Она скребла и терла.
Кожа на пальцах была ободрана, руки — измочалены, вены повылезли. Вены… Разве у нее еще остались вены? И разве по ним течет кровь? Она, Анжела, еще не умерла? Она стояла на коленях — в последнее время всегда на коленях, — склонившись над ванной, яростно оттирая ржавый металл сливного отверстия. Чистила растрепанной зубной щеткой грязь, присохшую мыльную пену, волосы, кровь. Высохшую, запекшуюся кровь, оставшуюся с того дня, когда он последний раз ее избил, изрезал ей тело там, где никто не увидит, но где ей будет больно до вскрика, там, куда все стремятся, — в ее лоно. Кажется, уже весь мир там перебывал.
Сегодня она и ждать не стала, не строила из себя гордую — сразу бросилась мыть и чистить. Таково ее наказание за проступки. Быть может, если он поймет, что она уже сожалеет о сделанном, что она уже раскаялась… и просит прощения, намывая ванну…
«Грязная потаскуха, дура, наркоманка!» Его рев буквально звучал у нее в ушах — настолько врезались ей в мозг его слова, что Анжела начала им верить, начала принимать боль, что приходила с ними.
Но, кроме прощения, она уже ничего не хотела. Растаяли все прочие удовольствия, все ее иные устремления. Исчезли улыбки, умерло чувство, что она — хозяйка своей жизни, не осталось ни семьи, ни денег. Ровным счетом ничего.
И лишь желание жить еще теплилось в ее душе.
Она забыла то время, когда близость с мужчиной доставляла ей удовольствие. Забыла удивительное пьянящее чувство, рожденное десятками тысяч долларов, плотно упакованных в брюшко плюшевого медвежонка.
Все исчезло.
И пьянящее чувство умерло навсегда.
А вместо него пришел шорох зубной щетки, которой Анжела отмывала застарелую грязь, да запах чистящего средства.
И еще — цепенящий страх, который вечно тянулся вслед за вопросом: «Как я сюда угодила?»
Дина терла, не жалея рук.
Нагнувшись над раковиной, она лихорадочно терла ткань с такой силой, что нитки трещали и рвались. Пропала любимая блузка. Не из-за кофейного пятна — оно уже давным-давно сошло — а от усилия, которое Дина прикладывала. Сгубила вещь своими собственными руками. На запястьях по-прежнему были наручники, костяшки побелели, нежная кожа стерлась, но физическая боль приглушала душевную, которую причинил отказ Питера.
Она знала как мыть и стирать.
Научилась по его книге.
Сызнова чувствуя себя виноватым — и в который уже раз его одолевало чувство вины? — Питер подошел к Дине, остановился у нее за спиной.
— Сколько раз ты читала «Анжелу»?
Она коротко засмеялась, с языка сорвалось:
— Какая тебе разница? — Дина сдула с губы неожиданно скатившуюся слезинку. Но когда Питер не ответил на ее вопрос, сейчас же сдалась: — Сорок семь раз. — Стоило произнести эти слова, из глаз выкатились еще несколько слез.
Питер всерьез размышлял над просьбой Дины дать ей на прочтение рукопись, когда вышел из кабинета, чтобы отыскать Дину в квартире. Кто лучше нее разберется, что он написал в новой книге правильно, а где ошибся? Верно ли выписал образ Анжелы? Это сэкономит ему время, к тому же он сможет объяснить жене свои дальнейшие встречи с Диной. Ну пусть не совсем честно, но все-таки лишь наполовину солгав. Вместо взбалмошной неудобной любовницы Дина станет читательницей, мнению которой можно доверять. Пусть это не самый надежный план — но он хотя бы поможет выпроводить гостью из квартиры.
— Ты в самом деле хочешь прочесть рукопись? — спросил Питер и тут же задался вопросом, не суждено ли ему в будущем горько пожалеть о своем предложении.
Ее руки замерли, прекратив стирать. Слезы высохли. Сердце перестало рваться на части, боль утихла. Губы расползлись в неосознанной улыбке, которую Питер не видел, потому что Дина так и стояла к нему спиной.
— В смысле, сейчас, пока роман еще не закончен? — пояснил он неловко. — Может быть, ты оценила бы, как по-твоему: на верном ли я пути.
Дина глубоко вздохнула. Улыбка погасла, когда она повернулась к Питеру лицом. Нужно было, чтобы он понял, насколько для нее это серьезно.
— Мне чрезвычайно важно прочесть, — произнесла она с искренностью, которая удивила обоих.
Питер с невольным облегчением кивнул:
— Тогда ладно, договорились.
— Правда?
Он снова кивнул.
— А можно я еще кое-что попрошу?
— Что? — насторожился он.
Она вытянула перед собой скованные руки:
— Ключ.
Тихонько урчал старый лазерный принтер. Трясущимися руками — он надеялся, что Дина этого не заметила, — Питер освободил ее от наручников. Руки задрожали, когда он взял ее за запястья (какие у нее маленькие, нежные ладошки!), вставил в замок ключ и повернул.
— По-моему, мы все в большей безопасности, когда ты в наручниках, — пошутил он.
— Ты бы удивился тому, сколько я и в них могу натворить, — ответила она, и в голосе не было ни капли шутливости.
Питер положил наручники на стол и опустился на корточки возле центрального книжного шкафа. Надавил на угол, открыл тайник и из самой его глубины вытащил картонную коробку для почтовых отправлений. Вынул из нее две сложенные белые футболки. На них методом шелкографии была нанесена картинка с обложки «Анжелы по прозвищу Ангел».
— Я заказал два десятка, когда вышло первое издание книги, — Питер расправил одну из футболок, с нее осыпалась пыль веков. — Дарил их друзьям, полагая, что это повысит продажи. — Питер поднялся на ноги и пояснил, оправдывая собственную наивность: — Я тогда был еще новичком. — Затем он протянул футболку Дине: — У меня осталось несколько штук; думаю, что самая яростная поклонница книги заслуживает эту обновку больше, чем кто-либо другой.
Дина уставилась на него с недоверием, затем перевела взгляд на футболку с таким видом, словно ей вручали премию не меньше Нобелевской. С футболки на нее смотрело ее зеркальное отражение.
— Даже не знаю что сказать.
— Тебе нужно что-то сухое… — начал Питер — и сбился, когда Дина скинула бюстгальтер, выхватила футболку у него из рук и в мгновение ока натянула ее на себя, — … в чем идти домой, — договорил он.
— Как смотрится? — осведомилась Дина, сияя улыбкой.
Кожа у нее на груди все еще была слегка влажной, тонкий белый хлопок прилип и просвечивал нежно-розовым, и даже видны были пупырышки на коже.
Питер глаз не мог отвести.
— Вот что определенно подняло бы объемы продаж, — сказал он — впрочем, тут же пожалев о сорвавшихся необдуманных словах.
Дина подступила ближе.
— Может, я тебе пригожусь для сбыта новой книги? — проговорила она голосом, полным обещаний и желания.
Прежде чем Питер успел ответить, урчание принтера смолкло. Тишина застала его врасплох, усилив борьбу, которая бушевала в его мыслях. Сила его вожделения подскочила до двенадцати баллов. Теперь он точно знал, что желание оттрахать Дину равно силе его сожаления о том, что им довелось встретиться.
Возможно, это были не два разных чувства, а одно; порочные желания выдавливали из Питера рассудок, как сок из лимона. Питер страстно желал все забыть — и столь же страстно желал получить еще больше. Связующий их с Диной мост вины был выстроен из ненадежного крошащегося камня; он потихоньку рушился, но все же это был каменный мост.
— Возможно, тебе следует сначала прочесть текст, — проговорил Питер в конце концов, одолев-таки свои желания.
Затворив входную дверь, Питер прислушался к гудению лифта, который уносил Дину прочь. Затем он закрыл замок на предохранитель и ударился лбом о косяк. Еще раз и еще. Так и остался стоять, прижавшись к крашеной деревяшке — побитой жизнью, изрядно расщепленной, с торчащими острыми заусенцами. Как будто грубая рука скребла по лбу ногтями. Питер жалел о том, что боль недостаточно сильна.
Возвратившись в кабинет, он уселся к столу и уставился в экран, на заглавную страницу своей новой книги:
ПРЕКРАСНАЯ ЛОЖЬ
роман Питера Робертсона
Чем черт не шутит, вдруг Дина поможет? Найдет неожиданный ключик, откроет какую-нибудь тайну Анжелы, до которой он сам еще не додумался. Или подтолкнет его в нужном направлении. Или намекнет на те его тайные устремления, которые он сам еще полностью не осознал. А может быть, Дина просто-напросто заскучает над рукописью, ее одержимость пройдет, она перестанет воображать себя Анжелой, и Питер наконец отделается от них обеих.
— И кого я пытаюсь обмануть? — прошептал он, взглянув на витраж.
Дева Мария смотрела с неодобрением, как будто считала, что Питер отдал Дине рукопись единственно для того, чтобы Дина подольше была рядом с ним. Хотя бы на то время, пока читает роман.
Он был высокого роста, в куртке с низко надвинутым капюшоном, под которым не видно лица, в темных очках. Оглушенный, в крови, он цеплялся за фонарный столб на углу. Пальцы со всей силы впивались в этот самый столб, а человек лежал на асфальте. Затем он потряс головой, резко откинул ее назад, странным движением поднялся, словно какая-то внешняя сила вознесла его в воздух и поставила вертикально, — и пошел спиной вперед, на подгибающихся ногах, неловко, но настойчиво.
Как будто убегая от кого-то задом наперед.
Это был сверкающий новый небоскреб на Мэдисон-авеню, его зеркальные стены пронзали небо, вздымаясь чуть ли не до самых облаков. В стороне виднелись башни собора Святого Патрика, и, если прищуриться, можно было разглядеть статую Атласа, который держал на своих плечах мир. На первом этаже небоскреба находился дорогой магазин кожаных изделий, рядом — крупнейший в мире магазин сластей.
Питер на лифте поднялся на восемнадцатый этаж. Офис его литературного агента располагался слева, а напротив — маленькое издательство, которое специализировалось на публикации кулинарных книг.
Двойные стеклянные двери с внушительной надписью золотом «Литературное агентство Левина» вели в маленькую приемную с жесткими кожаными диванами; на столиках были разложены журналы, посвященные издательскому делу.
Когда Питер вошел, на него подняла глаза блондинка — лет двадцати пяти, высокая, аппетитная, в кофточке с не слишком глубоким вырезом, в котором виднелась лишь верхняя часть ложбинки на груди. Спустя мгновение она признала Питера и встала, просияв.
— Питер? — воскликнула она радостно. — Ой, господи, кто пришел!
— Сандра, — ответил он ей в тон — во всяком случае, постарался.
— Как вы?
— У меня все хорошо, — сказал он, а сам подумал: «Да интересно ли ей, как я?» И спросил: — А вы как?
— Ну вы же знаете, — Сандра выразительно поглядела на дверь в кабинет шефа. — Тут у нас ничего не меняется.
— Это хорошо?
— Смотря по обстоятельствам, — отозвалась она, и в тоне звучало нечто более значительное, чем пустые слова. — По-моему, все мы не очень-то справляемся с переменами.
Питер согласно кивнул. Уж кому-кому, но не ему оспаривать это утверждение.
— Он у себя?
— Для вас — разумеется. — Сандра взялась за телефон, чтобы предупредить шефа.
— Не надо, — остановил ее Питер. — Пусть это будет сюрпризом.
— Майк сюрпризов не любит, — серьезно возразила секретарша.
— А вы? — Питер сам не ожидал от себя такого вопроса.
Она коротко, негромко засмеялась. Кажется, Питер удивил ее не меньше, чем себя. Сандра поглядела на него как-то иначе, другим взглядом, и ответила с нотками в голосе, которых ему прежде не доводилось слышать:
— А вы как полагаете?
Мгновение Питер смотрел ей в глаза. Припомнил времена, когда увидел Сандру впервые, около четырех лет назад; она только что окончила колледж и получила степень бакалавра по специальности «Литература двадцатого века». «Смышленая малышка», — однажды отозвался о ней Майк. Сандра всегда улыбалась, неизменно заставляя мужчин чувствовать, что они ей симпатичны, что у них есть шанс на успех. Каждый нормальный писатель, входивший сюда, надолго оставался под впечатлением. Питер был совершенно уверен, что именно поэтому Сандра и занимает свое место в агентстве.
— Ну ладно, идите, — сдалась она. — Пускай он меня увольняет.
— А то будто это случится, — сказал Питер, ни минуты не сомневаясь, что смышленая малышка вкатит Майку здоровенный иск о сексуальных домогательствах, вздумай он с ней расстаться вопреки ее желанию.
Возможно, поэтому-то Сандра Питеру и нравилась.
— У тебя есть минутка?
Он сидел спиной к двери и разговаривал по телефону; говорил отрывисто и нелюбезно, точно лаял. Услышав голос, мгновенно развернулся вместе с креслом. Майк Левин, с ног до головы одетый дорого и элегантно, жадный до денег, готов был порвать глотку наглому посетителю и задать Сандре заслуженную взбучку, чтобы не смела пускать народ без предупреждения. И тут он узнал Питера.
— Я вам перезвоню, — сказал он в трубку и дал отбой, затем встал из кресла — с широкой улыбкой, раскинув руки, словно готовый заключить Питера в дружеские объятия. — Я вижу чертово привидение? Или это и впрямь ты?
Питер пожал Майку руку. Слегка потерявшись, он не знал что сказать: слова вдруг странным образом смешались и разбежались куда-то. Последний раз они с Майком виделись с год назад — а может, и больше. Питер не стремился общаться. Он не был готов, книга не была закончена. А о чем еще беседовать с литературным агентом?
— Ты хорошо выглядишь, — сказал Майк.
— Я, э-э… да. Я хорошо себя чувствую, — ответил Питер и подумал, что это лишнее: ему некогда разговоры разговаривать, надо заканчивать книгу. — Я рассудил, что мне стоит с тобой повидаться.
Хохотнув, Майк снова уселся в кресло и скрестил ноги, не забыв поправить брючину, чтобы не морщила. Питер припомнил, как важен Майку внешний лоск. Чего стоила та эпопея с фотографией автора на обложке! Майк забраковал любительское фото, которое сделала Джулианна, и организовал фотосессию. Пригласил профессионала из Англии — у того уже было напечатано не меньше сотни фотографий в журнале «Вог», и его часто приглашали на телевизионные реалити-шоу с участием разных моделей. Майк лично стоял позади фотографа и демонстрировал начинающему автору, как надо позировать. Питеру совершенно не нравилось фото, что получилось в итоге.
— Это не я, — заявил он жене, когда получил макет обложки.
— Может, и не ты, — ответила тогда Джулианна, желая его утешить, — но этот парень чертовски симпатичный.
Майк приглашающим жестом указал на два кресла для посетителей. Питер сел в то, что стояло ближе к двери.
— Итак, — сказал агент.
— Ну вот.
— Ты готов двигаться дальше?
— Несомненно, — отозвался Питер. — Это было… — Он замялся, подыскивая нужное слово, но на ум пришло лишь одно: — Трудно.
— Трудности — моя специальность. Или надо тебе напомнить, как ни один издатель не желал публиковать «Анжелу»?
— Ты уж напоминал. Много раз.
— Это полезно повторять. Нет таких проблем, с которыми я не справлюсь.
— Чудотворец.
— Абсо-черт-побери-лютно, — усмехнулся Майк и заговорил непосредственно о деле: — Когда я увижу текст?
— Я наполовину закончил последний вариант. Дай мне еще неделю — дней десять.
— Так скоро?
— Все целиком и принесу, — обещал Питер.
Майк проводил его в приемную, похлопал по плечу. Вполне дружеский жест.
— Мы с тобой уже тысячу лет никуда не ходили, — сказал он.
— Да уж, — согласился Питер.
Не то чтобы ему этого не хватало — вовсе нет. Поход с Майком — удовольствие во вкусе Майка, а у Питера душа к таким развлечениям не лежала.
— Давай-ка мы с тобой купим пиццу, — предложил агент проникновенно, — надеремся до поросячьего визга…
— …и закончим вечер в клубе «Скорз»?
— Ты читаешь мои мысли, — произнес Майк довольно.
Он улыбнулся Питеру — слегка напряженной, но дружелюбной улыбкой.
— Это один из путей, — сказал тот.
Когда прозвенел звонок и заглушил полицейскую сирену, удалявшуюся в неизвестном направлении по Одиннадцатой Вест-стрит, на фоне каменных монастырских стен разлилось синее в клеточку море.
Дети, посещавшие школу при монастыре Святой Оливии, с первого по пятый класс, ринулись на свободу с громкими криками — то были их собственные песни освобождения. Кимберли была среди них, по-прежнему с желтым пенопластом на голове. Она обнаружила отца возле старых кованых ворот. Он смотрел вниз, избегая неприязненных взглядов матерей и нянь, которые, как и он, пришли забрать детей из школы. Должно быть, они не могли простить Питеру, что он написал «Анжелу по прозвищу Ангел», как будто он самолично выдумал всех на свете пятнадцатилетних проституток.
Чтобы не видеть осуждения в чужих глазах, Питер ковырял черную, пошедшую пузырями краску на воротах. Предполагалось, что краска защищает ворота от ржавчины, но там, где она вспучилась, ржавчины было полно. Интересно, сколько раз эти ворота красили? А эти слои черной краски — что они защищают больше: железо или ржавчину?
Он поднял взгляд, когда к нему подбежала Кимберли. Питер поймал дочь в объятия и поднял высоко в воздух:
— Только не говори, что ты весь день так и ходила с этой штукой на маковке.
— Ага, — Кимберли захихикала, — не скажу.
Смеясь, Питер чмокнул ее в лоб, при этом сам стукнулся лбом о желтый пенопласт. Затем он бережно поставил дочку наземь и взял за руку:
— Как прошел день? Удачно?
— Удас-сно, — подтвердила Кимберли, свистя дыркой от выпавшего переднего зуба. — У нас была контрольная, и я все слова написала правильно.
— Молодец!
— МО-ЛО-ДЕЦ, — проговорила Кимберли нараспев, без ошибки в безударных гласных. — И знаешь что?
— Что?
— Сестра Бернадетта сказала, мне можно привести тебя показать и рассказать.
— Ну и когда это будет?
— Через две недели от сегодня.
— До той поры я непременно отправлю свой писательский костюм в химчистку, чтобы он был готов к сроку.
Кимберли засмеялась:
— Глупый ты, папа.
— Я знаю.
Матери и няни больше не смотрели на Питера — они уже разобрали детей и повели по домам. Лишь качали головами, когда проходили мимо. То ли не одобряли его, то ли отрицали что-то, ему не известное. А быть может, чему-то сочувствовали.
Питер и Кимберли уходили от школы последними. Как обычно, никуда не торопясь. Тем более не стоило спешить в такой славный денек, как этот. Ранняя осень: еще многое напоминает о лете, и деревья не все пожелтели.
Она наблюдала с другой стороны улицы. Курила, наслаждаясь каждой затяжкой. До чего же неуютно ей стало в Нью-Йорке с той поры, как в городе запретили курить в общественных местах. Это положило конец ее виски с содовой под пару сигарет в любимом баре после какой-нибудь особо тяжелой смены. Она пыталась получить свое удовольствие дома, но оказалось, что это совсем не то же самое. Дома виски с сигаретой были знаком отчаяния, одиночества. А Пола Росси, в свои сорок с лишним, дважды разведенная, и без того чувствовала себя достаточно одинокой.
Она стояла, прислонившись к машине, и провожала Питера взглядом, пока он не исчез за углом. Докурила сигарету, бросила окурок на землю и загасила, раздавив ногой. Только-только забралась в автомобиль — ничем не примечательный «Форд» — как радио в машине рявкнуло:
— Два-одиннадцать, вооруженное ограбление…
И адрес — в трех кварталах к северу от места, где стоял ее «Форд».
— Еду, — сообщила детектив первого класса Росси неизвестно кому — кроме нее, в машине никого не было, и никто ее не слышал.
Подумала, что в последнее время много разговаривает сама с собой. Покачала головой. Не признак ли это, что она вот-вот потеряет эту самую голову? Последний муж утверждал, что уже потеряла. Детектив Росси прилепила на крышу машины полицейский проблесковый маячок на магнитной подставке и поехала на место преступления, больше ни с кем не разговаривая. Даже сама с собой.
Готовить он решительно не умел. До женитьбы, в студенческие времена, готовка означала, что не надо тратить деньги даже в самой дешевой и отвратительной забегаловке, а можно купить на распродаже лапшу по доллару за пять упаковок, сварить ее, слить воду, сдобрить солью или перцем или еще чем-нибудь, что найдется в хозяйстве. Однажды Питер полил лапшу кетчупом из крошечных пакетиков, которые он прихватил из киоска, где торговали хот-догами, в надежде, что получится нечто вроде спагетти с красным соусом. Ничего похожего не вышло.
Если у него в бумажнике заводилось хоть несколько долларов, он предпочитал есть вне дома. Кусок пиццы, самый дешевый гамбургер в Макдоналдсе, что угодно — все лучше, чем подойти на кухне к плите. Ну не было у него способности готовить! Он даже воду не умел толком вскипятить: дважды уходил с кухни, поставив чайник на плиту, садился в кабинете работать — и возвращался через несколько часов, когда чайник из нержавеющей стали уже стоял, раскалившись докрасна. После второго случая Питер бросил пить чай.
— Удивим маму? — спросил он дочку, надев кухонную рукавицу и вооружившись большой деревянной ложкой.
— Папа, ты не заболел? — поинтересовалась Кимберли в ответ.
Питер засмеялся:
— Тыковка, я отлично себя чувствую. Как никогда.
Запищал таймер — надоедный электронный писк, пробивающийся сквозь любой шум. Питер ткнул кнопку, чтобы его отключить. Таймер продолжал пищать. Он снова нажал кнопку; несмотря на то что на ней значилось «Выкл.», таймер и не подумал умолкнуть.
— Не на ту кнопку жмешь, — со знанием дела заметила Кимберли и нажала кнопку «Вкл.». — Вот так.
Пронзительный писк смолк.
Питер лишь плечами пожал: его пониманию такие чудеса были недоступны. Он открыл духовку.
Кимберли заглянула в нее — там клубился густой дым — и состроила гримасу:
— Это что?
— Макаронная запеканка, — объяснил Питер. — Ну разве не превосходно выглядит?
— Ты хочешь, чтоб я ответила? — Кимберли снова поморщилась, потому что в свои шесть лет она совершенно точно знала, что спагетти выглядят иначе.
Джулианна улыбнулась, когда поднесла ко рту вилку, осторожно откусила то, что когда-то было сыром.
Питер попробовал и скривился.
Кимберли сразу отодвинула тарелку, не став и пробовать.
— Право же, милый, — сказала Джулианна, — главное — благой порыв, а не результат.
По такому принципу они и жили: придавая огромное значение милым мелочам. Всякого рода сюрпризам и подаркам, сделанным от души. То Питер дарил жене коробку конфет с шоколадным суфле, когда она проигрывала дело в суде. То Джулианна притаскивала мужу какую-нибудь несуразную ерундовину, ненужную ему, но смешную. Еще, например, он предоставлял ей выбрать, какой фильм смотреть, — или наоборот, Джулианна отдавала ему это право; а то и вовсе они решали не идти в кино, а отправлялись на прогулку в Сентрал-Парк по первому зимнему снегу. Они старались как можно больше времени проводить друг с другом, тщательно планировали, как его провести, и пункт «Побыть вместе» неизменно оказывался первым в списке необходимых дел.
— Можно купить пиццу, — признал свое поражение Питер.
— Урра-а! Пицца-а! — радостно завопила Кимберли.
— Вполне съедобно, — возразила Джулианна, улыбнувшись мужу, и откусила еще кусочек. В общем-то, не так уж и скверно, если забыть на время, какого вкуса должна быть нормальная еда. — Я люблю, когда спагетти… мм… слегка обугленные.
Он прислонился к косяку, на котором в свое время крепилась дверь, отделяющая кухню от гостиной; ее зачем-то снял предыдущий хозяин квартиры. Оставалось только гадать, из каких соображений он это сделал. Питер наблюдал за женой, потягивая из бокала вино, — оно помогало заглушить вкус обеда, с которым они втроем удивительным образом справились.
Джулианна сидела на диване, устроившись посередине. Она всегда так садилась, чтобы с боков могли подсесть те, кого она любила в этом мире больше всех. Джулианна смотрела телевизор, машинально поворачивая на запястье старый браслет с амулетами. Браслет был из чистого серебра, слегка потемневший; его подарила Джулианне любимая бабушка, и браслет был ей очень дорог. Она носила его каждый день. Это украшение было первым, на что обратил внимание Питер, когда только-только познакомился с Джулианной и, уяснив себе очевидное, начал присматриваться к мелочам. Его завораживало то, как она поворачивала и поворачивала браслет на запястье, и каждый подвешенный амулет казался новым шагом по бесконечному кругу.
Питер уселся возле жены — на свое место, справа. Обнял ее, а она положила голову ему на плечо, привычно и естественно. Показала на экран телевизора, и Питер наконец обратил внимание на то, что же она смотрит.
Любительская видеозапись, сделанная чуть больше года назад. Они всей семьей в отпуске. Понимая, что совершает ошибку, Питер, тем не менее, поступил как многие родители: позволил своей пятилетней дочке решить, куда им отправляться на отдых. И совершенно неожиданно для себя насладился отпуском от души. Они с Джулианной сами как будто вернулись в детство, и трое пятилетних ребятишек, вооруженные платиновой картой «Американ Экспресс», развлекались и буйствовали как очумелые.
— Когда ты продашь эту книгу, — заговорила Джулианна, — мы поедем снова в «Мир Диснея»?
Он поцеловал ее в лоб, размышляя о том, как важны в жизни милые мелочи. Подумал, до чего же ему хочется снова ощутить себя пятилетним ребенком, особенно сейчас.
И ответил:
— Поедем куда твоей душе угодно.
Питер потерял счет времени.
Так часто случалось, если его одолевала бессонница. Джулианна давно уже спала, а ему оставалось либо читать, либо смотреть в потолок, пока веки сами собой не сомкнутся. Но, работая над книгой, Питер читал очень мало. Еще бы: после того как глядел на свои собственные строчки весь день — или всю ночь — напролет, чужие слова начинали плыть перед глазами, принимались жечь. Питеру начинало казаться, что сам он написал все неправильно, и надо переделать.
Поэтому он предпочитал ограничиваться одним выдуманным миром за раз.
А смотреть в потолок было чересчур скучно.
Питер выбрался из постели и прошел в кабинет, проверил электронную почту. Негусто: в основном предложения кредитных карт и лекарств «строго по рецепту врача» — с такими несуразными названиями, что они едва-едва просочились сквозь спам-фильтры. Питер удалил никчемные файлы и уже собирался закрыть почту, когда компьютерный голос сообщил, что пришло новое письмо. Что могли прислать в столь поздний час? Наверняка предлагают порнографию или, к примеру, обещают легкие деньги в финансовой пирамиде в какой-нибудь стране третьего мира. Питер приготовился удалить письмо, но его взгляд упал на строчку «Тема». Там значилось: «Думая о тебе».
А электронный адрес отправителя был Madison-Dina.
Питеру по-прежнему отчаянно хотелось не связываться, удалить письмо — и пусть оно валяется в кибернетической мусорной корзине; глядишь, его там отыщет какая-нибудь одинокая компьютерная душа, которая этим заинтересуется… отыщет Дину, освободит Питера от его тайны. Но вместо этого он кликнул «Прочитать письмо».
Его первая догадка оказалась верна: это и впрямь была порнография. Питер был главным действующим лицом истории, которую породила Дина, — причем написала ее языком Анжелы, пользуясь ее словечками, присущим ей ритмом. Могло показаться, что автор — сам Питер: как будто он сочинил это письмо для первого варианта романа, а потом вырезал из текста, когда читатель, мнению которого он доверял, сказал ему, что это уже несколько чересчур. Дина живописала подробно и выразительно, докапываясь до самых глубинных его желаний, до того, чего он сам, быть может, ни разу себе и не представлял в своих фантазиях. В мельчайших подробностях повествовала, что она готова с ним и для него сделать, если только он ей предоставит возможность.
У него не хватило душевных сил удалить письмо. Питер сохранил его в папке, где хранил все материалы для «Анжелы по прозвищу Ангел», зная, что однажды захочет его перечитать. Или, быть может, даже воспользуется творением Дины, включит его в новую книгу — или же в следующую. Так что при правке можно будет вырезать из письма половину, когда мудрый советчик подскажет: «Оставь это за кадром, пускай читатель сам вообразит».
Затем он обратился к «Прекрасной лжи», к последней редакции романа. Файл назывался «ложь-в02.wpd». Вторая версия, которой он сейчас занимался. Нашел 178 страницу, 36 главу — не стал размениваться на мелочи, перешел сразу к главному. Именно эта часть романа ему не нравилась. Что-то он тут не так написал, Анжела вела себя неправильно. Мотив для мести был не тот. Здесь надо было хорошенько подумать.
Он посидел, уставившись в экран, на текст, набранный двенадцатым кеглем шрифта Courier, затем снял руки с клавиатуры и взял со стола наручники. Защелкнул одно кольцо на несуществующем запястье, сдавил, уменьшая диаметр кольца — щелк-щелк-щелк. Теперь в нем не поместилась бы и ручонка младенца. Еще сдавил — щелчки металлических зубьев — и вот вместо кольца остались два свободных крюка. Тогда Питер опять соединил их в кольцо и защелкнул, и снова сдавил… И так раз за разом, постукивая наручником по бедру, и звенья цепочки звенели в такт со щелчками.
На ней была подаренная Питером футболка — та самая, с картинкой. Больше ничего — но другой одежды и не требовалось, ведь Дина была одна, в постели. В футболке ей было уютно. Футболка ее утешала. Короче говоря, одной этой одежки хватало вполне.
Допив «Квантро» со льдом, что еще оставалось в бокале — в основном уже один лед, мягкий и сладкий, — Дина откинулась на подушки, плотней завернула ноги в простыни и взяла с ночного столика рукопись Питера. Положив ее себе на колени, легонько провела рукой по титульной странице. Прочла, беззвучно выговаривая:
— «ПРЕКРАСНАЯ ЛОЖЬ». Роман Питера Робертсона.
Здесь же была дата этой версии, адрес и телефон автора, копирайт. Все права защищены.
Глубоко вздохнув, Дина провела пальцем по краю листа бумаги. Дорогая бумага, такая упругая, белая; как может нечто столь нежное резать кожу? А ведь случается. Она перевернула страницу. Лицо застыло, затем на мгновение ожесточилось; по телу пробежал холодок. Теперь она поняла: не бумага режет, а слова.
— «Джулианне и Кимберли — каждое слово, всегда, только для вас», — прочла Дина вслух посвящение. — Ну уж это вряд ли, — проговорила она и скомкала страницу, сжала в кулаке, точно желая задушить ненавистную фразу.
Она отвела взгляд от заголовка «Глава первая» — хотя совсем еще недавно отчаянно стремилась ее прочитать — и взглянула на розовый телефонный аппарат, что стоял подле будильника и лампы. Телефон был старого образца, купленный за два доллара в магазине благотворительной распродажи, и очень похож на тот, что ей помнился с детства. Он громко звонил — самый настоящий звонок, а не приглушенное чириканье. К тому же Дине особенно нравился старомодный диск для набора номера.
Он так медленно крутился.
Дважды подумаешь, прежде чем наберешь чей-то номер.
Дело требовало огромной сосредоточенности. Пожалуй, с ним могло сравниться вдевание нитки в игольное ушко или операция на мозге. На своем компьютере Питер играл в Творца, создавая жизнь и смерть, даруя счастье, разбивая сердца, порождая унижение и горести.
Он яростно сражался со словом, которое должно было вернее всего передать авторскую мысль. Наказывал его, путал с другим, использовал в неправильном смысле, порой просто задумчиво созерцал. Трудился над сравнением, стремясь сделать его точнейшим в нюансах, таким, чтобы идеально ложилось в текст. Питер весь ушел в работу: он старался описать, что ощущала Анжела в ту минуту, когда обнаружила, что человек, которому она доверяла, ее обманул. Очень нелегкое дело… Внезапно зазвонил телефон. Необходимая сосредоточенность, все творческое настроение вмиг рухнуло, как если бы в окно со страшным звоном влетел футбольный мяч.
— Черт! — вскрикнул Питер, а сердце бешено заколотилось, словно готовясь разорваться. Он схватился за грудь, воздуха не хватало. Когда это было, чтобы ему не хватало воздуха? — Алло! — рявкнул он, выхватив беспроводную трубку из гнезда. Грубо рявкнул, сердито. В трубке молчали, и Питеру пришлось повторить: — Алло. Кто это?
Он уже приготовился дать отбой, когда прозвучал ответ:
— Привет, говорит Дэвид из компании «Верайзон», я хочу рассказать вам об интересном новом предложении, которое позволит с большим удобством звонить по междугородной связи.
Питер не заметил, что Джулианна появилась на пороге кабинета: встала, прислонившись к косяку, как обычно, наблюдая за ним со спины. Иначе он бы, наверное, ответил помягче:
— Да вы знаете, на хрен, который час?! — Он швырнул трубку в гнездо, пристукнул сверху, жалея, что это не старый добрый аппарат со звонком, который жалобно звякнул бы от такого обращения. Новые технологии порой смягчают драматизм событий.
— Тебе пытались что-то продать? — осведомилась Джулианна, слегка озадаченная вспышкой мужа.
Питер стремительно обернулся, точно готовый отразить нападение. Опомнился, задавил раздражение.
— Что? А, да. Продать, — пробормотал он и принужденно засмеялся. Кажется, нервы у него разгулялись.
В висках гулко стучала кровь, когда Питер вновь обернулся к телефону, ожидая, не зазвонит ли он по второму разу. Джулианна подошла и положила руки ему на плечи, погладила:
— Думаю, ты так напугал продавца, что он не решится попытать счастья снова.
Ее руки гладили, растирали ему плечи. Упоительные прикосновения.
— Кто-то у нас взвинчен, — сказала она.
Питер взялся за мышь и закрыл окно на экране компьютера. И самому надо было отвлечься от работы, и Джулианне ни к чему видеть написанное. Пояснил:
— Работал над трудной сценой.
— Хочешь о ней рассказать? — предложила жена.
— Я когда-нибудь рассказываю?
— Нет. Но я всегда спрашиваю.
Она в самом деле постоянно интересовалась, стремилась хоть как-то помочь. Однако Питер решительно не желал обсуждать то, что пишет. Чувства его героев были слишком откровенны, неприкрыты, слишком знакомы. Его чувства. Иногда — ее. Питер описывал то, что лучше всего знал, что он переживал, что его сильней всего пугало. Обсуждать это в процессе работы никак невозможно.
— Анжела поняла, что нужно убить человека, которому она прежде верила, — услышал он свой собственный голос.
Руки жены, массировавшие ему плечи, замерли. Остались лежать неподвижно, и лишь один палец тихонько щекотал мочку уха. Помолчав, Питер повернулся к ней лицом:
— Трудно убить человека, которого знаешь.
Джулианна взяла его за руку:
— Пойдем-ка в постель. По-моему, ты этой ночью уже достаточно поработал. Идем: сейчас отвлечешься от книги, а завтра снова приступишь на свежую голову.
Питер резко потянул жену на себя, так что Джулианна плюхнулась ему на колени.
— Отвлеки меня прямо здесь, — попросил он.
— В кабинете?
Он протянул руку — мелькнула сталь, и на запястьях Джулианны защелкнулись наручники. У нее расширились глаза, она задохнулась от удивления; не так уж часто Питеру удавалось застать ее врасплох, удивить чем-нибудь после стольких лет совместной жизни.
— Понять не могу, что это на тебя нашло, — Джулианна прильнула к мужу, целуя его, покусывая ему верхнюю губу.
— Но тебе нравится?
— Пока — да.
Руки у нее дрожали, точно у наркомана, который держит дозу, предвкушая, как сейчас ему снова станет хорошо.
По-прежнему «Глава первая», все та же первая страница. Дина так и не прочла ни строчки. Она все еще не была готова приступить к чтению.
Подумав хорошенько, она положила на место титульную страницу и подняла взгляд от рукописи. Со стены на нее смотрели синие глаза рок-звезды — певца, которого уже не было в живых. Ее первое увлечение, первая истинная любовь. Выстрел из ружья себе в голову — и его жизнь оборвалась. Такое прекрасное будущее не настало! Однако афиша с его фотографией по-прежнему висела у Дины в комнате — в память о том, чего не могло случиться. Что-то вроде надгробного слова на похоронах щенячьей любви.
Глубоко вздохнув, Дина обернулась к выставке своих плюшевых друзей на книжных шкафах у противоположной стены. Самый старый, мудрейший, здоровенный плюшевый медвежонок сидел по центру, одетый в комбинезон. Дина звала игрушку Господином Зеленые Штаны, хотя комбинезон был синий. В сущности, для стороннего глаза, ничто не оправдывало его чудное имя.
Дина села в постели, улыбнулась медвежонку. Овальный витраж у нее над головой рождал на противоположной белой стене картину: удивительно безмятежное изображение Девы Марии. В лунном свете густые тона цветного стекла ложились на стену нежной пастелью. Кровать Дины стояла под окном — точь-в-точь как рабочий стол Питера. Чрезвычайно правильное местоположение.
Дина отложила рукопись. Положила ее на стол — точно так же, как она лежала у Питера, на левом углу. Рядышком с записной книжкой — той самой, в которой Питер делал заметки, готовясь писать «Анжелу по прозвищу Ангел». Пока он доставал из тайника футболку с картинкой, Дина прикрыла книжку страницами распечатки — еще теплыми, прямо с лотка принтера, а затем прихватила книжку с собой. Украла все те мысли и решения, которые сделали первый роман таким жизненным.
Анжела реально существовала. Дина была Анжелой. И записная книжка была их свидетельством о рождении.
Дина взяла ножницы и журнал по психологии, который купила сегодня за 25 центов, и снова удобно устроилась на постели. Начала перелистывать страницы, не глядя на фотографии и картинки, просматривая исключительно заголовки, выискивая статью, из-за которой, собственно говоря, и потратилась на журнал. Отыскала ее на восемьдесят восьмой странице. Статья называлась «Принцип Питера». Дина аккуратно вырезала слово «Питер».
Положила вырезку на ладонь, рассматривая имя. Прямоугольная бумажка с черными буковками. Дина смотрела на нее так долго, что начало всерьез казаться, будто она может заполучить Питера, сделать его своей собственностью — и затем смять, раздавить, уничтожить. Прекрасная перспектива… Дина отбросила журнал на груду газет и журналов в углу, их накопилась уже здоровенная гора.
Затем она слезла с кровати, взяла со стола клеящий карандаш и подошла к книжному шкафу. Опустилась на колени, снизу вверх глянула в коричневые глаза-пуговки Господина Зеленые Штаны и надавила на нижнюю полку шкафа. Раздался щелчок, полка уехала назад и открылась, будто воротца. Дина прихватила карманный фонарик, скорчилась и нырнула в темноту тайника, закрыв за собой потайную дверь.
Сжавшись в комок, прижимая колени к груди, она посветила фонариком, отыскивая свободное местечко на стене. С трудом нашла — стенки тайника уже были обклеены сплошь — и приклеила туда новую вырезку. Посмотрела, как отличается шрифт на ней от соседних. Дина уже потеряла счет: сколько раз она вырезала имя «Питер» из газет и журналов, сколько раз клеила его в своем тайнике, сколько раз читала его здесь вслух… Наконец, сколько часов она провела в этом месте, похожем на гроб, со всех сторон окруженная Питером.
Он не мог спать. Слишком страшно было бы видеть сны. Поэтому он вновь сидел перед монитором, положив руки на клавиатуру. Но на сей раз его палец крепко жал клавишу delete.
Слова, которые он только что набрал, исчезали в обратном порядке: А-Л-Е-Т-О-Х пробел Е-Н пробел М-Е-С-В-О-С пробел А-Л-Е-Ж-Н-А пробел. Палец с силой ударил по клавише последние четыре раза: О-Г-Е-Ч. Хрен тебе, вдохновение, которого Питеру так не хватало.
С тем же успехом можно было обвинять свой компьютер.
Питер с отвращением потряс головой, глядя в пустой белый экран. Осталось лишь название главы. Но с названиями глав у него никогда не было затруднений. Если бы романы можно было создавать из одних заголовков, у Питера уже набралось бы полтора десятка книг. Беда была со строчками, которые шли после, заполняли пространство от одного заголовка до другого.
Он сильно оттолкнулся от стола и далеко отъехал в кресле, чуть ли не до противоположной стены, и остался сидеть сгорбившись, не заботясь ничуть об осанке.
Чего не хватает?
Когда его осеняло при работе над первой книгой, он тут же заносил что-нибудь — мысль, фразу, сравнение, длинную цитату — в записную книжку, с которой не расставался.
Так чего же сейчас не хватает — вдохновения? Или записной книжки?
Питер ничего не записывал для «Прекрасной лжи», все хранил в голове. По крайней мере старался хранить — когда голова была ясной, а не когда в ней сплошной туман. Но в такое время, как сейчас, все рейсы из-за тумана отменялись.
Он не желал признавать, что работа застопорилась. Питер вообще не верил в то, что у настоящего писателя может стопориться работа. По его мнению, это всего лишь отговорка, которой прикрывают либо собственную лень, либо осознание, что ты просто-напросто не писатель.
Быть может, старое вдохновение поможет родиться новому? Питер подъехал в кресле к тайнику, прижал полку шкафа коленом. Раздался щелчок, дверца выдвинулась на несколько дюймов. Тогда Питер нагнулся и отодвинул показавшуюся задвижку.
Сполз наконец с кресла, опустился на одно колено и сунул руку в тайник, чтобы достать старую записную книжку. Она лежит на коробке, где у него хранятся все материалы для «Анжелы по прозвищу Ангел» и черновики романа.
Он ее совсем недавно видел, доставал, перекладывал.
Однако записной книжки на месте не оказалось.
Питер лежал в постели. Он давно уже вырос и думать забыл о кошмарах и чудовищах, которые таятся под кроватью у любого ребенка. Сейчас его не тревожила даже пропавшая записная книжка и застопорившийся роман. Бог с ним со всем: ему просто-напросто хотелось выбросить их из головы и спокойно уснуть.
Он повернулся на бок. Из поля зрения исчез относительно далекий потолок, взгляд сфокусировался на ночном столике рядом с кроватью. Глаза болели. Пожалуй, необходимость надевать очки для чтения не то что не за горами — она уже стоит на пороге. Самый мелкий шрифт в газете или на какой-нибудь упаковке уже вовсе не разобрать, как ни вглядывайся.
На ночном столике Питера лежал браслет Джулианны. Внутри увешанного амулетами кольца стояла крошечная рождественская елка, сделанная вручную из серебра, украшенная малюсенькими изумрудами и рубинами. Она чудесно поместилась внутри браслета, когда Джулианна сняла перед сном свое любимое украшение и положила на столик мужа. В темноте казалось, будто елка пустила корни и прямо так и растет из столика. Рядом с ней, опрокинувшись на бок, как после ужасной аварии, лежала моделька старого английского кабриолета — не то MG, не то «Триумф», не поймешь — такая машинка была миниатюрная.
Ко всем этим древностям Питер добавил одну на свой выбор: книгу в твердой обложке, раскрытую примерно на середине, где на странице рукописным шрифтом были крупно напечатаны слова: «Я тебя люблю». Со своего места, если не поднимать голову с подушки, Питер не мог их прочитать, но он точно знал, что слова там есть, — точно так же, как и браслет, который Джулианна каждый вечер выкладывала на столик Питера перед сном, — и они всегда там будут.
Питер отлично себе представлял действия жены. Вот она сидит на краю постели в своей крошечной белой маечке и стрингах, упершись пальцами ног в пол, а ступни выгнуты, и спина тоже. Джулианна потягивается и затем снимает браслет. Кладет его на столик мужа — не в виде небрежной кучи серебра, но аккуратным кружочком, как в витрине ювелирного магазина, где ее дед впервые увидел этот браслет и купил для своей юной невесты, приехавшей в Америку из другой страны; а потом он дополнительно покупал подвески-амулетики — знаки своей любви. Вот Джулианна откидывается назад, прячет свои длинные восхитительные ноги под одеяло, подкладывает под спину подушку, берет со столика журнал или книгу и ждет, когда Питер придет ложиться.
Однажды он поинтересовался у жены, почему она всегда кладет браслет на его ночной столик, а не на свой.
— Потому что если проснусь среди ночи, — ответила Джулианна, — то сразу увижу вас обоих.
Возле ее браслета стоял телефон с радиобудильником — вещь, которую Питер хранил еще со студенческих времен. Радиосигнал это устройство принимало отвратительно, сколько Питер ни двигал по шкале ярко-оранжевый ползунок, тщетно пытаясь поймать хоть какую-нибудь станцию, чтобы по утрам его будила музыка или человеческие голоса, а не скверный надоедный писк. Табло электрических часов светилось голубым так ярко, что можно было читать в темноте. Джулианна много раз предлагала заменить малополезную штуковину чем-нибудь более современным, но Питер не соглашался. Он сроднился с нелепой штукой, как со старой любимой рубашкой или джинсами, и сил не хватало ее выбросить.
Ему всегда было нелегко расставаться с вещами.
Обычно прогулка с Гручо рано поутру проясняла голову. Питер с лабрадором проходились по парку Томкинс-Сквер, затем шли еще куда-нибудь — куда пес вел хозяина. Однако сегодня он отчего-то сразу повернул домой.
Свернув с авеню А на Десятую стрит, Питер заметил Дину аж за целых три дома. Она сидела на ступенях, ведущих к парадной двери: на третьей ступеньке снизу, на дальнем краю лестницы, чтобы никому не мешать. Дина смотрела, как Питер идет по улице, словно ей заранее было известно, с какой стороны он появится. Она улыбнулась, затем поднялась, расправила несуществующие складки на юбчонке, которую и заметишь-то не сразу, — такая она была короткая.
«Почему с Диной так получается?» — подумал Питер, остро жалея о том, что не может спрятаться, или умереть, или в мгновение ока исчезнуть. Если он сам ее создал, отчего ему никак не удается от нее избавиться?
— Привет, — поздоровалась Дина.
Питер кивнул ей в ответ.
— Только не говори, что ты уже прочитала, — сделав над собой усилие, пробормотал он, надеясь, что Дина пришла поговорить о романе.
Вдруг у нее появилась мысль, услышав которую, Питер прямиком кинется к компьютеру и примется работать как одержимый?
Однако Дина огорошила:
— Да я и читать не начинала. Еще не готова. Мне прежде нужно кое-что сделать.
Питер насторожился, напрягся. Испугался так, словно к затылку приставили пистолет. Как будто вооруженный грабитель подловил его на безлюдной улице и требует… даже не денег, а, скажем, бутылку холодной воды — а у Питера, конечно, ее нет, и раздраженный преступник сейчас спустит курок, и никто не спасет, не услышит…
— И что же ты хочешь сделать? — спросил он, совершенно не желая это знать.
— Извиниться, — удивила его Дина.
Какая великая сила таится в раскаянии, в простых словах: «Извините меня». С их помощью люди покупают свободу — главным образом от самих себя, сбрасывая бремя вины.
Питер не успел что-либо ответить: входная дверь отворилась, и показалось знакомое лицо. Жизнерадостности в нем не читалось, дружелюбия тоже, и не скажешь, что его обладательница рада видеть Питера. Просто знакомое лицо, ибо миссис Вотерс жила тут еще до того, как Питер сюда переехал. Она жила в этом доме еще до его рождения; быть может, даже до рождения его отца. И являлась столь же неотъемлемой принадлежностью дома, как водопровод и электричество, первым его седым волоском.
— Здравствуйте, миссис Вотерс, — очень вежливо поздоровался Питер, постаравшись скрыть досаду от того, что его видят вместе с Диной, — как поживаете?
Она бросила на него сердитый взгляд — как будто он сумасшедший, или словно он грязен и давно не мылся, или будто она прочла в его глазах, как сильно он провинился перед женой. Какое право он имеет называть ее вслух по имени?
Тяжело шагая по ступеням, цепляясь за перила, чтобы не упасть, миссис Вотерс прошла мимо со всей поспешностью, на какую была способна, и заковыляла прочь, прихрамывая на левую ногу и сильно раскачиваясь. Ее белые ортопедические туфли шаркали по тротуару, как мокрые губки.
Питер выждал, пока миссис Вотерс отойдет подальше — она целую вечность удалялась старческими мелкими шажками, — и наконец спросил:
— За что ты хочешь извиниться?
Дина ответила не сразу — сначала пристально вгляделась в его лицо и лишь затем пояснила:
— За то, что слишком напористо тебе навязывалась.
— Да, это было неправильно.
Эти слова Питер твердил себе с той минуты, когда захлопнул дверь гостиницы в Мэдисоне. Да только чувство вины не исчезало. Оно было крепко-накрепко приварено к нему — и никуда не могло уже деться.
— Я теперь понимаю. Но, — Дина повела плечами и понизила голос, отчего стала похожа на пятнадцатилетнюю Анжелу, которая о чем-то сговаривается с подружкой, — давай притворимся, будто ничего этого не было.
— Ты неуемна, Дина.
— Никаких сожалений, ты помнишь? Если видишь то, что тебе нравится, бери.
— Ты желаешь поступать как Анжела?
— Это книга, по которой я живу, — заявила Дина.
— Мысль пугающая, но… — Питер покачал головой, размышляя: неужели оно все так просто закончится? Впрочем, разве у него есть выбор? — Извинение принято.
— Отлично, — Дина просияла. — И знай, пожалуйста, что если однажды ты передумаешь…
— Насчет чего бы это? — перебил он, не желая понимать ее слова, всерьез обиженный ее настойчивостью.
Она отлично знала, что он понял.
— Так, ерунда, не обращай внимания. Мне нужно прочитать твою книгу.
— А мне нужно закончить правку.
Дина привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку — довольно-таки долгим поцелуем.
Питер надеялся, что она таким образом попрощалась.
Поймав его взгляд, Дина залилась краской.
— Черт! — прошептала она, отстранилась — словно вырвалась из объятий, хотя Питер и не думал ее обнимать, — и поспешила прочь. — Я позвоню, когда закончу, — крикнула она, обернувшись на ходу. — Скажу, на верном ли ты пути.
Питер прощально махнул рукой и остался стоять, глядя ей вслед. В мозгу билась одна-единственная мысль: «Как жаль, что она уже уходит».
Джулианна спешила на работу, тащила за собой дочку. «По крайней мере хоть сегодня Кимберли без „сыра“ на голове», — мысленно отметил Питер, прихлебывая из кружки кофе.
— Пока, папа, — звонко попрощалась Кимберли.
— До встречи, Тыковка, — отозвался он.
Джулианна крепко поцеловала мужа в губы, сжав его лицо обеими руками.
— Кое-кому не мешает побриться, — заметила она. Прошло уже несколько дней, как Питер возвратился из Мэдисона. Однако он работал — а во время работы все прочее отступало на второй план. Жизнь останавливалась. Если бы не Джулианна, он, вероятно, даже душ бы не принимал и питался бы кое-как. Пил бы кофе да стучал на клавиатуре, а к ночи глотал бы сильное снотворное, чтобы погасить действие кофеина.
— Давай так договоримся, — произнес он полушутливо, — я побреюсь, если и ты побреешься.
Джулианна удивилась, затем на ее лице расцвела соблазнительная улыбка, когда она прикинула, что это воистину взаимовыгодное предложение.
— По рукам! — сказала она, вновь поцеловав мужа, и прошептала: — И что такое сыплют в воду в Мэдисоне?
— Там есть фабрика по производству «Виагры», — отшутился Питер. — Отходы сбрасывают в месте городского водозабора.
— Все, мы побежали, — сказала Джулианна, беря Кимберли за руку.
Сначала — горячая вода. Чтобы размягчить щетину, чтобы не так было больно, когда скребешь бритвой по коже. Не мазохист же Питер, в самом деле. Как ни старался, он не сумел освоиться с электробритвой. Что бы там ни твердила реклама, а бритье электрической жужжалкой — не настоящее бритье. Бритвенный станок — вот то, что надо, если хочешь получить настоящее ощущение.
Питер выдавил на ладонь здоровенный шмат геля для бритья, который тут же начал светлеть и делаться менее прозрачным — еще и на лицо не успели его нанести. Не без удовольствия вдыхая сильный запах ментола, Питер принялся круговыми движениями растирать гель по щекам, подбородку, по верхней губе, по шее, строго соблюдая раз и навсегда установленный порядок действий.
Затем он подержал тройное лезвие под струей горячей воды — из крана хлестал почти кипяток, обвариться можно, если сунешь руку. Даже зеркало запотело от возмущения. Теоретически, сильно нагретое лезвие должно растворять щетину, резать ее, как горячий нож — масло.
В теории — да.
Бритвенный станок начал путешествие у правого уха — вверх, против направления роста волосков. Затем вниз, вбок, чуть вперед, к носу. Точь-в-точь поездка по проселочной дороге среди холмов. Причем за каждым поворотом ожидает какая-нибудь неприятность — олень ли выбежит на дорогу, дождь ли вдарит, а то вдруг вывернет грузовик — да прямиком на тебя…
Когда брил подбородок, Питер порезался. Кровь смешалась с пеной, от чего цвет ее стал гораздо светлее обычного, но даже в запотевшем зеркале было видно розовое пятно.
Внезапно задрожали руки. Стало больно дышать. Питер выронил бритву, она ударилась о кафель на полу, насадка с лезвием отвалилась. Он схватился за края раковины, словно мир вокруг складывался и рушился на него, как будто пол под ногами уже проседал, и Питер отчаянно напрягал мускулы, чтобы удержать это все, не дать развалиться на части.
Вот что значило — вспомнить.
Здесь повсюду был стойкий запах мусора и блевотины. Возможно, Питеру следовало задуматься о том, что это — предупреждение.
Он вышел на охоту за информацией. Занялся исследованием для будущего романа, как он называл это дело. Но сейчас вдруг задался вопросом: быть может, он все равно собирал бы сведения, независимо от книги, даже если бы не собирался ее писать? Вкус чуждого ему мира, который в ходе «исследования» открывался по-настоящему, а не намеками в Интернете, оказался неодолимо влекущим. Стоило начать, и Питер уже не мог совладать с любопытством.
На плече висела курьерская сумка — новехонькая, из буйволовой кожи: такая сумка могла принадлежать только жителю центральных районов города, и вид ее громко заявлял, что Питер больше не работает с девяти до пяти. Он без труда нашел адрес, который дал Джеффри Холливелл. Третья стрит, неподалеку от авеню Д. В Алфабет-Сити далеко на восток не уйдешь.
Он позвонил в квартиру, находившуюся в подвальном этаже, и стал ждать. Казалось, в подобном месте любая форма жизни должна замереть и не двигаться. Питер оглянулся через плечо, проверяя, так ли это.
Из-под козырька надвинутой на лоб бейсболки на него глядел бездомный с совершенно белыми глазами. Медленно проехала низкая, стелющаяся над землей, «Тойота» с затемненными стеклами; в салоне гремела музыка, а снаружи слышался лишь низкий ритм — пухх, пухх, пухх. Прошла компания подростков — самоуверенных, наглых, потных; они захохотали, глядя на Питера, словно он был распоследний дурак.
«Нет, — решил он, услышав, как с той стороны двери один за другим открываются многочисленные замки, — в этом месте двигаются и живут».
Рауль был огромен. Ростом ниже Питера, он, однако же, возвышался горой. Накачанные мышцы внушительно бугрились под мешковатой спортивной рубашкой и шортами. Создавалось впечатление, что этот громила способен использовать Питера в качестве зубочистки, возникни у него такое желание.
Рауль окинул будущего романиста настороженным взглядом, хмыкнул и широко распахнул дверь, приглашая войти.
— Что-то ты больно бледный с лица, — заявил он, захлопывая за Питером дверь и снова запирая все замки, — как считаешь?
Питер промолчал — вряд ли от него ожидали ответа. Он огляделся: в комнате было на что посмотреть. Приют новейших технологий, собрание вещей, которые еще даже не изобретены. Одну стену занимал телевизор размером с рекламный щит; изображение было настолько четким, что казалось, можно отнять мяч у баскетболистов, которые бегают по площадке. Звук был мощный, мяч с громким треском ударился о деревянный щит; видно было, как по лицу игроков катится пот. Рауль явно не желал просто наблюдать — он предпочитал чувствовать себя участником событий.
— «Прослушка» есть? — раздалось за спиной.
А вот на этот вопрос надо было ответить. Питер обернулся. Очевидно, на лице отразился испуг.
— «Прослушка»? — переспросил он. — Нет.
— Руки вверх, — велел Рауль.
— Простите? — Питер не был уверен, что верно понял, о чем речь.
До сих пор ему ни разу не говорили: «Руки вверх!» Ну, быть может, мать в далеком детстве, когда надевала на него пижаму перед сном. Но в ее словах не было ничего общего с приказом Рауля; лишь позже, когда заносил в свою записную книжку результаты «исследования», Питер осознал их связь.
Достав огромный пистолет — самый громадный, что Питер в своей жизни видел, возможно, самый большой и тяжелый из всех, когда-либо изготовленных в этом мире, или даже вовсе еще не сконструированный, — Рауль подступил к Питеру на длину вытянутой руки и с силой ткнул дуло ему в переносицу:
— Чертовы руки — вверх. Быстро. Некогда мне с тобой вошкаться.
Тон его ясно свидетельствовал, что Рауль очень не любит повторять сказанное.
Питер поднял руки над головой и затаил дыхание, пока Рауль охлопывал его в поисках таинственной «прослушки», с помощью которой его, Рауля, могут обвинить во всех мыслимых преступлениях, включая те, что он не совершал.
— У меня нет… — начал Питер.
— Заткнись, — оборвал Рауль. Затем он удовлетворенно кивнул, убедившись, что у гостя нет диктофона. — Можешь опустить руки.
Питер сделал как было велено.
— А в сумке что?
Питер хотел было ее открыть, но громила проворно ее выхватил:
— Эй-ей-ей, сам погляжу.
Откинув клапан, Рауль выудил из сумки книгу о наркомании, блокнот и стилет, которым Питер обычно вскрывал письма.
Держа стилет в одной руке, а пистолет — в другой, демонстрируя оружие гостю, Рауль от души захохотал.
— Пуля всегда возьмет верх над ножом, — изрек он и захохотал снова. Затем бросил имущество Питера в сумку, а сумку — на пол, к ногам хозяина, окинул его последним цепким взглядом и примирительно пробормотал: — Ладно, парень, расслабься. Я над тобой шучу. — После чего заорал: — Люсинда! Пиво! — И наконец предложил: — Садись.
Черный кожаный диван, на котором примостился Питер, стоил, вероятно, не меньше, чем его рекламируемый в «Нью-Йорк таймс» собрат в доме Холливелла, но качество оправдывало цену. Мягкий, невероятно удобный; сев на него, ты словно погружался обратно в материнскую утробу. Диван обнимал ненавязчиво, нежно, слегка чувственно. Право же, Рауль знал толк в удобстве.
Купаясь в неожиданном удовольствии, Питер поднял взгляд — и увидел Люсинду. Маленькая, почти обнаженная, она была очень юна и красотой убивала наповал. Кожа фарфоровой белизны, каскад темно-каштановых волос, а ее зеленые глазищи следовало бы объявить вне закона.
Вероятно, все это и было незаконным.
Она принесла две запотевшие банки пива и поставила на дубовый кофейный столик, склонившись перед Питером так, что он понял: надо бы отвернуться, однако отвести глаза было выше его сил.
Люсинда поймала его взгляд.
— Не хотите ли еще чего-нибудь? — спросила она тонким, ломким голоском, в котором звучало искреннее любопытство.
Питер все-таки отвернулся, заметив, как следит за его реакцией Рауль. Громила сиял, точно огни Бродвея.
— Катись отсюда, — велел он Люсинде.
Та испарилась.
Взяв со столика банку с пивом, Рауль вручил ее Питеру и вдруг заговорил, словно с лучшим другом:
— Нравится, да? Хочешь попробовать? — Чисто продавец подержанных автомобилей, предлагающий свой товар.
Питер промолчал, поглядел на дверь, за которой исчезла Люсинда. Дело было не в том, что юная красотка ему нравилась или он ее хотел. Ему требовалось не тело, а мысли: причины ее поступков. Он желал знать, почему, как и где Люсинда делала то, что делала. Каким образом она оказалась в этой квартире в подвальном этаже. Как она стала проституткой, а может быть, и наркоманкой вдобавок. Питеру нужно было понять, какие превратности судьбы привели ее на дорогу в ад, а не в парк развлечений, не на танцы в школе, не на обед в День благодарения в кругу семьи.
Внезапно все поменялось.
Вся его задумка — псу под хвост.
В это самое мгновение Питер сообразил, что он здесь сидит именно ради Люсинды. Люсинда — вот то, о чем будет его книга.
Не о Рауле надо писать, нет. Он — всего-навсего сводник, всем известный персонаж. Хоть режь его, он мало что припомнит из того, что привело его к нынешней точке в жизни. Уж кто-кто, а Рауль о таком не задумывается. Он всегда был профессиональным куском дерьма.
А вот Люсинда, напротив, сожалеет о том, что поломала себе жизнь, жалеет о принятых когда-то решениях, из-за которых она сейчас опускается все ниже и ниже.
Питер в этом не сомневался. Настолько был уверен, что готов был голову прозакладывать. Абсолютно убежден… Новый взрыв веселья заставил его опомниться. Он обернулся к Раулю, который, разумеется, истолковал его интерес к Люсинде совершенно по-своему.
— Свежее мясцо отлично скрасит трудный день, — сказал кусок дерьма.
Они сидели в маленькой французской кондитерской: Питер условился с Раулем, что они с Люсиндой встретятся здесь. Кроме того, он получил, как выразился громила-сводник, «профессиональную скидку»: с Питера приходилось пятьсот долларов за два часа, проведенных с Люсиндой, — половина от обычной цены за девочку ее возраста и способностей.
Поначалу она удивилась, услышав, что Питер всего-навсего хочет поговорить. Затем решила, что поняла:
— A-а, сначала поговорить, а после… — Люсинда выразительно взмахнула ресницами.
— Нет, — твердо возразил Питер. — Будем только разговаривать.
— О чем?
— О тебе. Как ты начала? Почему взялась за это ремесло?
— Увидала по телику.
Питера насмешил ее ответ.
— Нет, правда, по телику, в передаче, — объяснила Люсинда. — Там три девушки рассказывали про деньги, которые они зарабатывали. И хоть они твердили, что сожалеют и все такое, но я-то видела. Они бросили это дело, но им было жаль. Денег, внимания. В смысле, это же просто секс, правда?
Она была одета в джинсы и футболку. Простенький наряд, в котором могла ходить любая девушка ее возраста. Питер специально это оговорил, когда Рауль спросил, как Люсинде одеться.
— Ага, хочешь, чтоб она выглядела помоложе, — сказал Рауль, услышав пожелание.
— Я хочу, чтобы она не выделялась в толпе, — возразил ему Питер.
— Как оно было в первый раз? — спросил он сейчас, строча в блокноте, пока Люсинда прихлебывала французский лимонад и ела круассан с шоколадной начинкой.
— Мне понравилось.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— Нет, правда. Я ответила на объявление в «Виллидж Войс». Его дал, — Люсинда согнула пальцы, изображая кавычки, — «щедрый мужчина, который ищет любящих приключения молодых женщин, которые желают самого лучшего в жизни». — Она повела плечами. — Он был славный и знал дело. В смысле, в постели. Раньше так здорово не бывало. — Она опустила глаза к круассану, пальцами разбирая его на кусочки. Когда снова подняла взгляд, лицо залила краска — как будто специально для Питера, словно так было надо. — Он заплатил тысячу долларов за два часа и сказал, что хочет со мной встречаться каждую неделю. — Люсинда снова повела плечами. — Мне было совсем не трудно. Плевое дело, правильно?
— Наверное, — согласился Питер и спросил: — Как давно это было?
— Три года назад.
— А сколько тебе было лет?
— Тринадцать, — сказала она и глотнула лимонаду из бокала.
Они встретились еще раз. То же место, та же скидка. Но когда Питер позвонил, чтобы условиться о третьей встрече, Рауль ему отказал.
— Я не сдаю своих сук для болтовни, — объяснил он.
После этого Питер не видел Люсинду почти два года.
Однако ему уже хватало материала для «Анжелы по прозвищу Ангел».