именно так, как он и ожидал.
Его непослушный палец забрался под тонкую ткань бюстгальтера, пробежался по коже, от возбуждения покрытой пупырышками. Сосок у Дины затвердел, и тело ее трепетало.
Питеру пришли на ум все слова, которые он мог бы сказать, все то многое, что он мог бы с ней сделать. Однако он ощутил горький вкус желчи — отвратительный, остро напомнивший обо всем пережитом после Мэдисона.
— Дина, я не могу.
Он поспешно отвернулся, но успел увидеть разочарование и опустошенность в ее лице, когда Дина потянулась вверх, чтобы снять цепочку наручников с крюка.
Опустив руки, она отворила дверь.
— Пойду попробую отстирать кофе, — она выскользнула в коридор, убегая от Питера, из его кабинета, от всей неловкой ситуации, которую сама же и создала, — а то ведь не в чем идти домой.
В центре Мэдисона находится здание — копия вашингтонского Капитолия (прим. перев.).