— Анжела, шлюшка-потаскушка!
Келли, ее лучшая подруга со второго класса, улыбнулась растерянно и с испугом. Широко распахнутыми глазами уставилась на Анжелу — что та ответит? Анжела только плечами пожала — подумаешь, экая важность! Хотя она отлично знала, что Келли бы такой обиды молча не снесла.
— И это после первого свидания! — воскликнула подружка.
Правильно. Субботний вечер Анжела провела с недотепой-второкурсником; в программе была пицца и поход в кино, и Анжела чуть не умерла со скуки. Все, о чем она могла думать, — это о предыдущем вечере с Ричардом. И о том, что накануне случилось впервые.
Она попробовала кокаин.
Поначалу Анжела испугалась и не хотела. Но Ричард, не слушая возражений, послюнявил палец, обмакнул его в белый порошок и натер ей десны. Она дрожала всем телом, когда он обмакнул палец снова — и на этот раз втер порошок ей между ног.
Когда она собралась уходить и Ричард расплатился за полученное удовольствие, он сказал, что на следующей неделе к ним присоединится его друг: Ричард желает посмотреть, как Анжела будет ласкать другого мужчину. Он не спрашивал ее согласия — он платил за то, чтобы его желания осуществлялись.
— А это еще будет? — спросила Анжела, подбирая новую щепотку наркотика.
— Сколько захочешь, — пообещал он.
Она впервые не явилась домой к одиннадцати. Ожидала отменной взбучки, но мать сама где-то развлекалась с друзьями, а когда вернулась, забыла спросить, во сколько Анжела пришла.
Вот об этом обо всем она и думала, прокручивала вчерашнее в мыслях снова и снова, пока недотепа-второкурсник молол языком про видеоигры, скейтборды и какое-то глупое шоу по телевизору.
Поэтому, когда они доели пиццу и оплатили счет — каждый расплатился сам за себя — и настало время идти в кино, Анжела предложила заняться чем-нибудь другим.
— Хочешь, пойдем в компьютерный клуб, сыграем? — предложил недотепа.
Однако Анжела задумала вовсе не это. Она объяснила, что никогда еще не видела «эту штуку» вблизи, и если парень ее покажет, то Анжела возьмет ее в рот. Второкурсника хватило всего на тридцать секунд, после чего он весь остаток вечера ни слова не промолвил. Анжелу это совершенно устраивало.
— Я люблю, чтоб было тихо, — сказала она ему после.
А он, хоть и был недотепа, оказался не совсем дурак.
Рассказывая о своих похождениях лучшей подружке, Анжела выпустила все, что касалось Ричарда, его друга и кокаина, а взамен поведала, как ублаготворила недотепу: якобы она это сделала, чтобы узнать, как бывает в жизни то, о чем так много кругом болтают.
Келли прикинулась потрясенной, потом засмеялась, после чего заявила, что желает услышать подробности.
Анжела не стала ломаться и с удовольствием живописала, как было дело: кое-что слегка преувеличив, состроив гримасу — дескать невкусно, воспроизвела звуки, которые издавал парень в самый главный момент.
— Вроде как тюлени хрюкают, — заметила Келли.
— Похоже, — согласилась Анжела.
— Ты будешь еще с ним встречаться?
— Почему же нет?
Недотепа был отличным прикрытием: его можно познакомить с матерью, сослаться на встречу с ним, если хочешь улизнуть из дома в будний день. Вещицы, которые Анжела хотела себе купить, но не могла — как бы она объяснила, откуда у нее деньги? — сойдут за подарки от нового кавалера. Ну, в крайнем случае, взяла у него напрокат.
Анжела залилась краской, когда Келли принялась поддразнивать:
— У Анжелки есть любовник, у Анжелки есть любовник!
Однако ее яркий румянец не имел никакого отношения к недотепе; краску вызвала приятная мысль о том, насколько легче теперь будет чаще встречаться с Ричардом и заниматься всем тем, что он хочет.
Найти миллионера оказалось проще, чем она ожидала.
По крайней мере это доказывало, что в романе «Анжела по прозвищу Ангел» правды больше, чем вымысла. И объявление в газете все еще печаталось — слово в слово, как значилось у Питера в записной книжке. И телефонный номер был тот же: в романе Питер лишь слегка его изменил. Дина без колебаний набрала этот номер, ей ответили после второго гудка. Она солгала насчет своего возраста, и Холливелл назначил ей время. Что возраст приуменьшила, не страшно: при ее хрупком сложении и нежной коже, Дина легко могла сойти за шестнадцатилетнюю.
За ту, которая желает самого лучшего в жизни.
Он открыл дверь, прижимая к уху сотовый телефон. Телефон был черный, блестящий и казался естественным продолжением руки хозяина, как будто даже манжет на рукаве шили учитывая этот самый мобильник.
— Если вы, в свою очередь, пойдете на уступки, мы договоримся, — сказал Джеффри Холливелл и чуть отвел аппарат от лица, ожидая, что посетительница заговорит.
— Мистер Холливелл? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Ты, должно быть, Дина, — отозвался он, оценивая ее, словно пакет акций.
Она скромно кивнула.
— Созвонимся, — бросил он в трубку и сложил мобильник, сунул в карман, затем улыбнулся: — Ты пришла минута в минуту.
— Ты любишь вино? — Он подал ей бокал.
— Я могу научиться любить, — ответила она, пригубив.
— Хороший ответ, — он налил и себе, поднял бокал, рассматривая вино на свет. — Это «Палмер Бордо» урожая шестьдесят четвертого года.
— Оно старше меня, — заметила Дина с улыбкой, которая как бы говорила: «Ну и чепуху же я несу».
— Гораздо старше, — подтвердил Холливелл, покупаясь на ее очарование юности.
Дина снова пригубила вино:
— Можно спросить?
— Смотря что.
Она застенчиво прикусила нижнюю губу:
— Собственно, у меня два вопроса. — Она примолкла, отвела взгляд, изображая смущение. — А насколько вы щедрый?
Холливелл вынул из кармана пачку хрустких стодолларовых купюр, отсчитал двадцать пять бумажек и вложил ей в руку.
Дина притворилась, будто сумма ее потрясла. Глубоко вздохнула, как охнула, и отправила банкноты в сумочку.
— Удовлетворительный ответ? — спросил Холливелл.
Кивнув, Дина отставила бокал с вином и придвинулась к нему ближе. Провела рукой ему по груди, игриво подергала пуговицу на рубашке.
— А как сильно я должна любить приключения?
— Так, чтобы я никогда не услышал от тебя слово «нет».
Она потянулась его поцеловать.
— Еще один хороший ответ, — сказал Холливелл и привлек ее к себе, поцеловал, сжал в крепких объятиях — и вдруг дернулся, глаза широко раскрылись.
Он со всхлипом втянул воздух; что-то было неправильно, совершенно не так, как должно быть. Он попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип.
Холливелл шатнулся назад, рукой задел ближайший столик, смахнул на пол бутылку «Бордо». Глянул вниз, на грудь — на рукоять, торчащую из груди. Рукоять была серебряная, слегка потемневшая, со стертыми завитушками, с инициалами «П. Р.».
Дина резко повернула стилет в ране и вытащила длинное лезвие: на рубашке Холливелла проступила кровь.
— Я даже не знаю, каким словом это назвать, — проговорила она мрачно, отступая.
Холливелл упал на колени; Дина благоразумно опустила стилет Питера себе в сумочку, поверх стодолларовых купюр.
Наконец-то она поняла, отчего Питер так любит ощущать себя Богом. Какое наслаждение он испытывает, решая, кому жить и кому умереть в мире, который он создал.
В этом тихом богатом квартале, где улица была обсажена деревьями, мигающие красно-синие огни полицейских машин казались совершенно чужими. Чуждыми, злобными и нереальными: ведь преступления здесь просто-напросто не могли происходить. Чудилось, будто убийства и грабежи здесь столь же нелепы, как нападение на дрему — сказочного человечка, который сыплет детям в глаза песок, чтобы им хотелось спать.
Сполохи красно-синих огней добавляли красок в мрачную гостиную Джеффри Холливелла. Они вливались сквозь высоченные, от пола до потолка, окна и отражались на предметах.
Когда детектив Пола Росси опустилась на колени возле накрытого простыней трупа, вид у нее был усталый, как будто она недосыпала много ночей подряд. На белой простыне гуляли красно-синие блики мигалок, пятна проступившей крови на миг вызвали чувство, схожее с жалостью: как будто приходится арестовывать старого друга. Вылившееся из бутылки вино на полу дополняло угрюмую цветовую гамму.
Росси спросила себя, как ощущается лезвие кинжала, когда входит в сердце. Не в фигуральном смысле — это-то она знала: в буквальном. Есть ли разница? Это больнее, или, наоборот, боль чувствуется меньше? Опять же кровь течет. И все заканчивается гораздо быстрей. А это несомненный плюс.
Поддавшись гипнотическому ритму мигающих огней — красный-синий-красный-синий, — она задумалась над следующим вопросом: что натворил этот сукин сын, если нарвался на то, что огреб.
Росси не стремилась переложить вину на жертву преступления, но ведь в самом деле мало кто из убитых совсем уж ни в чем не виноват. Очень многие заслуживают то самое, что получают. А некоторые заслуживают худшего — и преспокойно себе живут, свободные и довольные жизнью.
Насчет жертв преступления Росси немало могла бы рассказать.
А может быть, она просто слишком давно работала в полиции, видела слишком много трупов.
«Как долго?» — вот реальный вопрос, требующий настоящего ответа.
Как долго Холливелл тут лежит? Часа два-три, не меньше. Пока соседка, гулявшая с собакой, не обратила внимание, что дверь в его доме нараспашку.
Как долго убийца планировал свое преступление? Или он вовсе ничего не планировал, а случайно забрался в дом — и Холливеллу не повезло, его линия жизни оказалась слишком короткой?
Как долго еще убийце гулять на свободе?
Ответов так сразу не найдешь.
Росси тяжело поднялась с коленей. Честно говоря, больше всего ее волновал вопрос совсем иного толка: как долго осталось терпеть, прежде чем она закурит сигарету?
А тут и думать нечего.
Ужасно долго.
Она осмотрела берлогу Холливелла, пройдясь по комнатам. Именно берлогу, другого слова не смогла подобрать. Обиталище убежденного холостяка; кругом сплошь черная кожа да цветное стекло, все настолько в духе восьмидесятых годов, что не хватало только лучших песен группы «Дюран Дюран», — Росси бы ничуть не удивилась, если бы звучал их альбом на бесконечном автоповторе.
Она постояла перед картиной кисти Нейджела, с автографом, который художник мог бы написать другу, а не богатому поклоннику своего творчества. Интересно бы знать, во что картина обошлась Холливеллу? На полотне была изображена молодая красотка — волосы цвета воронова крыла, ярко-алые губы, в ушах — золотые серьги в виде крупных колец, серый свитер порван и спадает с плеча, грудь обнажена. Что ни говори, а Холливелл был склонен к тому, чтобы выставлять богатство напоказ.
— Да, теперь уже был, — пробормотала Росси и двинулась дальше.
Прошагала по длинному коридору, украшенному сомнительными скульптурами, вошла в роскошную хозяйскую спальню. Присев на край обширнейшей кровати, выдвинула верхний ящик тумбочки, шариковой ручкой поковыряла его содержимое.
В ящике аккуратно, как в аптеке, лежали пластиковые упаковки с таблетками и порошками: героин, кокаин, ЛСД, экстази, марихуана… Много их было, разных.
Вот что Холливелл оставил после себя.
Рабочий стол был из черного стекла и невероятно чистый. Ни пылинки, следов от пальцев и то нет, как будто стол хранился в музее под стеклом; или словно Холливелл не оставлял отпечатков, а пыль не смела оседать.
На столе Росси обнаружила наладонник Palm Pilot, подсоединенный к внешнему аккумулятору, рядом с компьютерным монитором. Монитор был дорогой, с плоским экраном; размером этот экран был не меньше телевизора, что стоял у Росси в квартире.
Ей не хотелось трогать наладонник — оставлять отпечатки на его сияющей серебряной поверхности. Однако ей не была свойственна чрезмерная склонность к чистоте; отпечатки пальцев и пыль естественны, прекрасны — по крайней мере, так хотелось ей верить каждый раз, когда она возвращалась в свою маленькую дешевую квартирку в доме без лифта.
Поэтому Росси все же включила маленький компьютер. Цветной монитор ожил, пароля не требовалось. Тем лучше. Она пролистала список телефонных номеров: имена расположены в алфавитном порядке, телефоны указаны домашние, мобильные, рабочие.
Нажав букву «Л», она обнаружила номер Майка Левина. Имя показалось знакомым, хотя Росси не могла сразу припомнить, кто это. А вот имя, которое стояло шестью буквами ниже, она знала отлично.
— Сукин сын, — выругалась она шепотом, выключила наладонник и забрала его как вещественное доказательство.
Вот теперь, наконец, она могла читать.
С чашкой кофе в руке Дина устроилась на обширном подоконнике за кроватью, прислонившись спиной к холодной крашеной стене, подвернув под себя ногу и чуть постукивая коленом по стеклу. Так ей было удобно.
Она снова была одета в футболку с картинкой. Тоже удобно, очень уютно, и футболка утешает ее, точно живое существо, — потому что она пахнет Питером. По крайней мере Дине так казалось. Футболка напоминала о его кабинете, о тайнике, где хранились таинственные слагаемые рождения Анжелы: так в католических церквях хранятся частицы креста, на котором был распят Христос.
Положив рукопись себе на колени, Дина поглядела на титульную страницу, словно изучая, вбирая ее взглядом, и вслух произнесла имя автора. Задумалась о том, откуда взялось заглавие романа. Однажды она прочла в коротком интервью, которое Питер дал какой-то газете, что имя «Анжела» он взял из песни Джимми Хендрикса: когда писал свой роман, он бесконечно слушал эту песню, а закончив, слушать ее уже больше не мог — с души воротило.
Недурная история. Однако в глубине души Дина полагала, что Питер не сказал в интервью всей правды. Наверняка существовала реальная девушка, о которой никто никогда не узнает и чье имя не появится в списке людей, кому автор благодарен за помощь. Настоящая Анжела по прозвищу Ангел.
Когда Дина дочитает эту рукопись, она поищет в Интернете песню под названием «Прекрасная ложь», которую Питер тоже не сможет больше слушать.
Питер откинулся на спинку кресла, качнулся назад — так далеко, что недолго и опрокинуться. Он уже не раз опрокидывался, игнорируя предупреждение, которое, как он не сомневался, где-то есть на кресле. Такие предупреждения всюду есть — только не там, где они и впрямь нужны. Упав, Питер всякий раз чувствовал себя глупо, хотя, по счастью, ни разу не оскандалился при жене с дочкой. И никогда еще он не опрокидывался нарочно.
Он посидел, уставившись в пустой экран. Слова не складывались. Одни лишь буквы на клавиатуре; а их что глазами читай, что вслух проговаривай — получается одинаковая бессмыслица.
Ровным счетом никакого смысла, хоть убей.
Зацепившись ногой за нижний край стола, Питер вдруг понял, что хочет знать, как это будет — один-единственный раз, намеренно, без ощущения, что ты опрокинулся по неосторожности, как последний дурак.
Кресло уже достаточно накренилось. Еще чуть-чуть подтолкнуть. Вроде как прыгнуть. Оттолкнулись…
Оп!
Компьютер куда-то завалился, с ним вместе опрокинулся витраж с Девой Марией, а перед глазами оказался белый потолок. Питер приземлился удачно — мягко и безболезненно. Рассмеялся. Как жаль, что все прочее не делается столь же легко и просто.
Крепко сжимая страницы, она бегала глазами по строчкам. Ее улыбка давным-давно погасла, Дина раздраженно стискивала зубы.
Пожалуй, самое время выпить чего покрепче.
Она прошла в кухню, сердито швырнула в раковину кофейную чашку и открыла стенной шкафчик, где хранились емкости с веселящими напитками. Достала бутылку «Квантро» и бокал. Бросила в бокал несколько кубиков льда, плеснула ликер. Встряхнула, однако не стала ждать, пока ликер охладится. Его надо было выпить немедленно. Следующую порцию она уже выпьет не спеша, как полагается… или не следующую, а третью. А сейчас ей нужно сбросить напряжение, да побыстрее.
— Нет, нет, нет! — отчаянно твердила Дина. — Все не так!
Он рассеянно поиграл с наручниками, открывая и закрывая стальные кольца, постукивая ими себя по бедру. Затем наконец принялся печатать — не потому, что пришло вдохновение, а просто желая ощутить хотя бы удары пальцев по клавиатуре. Питер всегда печатал, выдерживая особый ритм — не совпадающий с ритмом песни, если даже она звучала, а свой собственный. Сейчас это было легко: шесть букв, затем четыре, снова шесть, опять четыре…
И так раз за разом, без конца. Пока не стало казаться, что ничего другого от него и не требуется.
«А-Н-Ж-Е-Л-А», — печатал он.
Затем: «Д-И-Н-А».
Пальцы бегали по клавиатуре все быстрей и быстрей, буквы начали сливаться, получались новые слова, новое бесконечное имя — бессмысленная дань той, что завладела его жизнью.
Дина с яростью листала страницы, стремясь побыстрей дочитать. Желая, чтобы все это поскорее закончилось, — как оскорбления, которые ты вынужден сносить. Как изнасилование.
— Да нельзя же так делать, чтоб тебе!.. — закричала она, не сдержавшись.
Голос прозвучал словно из другой жизни:
— Привет, милый, — сказала Джулианна. — Хорошо ли сегодня работалось?
Питер глянул на жену со своего места на диване. В руке он держал бокал: сейчас ему требовался не кофе, а кое-что покрепче. Не для того, чтобы сбросить напряжение, а чтобы слегка приглушить боль. Неудачный был день, и работалось плохо.
Он качнул бокалом, кубики льда звякнули.
— Ах, — проговорила Джулианна, все поняв.
Хороший рабочий день не завершается выпивкой в одиночку. Хороший день несет радость, улыбки. В такой день едят пиццу в «Гримальди» в Бруклине и идут гулять по набережной, глядя на силуэты небоскребов на фоне вечернего неба.
Джулианна хотела было еще что-то сказать — возможно, посочувствовать, но тут зазвонил телефон. Переносная трубка на кофейном столике издала противную трель.
— Если это снова «Верайзон», — сказала Джулианна, возвращаясь в кухню, — передай от меня привет.
Питер сердито уставился на телефон. Пусть бы он замолчал. Навсегда. Потому что если не сейчас, то в следующий раз или еще позже в трубке обязательно прозвучит голос Дины, которая скажет, что прочитала роман.
Нагнувшись вперед — суставы громко хрустнули: рановато для человека его возраста, — Питер поставил бокал, где уже остался один лишь подтаявший лед, и взял-таки трубку, поднес к уху:
— Алло.
Мгновение тишины. И затем:
— Ты сделал ее слабой!
— Что? — спросил он, не понимая звучащей в голосе ярости, не узнавая самый голос. — Кто это?
— Ты отлично знаешь, черт тебя дери, кто это! — раздался вопль Дины.
Да, теперь он ее узнал. Питер живо вообразил себе перекошенное красивое лицо.
— Ты сделал ее слабой! — повторила Дина, обвиняя.
В комнату заглянула Джулианна:
— Ты голоден?
Показав поднятый палец — дескать, сейчас, одну минуту, — Питер закруглил разговор:
— Меня это не интересует.
Он еще услышал ее крик:
— Не смей вешать трубку! — и прервал связь.
— Кто это был? — поинтересовалась Джулианна.
— Никто, — буркнул Питер, с силой постукивая трубкой по ладони, стараясь погасить раздражение.
И вздрогнул от нового звонка.
— По-моему, никто опять желает дозвониться, — заметила жена.
Он ткнул клавишу и с ходу начал:
— Послушай, я не знаю, где ты взяла мой номер…
— Он был на титульном листе, ты, гений.
— …но больше никогда сюда не звони, — докончил он.
Дина успела выкрикнуть:
— Боишься, что женушка узнает, как ты…
Он снова дал отбой, на этот раз швырнув трубку на кофейный столик. Поднял ее и снова ахнул по столу. Провел рукой по волосам, забрал пядь в кулак, сильно дернул.
— Что происходит? — спросила Джулианна.
Она подошла и встала рядом с мужем. Так близко, что он боялся поднять на нее взгляд — вдруг она с такого расстояния поймет, как он ее предал?
Питер не сразу придумал, что солгать. А когда сочинил, все равно не смог посмотреть на жену.
— Она…
— Кто?
Он снова поднял трубку, сжал, словно пережимая ей горло, и убил-таки — отключил звук. Договорил:
— …кричала на меня.
Питер опустил трубку на базу — повернув ее экраном вниз, чтобы АОН не высветил номер звонящего. Уму непостижимо, сколько новых опасностей появилось в наш цифровой век…
— О чем ты говоришь? — встревожилась Джулианна.
— О новой книге.
— Твоей новой книге?
Он задумался: а его ли теперь эта книга? Принадлежит ли ему нынче хоть что-нибудь? Или все, чем он прежде обладал, перешло к Дине — из-за одной-единственной ошибки? Дина завладела его жизнью, и у Питера ничего не осталось, пропал всякий его собственный смысл.
— Да, о моей, — сказал он, решившись наконец взглянуть на жену; она как раз села на диван с ним рядом.
— Я не понимаю.
Он принялся объяснять:
— Я хотел узнать мнение человека со стороны. Поэтому я… — он пожал плечами, таким образом выгадав себе еще пару секунд на раздумье, — я нашел в Интернете читательскую тусовку — поклонников первой книги. Я послал им письмо, спросив, интересно ли кому-нибудь прочесть еще не изданное продолжение. Мне ответили несколько девиц, я с каждой обменялся письмами, выбирая. Ну и… — Питер снова пожал плечами — беспомощно, словно признавая свою ошибку, — эта показалась мне самой умной.
— А по мне, она ненормальная, — заметила Джулианна.
— Ну… пожалуй. Век живи — век учись. Она уже несколько дней звонит мне и треплет нервы. Я не хотел тебе говорить, чтобы зря не тревожить.
— Как она узнала наш номер?
— Вот и я о том же думал. Оказывается, существует список всех Интернет-адресов в мире, и указано имя владельца каждого адреса, его почтовый адрес, телефон. — Питер помнил, что про это рассказывали в какой-то телевизионной передаче, посвященной информационной безопасности граждан.
— И все сведения о нас там есть?
— Были. Я их изменил: ввел номер факса вместо телефона и адрес издательства.
— Да уж… — сказала встревоженная Джулианна, поверив его лжи.
Она и думать забыла про футболку.
А сейчас вдруг увидела свое отражение в зеркале на дверце платяного шкафа. Из зеркала на нее смотрела Анжела — насмехалась над Диной за ее слабость, смеялась над тем, как Питер с ней обошелся. Оскорбительно! Анжела Дину ни во что не ставила — потому что Питер в своем новом романе отнесся к ней безо всякого уважения.
Но даже от Анжелы она не потерпит такого к себе отношения. Дина рванула ворот футболки, разодрала ткань на груди сверху донизу. Упав перед зеркалом на колени, она стаскивала с себя футболку, бешено дергала ее и рвала, царапая кожу и не замечая боли. А затем принялась рвать футболку в клочки, уничтожая лицо Анжелы, как Питер убил своим романом ее память. Разрывала ткань на куски, пока не обломала ногти, пока пальцы не начали кровоточить, пока футболка не превратилась в неузнаваемый комок ветоши, пропитанный кровью, слезами и соплями.
Это был воскресный ритуал, которого Гручо ожидал с еще большим нетерпением, чем Питер. Похоже, у пса был свой собственный внутренний календарь — что-то вроде будильника, который аккуратно, звонил раз в семь дней. И вот сейчас Гручо сидел возле постели, со стороны хозяина, держа в зубах поводок, и тихонько поскуливал. Деликатный скулеж разбудил Питера: он приоткрыл один глаз, поглядел на табло своего древнего радиобудильника. Семь тридцать. Питер открыл второй глаз и встретился взглядом с Гручо. Пес точен как часы.
Его внимание привлек заголовок в газете. Ничего нового — и одновременно Питер был потрясен. Смерть человека, которого знаешь, всегда глубоко задевает. Особенно если он был убит.
Газеты «Санди Нью-Йорк пост» лежали огромной грудой, высотой в половину человеческого роста. На первой странице красовался жирный заголовок: «Убийство в Вест-Виллидж». Тут же была фотография «владельца ресторана» Джеффри Холливелла, смотрелся он на фото не ахти. Снимок с пьяной вечеринки: глаза стеклянные, непослушные губы не могут сложиться даже в злобный оскал, сбоку прижалась какая-то женщина — видна лишь часть щеки. Впрочем, и на этом черно-белом снимке можно было разглядеть истинную суть Холливелла.
— Вам стул принести? — пробулькал кто-то над ухом. — Чтоб удобнее было? — Бульканье звучало саркастически.
Питер оторвал взгляд от фотографии. К нему обращался владелец газетного лотка — с белыми бакенбардами, в бейсболке, рукава спортивной рубашки закатаны до локтя, в замызганном фартуке с логотипом «Нью-Йорк таймс», полуоторванные карманы висели. Продавец был рассержен, он был нью-йоркцем.
— Извините, — пробормотал Питер.
— Вам тут не библиотека.
— Да я знаю, я… — Питер взял три толстые газеты и протянул деньги. — Забылся. Ну, вы понимаете.
— Конечно, — продавец газет дал сдачу.
Питер потянул Гручо за собой.
— Пойдем, парень, — сказал он, удерживая под мышкой тяжелую кипу бумаги.
Отойдя на пару шагов, Питер услышал за спиной слова, обращенные к следующему покупателю:
— Развелось их в городе — кишмя кишат.
Она ожидала его, сидя на лестнице перед парадной дверью. Курила сигарету, зажав ее между указательным пальцем и большим, прикрывая ладонью, словно защищая от ветра и дождя. Ее бывший напарник, он же бывший любовник, как-то сказал, что она курит, как мужчина. Она ответила, что он трахается как девчонка. На этом они и расстались.
Когда Питер подошел к дому, она затоптала окурок и поднялась, отряхнула ту скудную пыль, что могла пристать к темному костюму, пока она сидела на чистой бетонной ступеньке.
— Питер, — проговорила она.
— Детектив Росси, — откликнулся он. — Вот так сюрприз. Надеюсь, вы в гости пришли?
— Не совсем так.
— Не совсем? — переспросил он.
Она заговорила о другом:
— Как поживаете?
Казалось, он не услышал вопроса:
— Вы тут сидели, ждали. Хотите… мм… подняться ко мне?
— Нет. Может быть, в следующий раз. Это займет всего минуту. Я расследую убийство Джеффри Холливелла.
Питер похлопал ладонью по газетной кипе под мышкой:
— Я только что узнал.
— Вы с ним были знакомы, верно?
— Однажды разговаривал.
— Только раз?
— Да. Мне хватило. А что?
— Я обнаружила ваше имя у него в записной книжке.
Питер промолчал.
— Вы получали от него информацию для «Анжелы»?
— Возможно.
— Что значит «возможно»? Да или нет?
— Получал, — неохотно признал Питер.
— Вы встречались с кем-нибудь из его, — она постаралась подобрать наименее резкое слово, — коллег? — Однако произнесла его так, что вместо «коллег» ясно прозвучало: «соучастников».
— Из тех, кто желал бы его смерти? — уточнил Питер.
— Да, это бы очень помогло.
— Нет, детектив, не встречал, — ответил он с улыбкой.
— Как Холливелл вам помог? — поинтересовалась она. — Если вы не против, что я об этом спрашиваю.
— А был бы я против?
— Все равно расскажите.
— Он помог мне найти Анжелу, — сказал Питер.
— Это немало, как вы считаете? Притом что я не припомню его имени среди тех, кому автор выражал благодарность.
— А я и вашего там не припомню. Некоторые люди предпочитают, чтоб их имен не называли.
Она согласно кивнула, отлично зная, что часто так лучше всего. Самое правильное — остаться безымянным, неприметным, невидимым — и не накликать бед на свою голову.
— Как вы с ним познакомились? — спросила Росси.
— Он — приятель моего агента, Майка Левина.
— Левин — ваш литературный агент? Вот почему имя мне показалось знакомым. Ему-то вы благодарность в книге выражали, я не ошиблась?
— Конечно. Без него мой роман в жизни не вышел бы. А что?
— Он тоже есть в записной книжке Холливелла.
— Я не сомневаюсь, что имен там — длиннющий список.
Согласно кивнув, Росси вытащила новую сигарету из уже изрядно похудевшей пачки. Распрощалась с Питером и закурила, шагая прочь.
— Что правда, то правда, — проговорила она, обращаясь сама к себе, — список там бесконечный.
Сцена была умиротворенной и не вполне реальной, больше похожей на фотографию счастливого семейства. Вроде рекламы, которую можно увидеть в метро: идеальная семья и их пристрастие к чтению «Санди таймс».
Три купленные Питером газеты были распотрошены и разложены по разделам, кое-что сразу же выброшено, и каждый сидел над своими любимыми страницами. Питер на диване изучал рецензии на книги, и его внимания ожидал раздел «Искусство и досуг». Джулианна за столом читала «События недели». Сидя за своим маленьким столиком, за которым обычно готовила домашние задания, Кимберли рассматривала фотографии в разделе «Отдых и путешествия», выбирая тот самый лучший пляж, на который они поедут в следующий отпуск. Даже Гручо, лежа перед телевизором на довольно-таки потертом персидском ковре, вытянул передние лапы поверх страницы «Светская жизнь» и от скуки жевал ее уголок.
В это воскресенье было тихо, но не так умиротворенно, как всегда. Питер не столько читал, сколько перелистывал страницы и не стал даже просматривать рейтинги книжных продаж, где на верхних позициях были названия, которые он с огромным удовольствием скинул бы вниз. Даже типографская краска не запачкала ему пальцы. А читать «Нью-Йорк таймс» и не запачкаться — все равно что не читать газету вовсе.
— Папа, ты как? Не так? — спросила Кимберли, которой, очевидно, не понравилась подборка пляжных фотографий на этой неделе.
Прежде чем ответить, Питер бросил взгляд на жену. Джулианна явно тоже считала, что с ним что-то «не так». Питер перевел взгляд на дочку и поманил ее к себе. Кимберли охотно подсела к отцу на диван.
— Папа очень старается закончить свою новую книгу, — сказал он, — поэтому… мысли у меня…
— Перепутываются? — подсказала умная шестилетняя дочь.
— Вот уж верно замечено, — Джулианна вслед за Кимберли перебралась на диван.
— Ну да, вроде того, — согласился Питер. — Скажем так: я рассеянный, потому что думаю о своем.
Кимберли оценивающе посмотрела на отца, наморщив лоб; морщинок образовалось не по годам много.
— А когда ты закончишь?
— Скоро, Тыковка.
— Когда «скоро»? — настаивала она.
— Тебе нужна точная дата?
— Ты всегда хорошо укладывался в сроки, — вставила Джулианна.
Четко обозначенные сроки Питер любил — в те времена, когда был газетным репортером. Даже те сроки, которые назначал себе сам. Они придавали четкость его довольно-таки неорганизованной жизни. Добавляли свет в конце туннеля, когда он писал рассказы… или роман. Без них этот туннель был бы темен и вечен, как путешествие к центру Земли. Или как дорога в ад.
— Ладно. Хм… — Он задумался, подсчитывая в уме, сколько глав еще нужно доделать, вставить кое-какие подробности, кое-что добавить к сюжету, затем прочитать последний раз все целиком, вылавливая опечатки. На полях газетной страницы Питер нацарапал несколько цифр, скроив гримасу комической задумчивости и насмешив этим Кимберли.
— Ну вот, согласно моим научным расчетам…
— Научным? — переспросила Джулианна.
— Папа, ты нарочно ведешь себя глупо, — указала Кимберли.
Он сохранил насколько мог серьезный вид:
— Я полагаю, что мы можем ожидать окончания этого безумия в следующую пятницу.
— Так скоро? — искренне удивилась Джулианна.
— Именно. Я почти закончил. Осталась всего пара глав, с которыми надо еще повозиться.
— И ты будешь готов ее отпустить? — спросила Джулианна с надеждой, имея в виду Анжелу.
— Да, — ответил он, как нечто само собой разумеющееся.
— Папа, ты обещаешь?
— Обещаю, Тыковка.
Он и в самом деле готов был отпустить свою героиню.
Моргнешь — и…
Окажешься один, за компьютером. Руки лежат неподвижно. Ярость движения, рабочая лихорадка, которую ощущали пальцы, стремление нажимать на клавиши, печатая имена — только лишь их имена — так, как он это делал, — все это давно улетучилось. Питер глядел в белый экран: пустая страница, обрамленная серой рамкой с иконками.
Моргнешь…
Он вспомнил про телефон. Звук-то выключен. Питер протянул руку и взял трубку, провел подушечкой большого пальца по кнопкам, словно от этого легкого прикосновения трубка могла пробудиться и заговорить голосом Дины. Пыталась ли Дина дозвониться еще раз? Питер посмотрел номера, с которых ему звонили. За последнее время — ни одного звонка. Даже звонок Дины не зарегистрирован. Возможно, Питер ответил на вызов слишком быстро. А может быть, ее ярость испугала тонкое устройство.
Снова включив звук, Питер положил трубку возле клавиатуры, слева от себя. Отвечая на звонок, он всегда брал трубку левой рукой. Так выйдет быстрее — если Дина вздумает позвонить ему снова.
Моргнешь…
Внезапно накатила тошнота.
На этот раз были лица.
Незнакомые — Питер никогда не видел этих людей. Они скорчились, присели, как будто на них вот-вот нападут. Чем-то сильно напуганы — страх был чертовски реален, из самой глубины их душ поднимались, вскипая, слезы, а на лицах застыли гримасы боли и ужаса — в этот миг они все как один осознали, что однажды умрут. Эти люди двигались — каждый по-своему, неестественно, неловко, спиной вперед. Однако же они понемногу выпрямлялись, расслаблялись, совершенно не ожидая того, что случится через мгновение. И всего-навсего ждали, когда сменится сигнал светофора.
За окном было темно, и витраж с изображением Девы Марии отражал свет монитора. В таком освещении Пресвятая Дева выглядела привлекательней. Почти как в интимном освещении бара. Время уже далеко за полночь, напряжение после тяжелого дня давно снято, и ты, крошка, слишком долго сидишь рядом со мной у стойки. Он не придет, ласточка. Тобою опять пренебрегли.
Стук в дверь был такой тихий, что Питер не услышал. Он и голос-то едва услыхал:
— Ты работал, и я не хотела тебя отвлекать, поэтому мы с Кимберли перехватили пиццу. Ты голодный?
Питер буквально умирал с голоду.
— Сколько времени? — спросил он.
— Почти восемь. Тебе приготовить что-нибудь?
Что угодно — он на все согласен, лишь бы поесть.
— Тебе не повредит ненадолго прерваться, — мягко заметила Джулианна.
— Да, — проговорил он, наконец обернувшись к жене. Ему хотелось рассказать ей всю правду, объяснить, попросить прощения. Заплакать. — Прерваться — это хорошо.
Что он станет делать, если она уйдет?
— Что, малыш? — спросила Джулианна. — У тебя такой вид, будто ты хочешь что-то сказать.
Как он станет без нее жить?
— Я только…
Он умолк — на столе зазвонил телефон.
Схватив трубку, Питер рявкнул:
— Алло! — И растерялся, потому что телефон продолжал звонить.
Джулианна тоже удивилась.
Они оба повернулись, когда на столе, возле принтера, ожил и громко пискнул факс. Питер им почти не пользовался, однако факс был запрограммирован на ответ после второго звонка. За писком последовало глухое гудение — машина всосала лист бумаги.
Встав на ноги, Питер нагнулся, с тревогой ожидая, что там такое пришло. Чувствуя, что рядом стоит Джулианна, он смотрел, как лист с текстом толчками вылезает наружу.
— Что за?..
Факс был на собственном бланке Питера — с его именем, телефоном, прочими данными. Короткое письмо литературному агенту.
— «С сегодняшнего дня, — вслух прочитала Джулианна, — я отзываю полномочия Майка Левина в качестве моего литературного агента во всех странах мира».
Она бросила на мужа озабоченный взгляд, когда он вытащил лист, желая узнать, что Майк на это ему ответил.
Буквы были внизу страницы, под письмом, — крупные, черные, жирные.
ПОШЕЛ ТЫ В ЖОПУ!
Подземка его пугала.
Страшили не сами вагоны или скверный запах метро — нет. И не существа, которые, как он полагал, бродят ночами по туннелям: зомби с наполовину сожранными лицами, которые на миг прижмутся лбом к стеклу снаружи — лишь на мгновение, так что успеешь их заметить и решить, что тебе мерещится всякая погань; да только на стекле остается кровавое пятно — свидетельство, что тебе не помстилось. И не пассажиров Питер боялся. Тех, что набиты как сельди в бочке, но не могут друг дружки коснуться — ни в коем случае, нельзя! — они не чувствуют чужих прикосновений, они вообще боятся чувствовать и избегают чужих пустых взглядов.
Его пугало стремительное движение вперед, непонятная скорость, свист воздуха, какие-то щелчки, бег наперегонки с другими поездами.
А что, если поезд так и не остановится? Что, если он не сможет остановиться? Да заметит ли это хоть кто-нибудь?
Питер ехал на поезде номер 6 от Астор-плейс до Пятьдесят Девятой стрит. Он предпочитал обычный поезд, не экспресс, и не понимал тех, кто ехал на «шестерке» до Юнион-Сквер, затем пересаживался на четвертый скорый и ехал две остановки до Пятьдесят Девятой. Питер считал, что если уж сел в поезд, то и езжай в нем, куда тебе нужно.
А экспрессом он вообще никогда не ездил.
— У тебя не хватает мужества сказать мне лично?
С искаженным лицом, разъяренный Майк Левин отвернулся к окну. Окна в гостиной его квартиры простирались от пола до потолка, и с высоты сорок восьмого этажа открывался такой бесподобный вид на город, что за него было не жаль умереть. Такой же вид открывался из окон Ричарда в романе «Анжела по прозвищу Ангел» — Питер не сумел придумать ничего краше этого.
— Я на тебя работаю с твоего самого первого рассказа, — проговорил Майк, и голос его вибрировал от гнева. — Я полагал, мы друзья.
Питер сидел на диване, вертел лист бумаги так и сяк. Его собственная «шапка», подпись. Только вот слова не его.
— Я это не посылал, — сказал он.
— А кто же? — буркнул Майк.
— У меня есть предположение, но сомневаюсь, что ты мне поверишь.
Майк обернулся от окна. Возможно, искренность, с которой Питер на него смотрел, утихомирила его возмущение. Майк смягчился: похоже, ему хотелось поверить другу.
— Попытайся меня убедить, — предложил он.
Они стояли на балконе. Майк облокотился о перила, глядя вдаль, на небо и силуэты домов, а Питер жался к стене, ощущая ее спиной. Так ему было спокойнее.
— Питер, ну черт возьми! — с сердцем воскликнул Майк. — Ты не даешь мне даже одним глазком взглянуть на текст, но показываешь его смазливой дурище, которую трахаешь. — Он осуждающе покачал головой, постукивая кончиками пальцев по перилам. — О чем ты только думал?
— Она всего лишь в рот взяла, — тихо отозвался Питер.
— Чего?
— В рот, говорю, взяла, — повторил он. — Один раз. Больше ничего и не было.
— И ты не мог сказать «нет»? — Майк обернулся к нему. И поспешно добавил заговорщицким тоном, от которого у Питера скулы свело: — Я не к тому, что у меня самого получилось бы отказаться.
— Я был пьян.
— Превосходное оправдание.
— И она — самая ярая моя поклонница.
— Час от часу не легче.
— Положение становится все хуже, — сообщил Питер. — Она звонила мне прошлым вечером.
— В квартиру?
— Ну да. Наорала из-за рукописи. — Он зажмурился и представил себе Джулианну. — Что мне делать?
Майк вернулся с балкона в комнату. Питер видел выражение его лица, когда тот прошел мимо. Будь Майк врачом, он бы поставил самый неутешительный диагноз.
— Немало я на своем веку повидал спятивших девок, — сказал он.
— Что это должно означать? — Питер последовал за ним в гостиную.
— В Мэдисоне ты позабавился сам, — пояснил Майк, — но сейчас отменно поимеют тебя.
Когда он пришел домой, Джулианна сидела за столом, перед ней были разложены юридические бумаги. Она держала ручку как сигарету; не какую-нибудь дорогую, с золотым пером, сообразно ее должности окружного прокурора, а самую что ни на есть простую шариковую, что стоят доллар двадцать девять центов за дюжину в соседнем магазине канцелярских товаров. Зато кончик такой ручки можно без зазрения совести грызть, и не жалко, если колпачок упадет на пол, и там его разгрызет Гручо.
— Когда ты намеревался мне рассказать? — спросила Джулианна, чуть только Питер вошел в квартиру. — О том, что ты увольняешь Майка, — пояснила она на случай, если он не понял.
— Я Майка не увольняю.
— Но то письмо…
Питер поставил себе стул рядом с женой, сел, подался к ней поближе:
— Произошла ошибка.
«Все — одна сплошная ошибка», — промелькнуло у него в голове. Крупнейшая ошибка его жизни.
— Как можно отправить кому-то факс по ошибке? — не поверила Джулианна.
— Когда ты сказала, что Майк заходил…
— Он тревожился о тебе.
— Я понимаю, но… — Питер умолк, не придумав, что дальше врать.
— Я знаю, каким ты становишься, когда заканчиваешь книгу. Ты живешь в своем выдуманном мирке и напрочь забываешь о мире настоящем, о реальных живых людях.
— Джулианна, я не забываю. Никогда. Ни на минуту.
У нее навернулись слезы, и Питер внезапно осознал, что никогда не сможет рассказать ей правду. Нельзя, чтобы Джулианна узнала. Разбить ей сердце — непростительно; заставить ее плакать — величайший грех.
— Вы с Кимберли — весь мой мир, — сказал он честно.
— И Гручо?
— И Гручо тоже.
Джулианна шмыгнула носом и крепко обняла мужа. Он поцеловал ее в лоб.
— Я так тебя люблю, — сказал кто-то из них двоих.
Номер пятьсот семьдесят пять.
Шестая Ист-стрит.
Чуть ближе к авеню А, чем к Б, пятиэтажный дом без лифта, — построенный из скучного серого кирпича.
Поднявшись по четырем ступенькам к парадной двери — очевидно, эту дверь уже не раз взламывали, такая она побитая, — Питер поискал квартиру 5Б на панели домофона. Вряд ли этот домофон работает… И тут Питер сообразил, что не знает фамилию Дины.
Он прошелся взглядом по номерам квартир — совершенно не ожидая, что в квартире 5Б будет значиться жилец по фамилии Бейли. Это же фамилия Анжелы из романа. Здесь проживал — верней проживала — «Дж. Бейли». Инициал «Дж.» не имел смысла, однако Питер не сомневался, что это она. Дина.
Задаваясь вопросом, когда и как все закончится — как он сам заставит этот нелепый кошмар закончиться, — Питер хорошенько подумал, стоит ли жать кнопку домофона. Не стал связываться, а толкнул входную дверь. Она оказалась не заперта.
На лестнице пахло серой. Краска на стенах облезла, металлические перила были грязные, липкие, на ступенях тоже несусветная грязь. Питер мог бы поклясться, что слышит отзвуки чужой боли, когда мимо прочих квартир он подымался на самый верх. За дверьми кого-то пытали, раздавались приглушенные стоны и звуки разрываемой плоти — а может быть, Питеру всего лишь казалось, будто Дина заслуживает того, чтобы жить в аду.
Дверь ее квартиры была свежевыкрашена в ярко-голубой цвет — любимый цвет Анжелы. И металлический номер — 5Б — сиял, как будто лишь на днях был куплен в магазине. Даже шурупы, на которых держались буква с цифрой, и те выглядели так, словно их совсем недавно приворачивали отверткой, при этом слегка поцарапав.
Питер дважды стукнул в эту ярко-голубую дверь.
Мгновение спустя, а то и раньше, дверь открылась. Можно подумать, Питера ждали, точно зная, что он идет. Дина была босиком, в свободных джинсах и старенькой короткой безрукавке. Она стояла на пороге своей квартиры, в упор глядя на Питера, и ее зеленые глаза горели яростью. Ни слова не промолвив, Дина тряхнула головой и открыла дверь шире, разрешая Питеру войти. А затем с отвращением грохнула ею, закрывая.
Едва защелкнулся замок, Питер схватил Дину за горло и толкнул к ближайшей стене.
— Ты соображаешь, что делаешь?! — заорал он, сжимая ей горло, вдавливая большой палец в нежную податливую плоть под подбородком, осознавая, какая же она хрупкая, беззащитная, как легко он мог бы сию минуту покончить со всем этим — стоит лишь нажать посильнее. Вероятно, все-таки Дина кое-чему его научила по части насилия.
Она попыталась ответить: сразу не удалось. Затем Дина с трудом выдавила — хрипло, сдавленно, невнятно:
— Трахни меня.
Питер ушам своим не поверил. Снова шарахнул ее о стену.
Дина привстала на цыпочки, потянулась к нему, сильно прикусила мочку уха и прошептала:
— Разве ты не это себе представляешь, когда с женой?
Тяжело дыша, Питер оттолкнул ее и сам отпрянул, отвернулся, безнадежно уставился в пол. Как может она быть столь уверена?
И как он может отрицать святую правду?
— Ты больна, — сказал он, зная, что и сам не здоровее.
— Я нужна тебе, Питер, — сказала Дина, потирая шею, касаясь места, где, вероятно, нальется лиловый синяк; похоже было, что боль, которую он причинил, доставила ей наслаждение. — Я тебя дополняю. Я — часть тебя, только у меня есть мужество, а у тебя нет.
Она засмеялась, кружа вокруг него, как стервятник.
— Что, нечего сказать? — Затем чуть-чуть смягчила тон: — Ты нуждаешься во мне, чтобы закончить книгу. И сам это знаешь. Тебе не сделать ее как надо без меня.
— Дина, ты мне не нужна. С той поры, как мы встретились, я ни одного чертова слова не написал.
— Потому что все время думаешь о том, как меня хочешь? О том, что хочется со мной сделать?
Питер задохнулся от ярости и обиды. Как она смеет? Он ответил, точно плюнул в лицо:
— Чья бы корова мычала!
— Ну так и сделай это, — дерзко ответила Дина. — Освободись.
Ему вспомнилось предупреждение Майка о том, что Дина готовится отменно его, Питера, поиметь. Он спокойно проговорил:
— Оставь меня в покое и не лезь в мою жизнь.
Дина захохотала. Лицо злобно исказилось:
— А если нет, тогда что? Обратишься в полицию, чтобы меня арестовали? Вот чудненько будет, особенно порадуется твоя жена.
Питер поднял взгляд, наконец-то обратив внимание на обстановку. Квартира как квартира, ничего мало-мальски странного, ни одна деталь не подскажет гостю, что за страшный зверь тут обитает. Совершенно рядовая обстановка — удобно, уютно, небогато, слегка по-девчоночьи. На кофейном столике он заметил распечатку своего романа.
— Это ты написала письмо Майку?
— Да, — признала Дина хладнокровно.
— Зачем?
— Чтобы привлечь твое внимание. Остановить, прежде чем ты меня уничтожишь.
— Но ты — не Анжела! — вскричал Питер.
— Я знаю о ней больше твоего, — возразила Дина и вдруг принялась цитировать по памяти: — «Губы она накрасила в последнюю очередь. Забавно: помада вечно куда-то девается первой, еще и раздеться не успеешь. Остается то на мужских губах, то на щеке, а порой даже на белом крахмальном воротничке».
— Это всего лишь роман!
— «Впрочем, как правило, — продолжала Дина, — ну, в половине случаев, не меньше, — помада уходит совсем в другое место: на отлично изученную, превосходно освоенную территорию. Остается ярко-красным, добавляющим мужественности ободком на мужском члене».
— Зачем ты это делаешь?
— А ты зачем?
Внезапно вдохновившись, Дина прошла к дивану, уселась на край. Ее поза мгновенно отвлекла Питера от дела, ради которого он явился: ноги Дины были разведены, в низком вырезе безрукавки показалась грудь. Впрочем, Дина не пыталась его завести, а нагнулась к столику и шлепнула ладонью по рукописи.
— Анжела всегда была сильной, — проговорила она спокойно, веско, словно обсуждая вопрос первостепенной важности. — Именно это делало ее столь привлекательной для читателя. Анжела начала как легкомысленная девчонка, большая охотница до секса, которой все сходило с рук; и таки да, она наделала ошибок, много. Но она разбиралась с последствиями и шла дальше. — Дина с осуждением покачала головой. — А ты хочешь, чтоб она вернулась, как какой-то второсортный линчеватель, и принялась направо и налево резать всех, кто ее в свое время оттрахал.
— Ей нужно заставить их расплатиться за то, что с ней сделали, — возразил Питер.
— Она уже получила свое, когда выжила. Сила Анжелы в том, что она принимает на себя ответственность за собственные поступки. А не винит в них других людей.
— Этого недостаточно. Вина должна быть возложена на виноватых.
— Нет. Питер. Пожалуйста. Ты погубишь все для тех читателей, которые любили первую книгу, которые хотя бы на протяжении четырехсот двадцати двух страниц верили, что у всех у нас есть возможность что-то исправить, если уж наломали дров.
— Нет таких возможностей. Нельзя жить и бесконечно лгать. Быть может, лично ты до этого еще не додумалась, но Анжела-то прекрасно знала.
— Анжела или ты? — спросила Дина неожиданно. — Я-то — не замужем.
Кимберли сидела в одиночестве на ступеньках своей школы и заливалась слезами. Питер бежал к ней со всех ног, мучимый угрызениями совести. Из-за него дочь плачет!
«Какого черта ты делаешь?» — в который раз спросил он самого себя. Вероятно, после Мэдисона этим вопросом он задавался чаще всего.
— Не плачь, Тыковка, — он схватил дочь в объятия, покрыл ее лоб поцелуями. — Папа здесь.
— Я думала, с тобой что-то случилось, — проговорила она, вне себя от горя. — Я боялась. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случалось!
Питер баюкал ее в объятиях, нежно поглаживая волосы на затылке:
— Ну тише, тише. Я всегда буду с тобой. Ты же знаешь. Папа тебя никогда не оставит.
Кимберли пошмыгала носом, слушая отца, и наконец слезы, которые могли бы растопить самое черствое сердце, перестали течь. Она крепко сжимала губы, щеки покраснели и распухли, и вся она еще дрожала от великой своей печали — однако же в объятиях отца она почувствовала себя гораздо лучше. Его сильные руки создавали чувство уверенности и защищенности.
Дина смотрела на них с другой стороны улицы и пыталась припомнить какой-нибудь эпизод из своего детства — печальный, веселый, глупый, хоть какой-нибудь. Любое воспоминание сгодилось бы — улыбка ли матери, смех ли, песня или то, как Дина, маленькая, с хрустом грызет яблоко студеным осенним днем.
Однако эта часть ее жизни была как будто стерта, удалена, или, хуже того, вообще не написана. Неужто ее детство было так ужасно, что она принципиально все позабыла?
Дина с глубокой печалью смотрела, как шестилетняя девчушка крепко обнимает отца за шею. Как жаль, что в ее собственной жизни нет ничего, что давало бы ей такую же уверенность, удовольствие, от чего она просто радовалась бы тому, что живет на свете.
Как бы ей хотелось иметь за спиной нечто более существенное, чем книга.
Кимберли увлеченно играла с куклой, устроившись на полу перед телевизором. Со старой любимицей — дешевой копией настоящей Барби. У куклы были рыжие волосы, одета она была в черную виниловую юбчонку и черную же сетчатую жакетку поверх белой блузки; когда-то она знала лучшие времена, а сейчас уже стала неказистой, неприглядной. Но, наблюдая за дочкой, Питер понял, отчего Кимберли так привязана к потрепанной жизнью игрушке. Кукла — это нечто вроде старой родной рубашки, которая уже расползается по швам и вылиняла до бог весть какого цвета, — но все равно это твой боевой товарищ, друг, за которого ты будешь сражаться до последнего, с которым не расстанешься по доброй воле.
Прежде Питер в шутку называл куклу Шлюшкой Барби, пока Кимберли однажды не услыхала и не заинтересовалась, что такое «шлюшка».
— Да, дорогой, — поддержала ее Джулианна, от души наслаждаясь затруднительным положением мужа, — я бы тоже хотела знать: что такое «шлюшка»? Расскажи-ка нам, будь добр.
Больше Питер куклу так не называл.
Сейчас, глядя, как Кимберли возится с игрушечной подружкой, Питер размышлял о том, как ранима и хрупка его дочь, как нежно и хрупко все вокруг. Он настолько ушел в мысли, как защитить, уберечь и обеспечить свою дочурку, что не услышал звонок домофона.
— Папа, кто-то в дверь звонит, — сообщила Кимберли.
Он прислушался. В самом деле — звонят.
— Да, я знаю.
— Ты не собираешься отвечать?
Питер не сразу, но все-таки поднялся, прошел к входной двери и нажал кнопку связи:
— Алло.
Однако ему не ответили, все было тихо.
— Алло, — повторил он громче.
Оставить его в покое?
Извиниться?
Начать все сначала?
Надеяться на новую возможность?
Отсрочить приведение приговора в исполнение?
Освободить под честное слово?
Надо заставить его осознать.
То, как сильно он в ней нуждается.
Как он ее хочет.
Как он ее любит.
Да, пожалуй, именно это ей и нужно сейчас сделать.
Питер вышел из лифта и осмотрел вестибюль. Сквозь овальное оконце в первой двери он увидел, что маленькое пространство между дверей, где находятся почтовые ящики, пусто. Лишь в каждый ящик засунуты красно-белые рекламные листки, которые предлагают бесплатную доставку блюд из местного китайского ресторана.
Питер открыл дверь, и взгляд упал на большой конверт из плотной светло-коричневой бумаги. Конверт лежал на столике, где почтальон всегда оставлял подобные посылки. Имя адресата — «ПИТЕР РОБЕРТСОН» — было написано крупными, жирно выведенными буквами. Питер вскрыл конверт и вытащил знакомую распечатку своего романа «Прекрасная ложь».
На титульной странице было от руки написано несколько слов: «Питер, ты все ж таки на правильном пути. Извини, что я себя так с тобой вела». И подпись: Дина.
— И это все, больше ни слова? — спросил Майк Левин.
Он смотрел на Питера с видом человека, ожидающего, когда спустят курок — или хотя бы доскажут последние слова в шутке, которые сделают ее смешной. Однако Питер не ответил, в погасших глазах его почти не было жизни, и встревоженный Майк осведомился:
— С тобой все в порядке?
Сидя у огромного стола в офисе своего литературного агента, Питер утвердительно кивнул. Он не мог бы сказать, ощущает ли он облегчение или печаль, скучает ли он уже по Дине. И понятия не имел, все ли с ним в порядке.
— Она вернула рукопись, верно?
— Да, — отозвался Питер без особой радости, думая о том, что новый роман воспринимался им как настоящий, когда был у Дины в руках. Кто есть писатель без читателя? Никто. — Но что это значит?
— Все проще простого, — ответил Майк. — Книга превосходна, и девица сожалеет, что звонила тебе домой. Она больше не позвонит.
— Тебя послушать — в самом деле все просто.
— И правильно. Перестань усложнять себе жизнь. Принимай все так, как оно есть.
— Я не уверен, что ей доверяю.
— Она — баба. С какой стати ей доверять?
Питер кивнул, но согласился он вовсе не с тем, что имел в виду Майк. Он испытывал недоверие не к женскому полу вообще, а к Дине в частности.
— Знавал я таких девиц, — продолжал литературный агент. — Они тебе лишь член лизнут — и привет, с ума своротят. Как будто он теперь принадлежит им навек, пока вас не разлучит смерть. — Майк ощутил, что от этих слов Питеру сделалось не по себе, и успокаивающе добавил: — Все будет хорошо.
— А если нет? Что, если она?..
— Питер, — оборвал его Майк, — довольно. Ты ноешь, как никчемная девчонка. Будь мужчиной и учись на своих ошибках.
— Что, — спросил Питер, сам зная, что он слаб — волей, духом, — не допускать до тела незнакомок? Не давать им в рот?
Майк засмеялся:
— Да нет же. В рот — это здорово. Как конфеты: предлагают — бери, сколько хочешь.
— Тогда что нельзя?
— Твоя ошибка в том, что ты дал ей читать роман, не показав его прежде мне. Вот где ты вляпался по-крупному.
Припомнив поставленные сроки, обещание, данное Кимберли — что все это очень скоро закончится, — Питер поднялся из кресла.
— Ты получишь роман в пятницу, — сказал он.
— Ты шутишь? — удивился Майк.
— Нет. Говорю на полном серьезе.
Провожая своего клиента за дверь, Майк спросил:
— Что наши планы на вечер? Все те же?
Питер не сразу вспомнил, какой такой вечер и что за планы. А впрочем, быть может, ему это пойдет на пользу. Невредно сменить обстановку, проведя «исследование» в стиле Майка. Глядишь, так и вдохновение придет.
— Конечно, — сказал он, на прощание пожимая руку своему агенту. — Выполним все, что бы ты ни задумал.
Мужской клуб.
Эти слова наводили на мысли об отделанных красным деревом комнатах, о бокалах бренди, кубинских сигарах, галстуках и разговорах о регби. Но когда Питер вслед за Майком вошел в свято чтимые двери заведения под названием «Скорз», стало ясно, что в этих стенах про регби не то что не беседуют — не вспоминают ни на миг.
— Я уж забыл, когда я в последний раз был тут, — проговорил Питер.
— А я помню, — отозвался Майк.
Они миновали вышибалу — огромного, как элеватор. Одетый в смокинг, он стоял, скрестив руки на широченной груди. Вышибала приветливо кивнул Майку:
— Добрый вечер, мистер Левин, добро пожаловать к нам снова.
Они прошли в зал и сели к маленькому, едва ли больше тарелки, столику. Стул оказался куда удобнее, чем Питер мог ожидать. На таких стульях можно сидеть часами. Очевидно, на то они и были рассчитаны; многие посетители действительно проводили тут долгое время.
— Привет, Майк. Тебе как обычно?
Голос принадлежал высокой блондинке с идеальными формами. На ней было бюстье, мини-юбка и туфли на высоком каблуке; блондинка была сдобрена малой каплей духов. Она великолепно знала, как склониться к столику, чтобы привлечь внимание мужчин.
— Да, — подтвердил Майк, внимательно изучая приоткрывшуюся роскошную грудь, — и принеси моему другу, — он на мгновение задумался: — Пиво «Стелла»?
— Не надо пива, — сказал Питер, — мне «Квантро» со льдом.
Название напитка отвлекло Майка от официантки. Он вздернул бровь:
— Любимое питье Анжелы. Чрезвычайно уместно.
Питер согласно кивнул; отходя от столика, официантка на миг положила руку Майку на плечо и тихонько сжала.
— Здесь твой второй дом? — осведомился Питер.
Майк хохотнул и отвернулся к сцене.
— Тут атмосфера что надо, — проговорил он, разглядывая одну из танцовщиц, что ему особенно нравилась. — Последний раз я тут был…
— Вчера?
— В прошлую среду, — Майк подался ближе к сцене, с удовольствием наблюдая танец. — Я был с Джеффом Холливеллом. Он очень любил это место.
— Почему я не удивлен? — спросил Питер, припомнив, что все, связанное с Холливеллом, вызывало у него тошноту.
— Он был хороший друг, — продолжал свое Майк.
— Виновный в пособничестве?
— Он был мне как брат.
— Побратимы, клявшиеся на крови.
Майк обернулся, взгляд его стал жестким:
— Скажем так: у нас с Джеффом были сходные пристрастия.
— В смысле?
— Вкус к женщинам.
— К женщинам или девочкам?
— Никакой разницы. — Майк не дал себе труда пускаться в дальнейшие объяснения, а вместо этого снова повернулся к сцене, разглядывая уже другую танцовщицу. Если он и заметил выражение неодобрения у Питера на лице, ему было все равно.
— Джефф ведь подцепил тебя на крючок, верно? — добавил он между делом. — Ты кое-что от него получил?
Питер вышел из дома вместе с Джеффри Холливеллом; миллионер сел за руль черного автомобиля «Кадиллак Эскалэйд». Машина была столь же величественна, как и ее владелец.
— Вы хотите, чтобы книга продавалась? — бросил Холливелл.
— Да, не без этого, — ответил Питер.
— И хотите, чтобы она читалась как настоящая?
— Конечно.
— Тогда послушайте моего совета: попробуйте то, что предлагает Рауль. Есть немалая разница, когда сам лично знаешь, о чем пишешь… или если пишешь с чужих слов.
— Ты понятия не имеешь, что девушка может для тебя сделать, — заявил Майк.
— Мне этого и знать не нужно, — возразил Питер.
— Ты не желаешь знать, друг мой. Ты боишься.
— А это трогательно, не так ли?
— Называй как хочешь, — сказал Майк, снова отвлекшись на даму.
Ее сценическое имя было Бритни. Высокая, худая точно грех, с облаком сияющих светлых волос, а в глазах — тщательно отработанное выражение плотских желаний.
— Как насчет приватного танца? — прошептала она Питеру на ухо.
— Нет, — отказался он, — я не могу…
— Чушь, — вмешался Майк, едва сдерживая раздражение. — Сюда не пить приходят, черт возьми. — Открыв бумажник, он извлек несколько стодолларовых купюр и вложил их девушке в руку. — Обрати-ка этого паршивца в нашу веру.
Та скудная одежда, что была на Бритни, стаивала с нее, как верхний слой мороженого в вазочке в жаркий летний день. Ее тело размягчалось, становилось текучим, оно захлестывало Питера, точно волна, топило его во мгле, и запах ее пота был пьянящим.
Крепко зажмурив глаза, молясь о том, чтобы все это ушло, пропало, он мысленно увидел светофор; свет бесконечно менялся: зеленый — красный, зеленый — красный, зеленый — красный. Неправильно. После зеленого должен загореться желтый и лишь затем уже — красный. Но здесь желтого не было, лишь эти два: зеленый — красный. Внезапно дошло: оно же в обратном порядке.
Все время задом наперед, черт бы его побрал.
Отстранив Бритни, Питер встал.
— Извини, — сказал он, чувствуя, как вращается зал вокруг него, как душит его обман. — Я не могу.
— Вызвать ли вам такси?
Еще один «элеватор» — проявляет заботу о клиенте, который оставляет тут деньги. Весь из себя вежливый-вежливый.
Питер отмахнулся от предложения. Прислонился к стене, ткнулся пылающим лбом в холодный черный мрамор.
Постояв так, немного пришел в себя и побрел наконец домой.
Пепельница, полная окурков, свидетельствовала, что Пола Росси просидела за компьютером всю ночь. Проводила имя Джеффри Джонатана Холливелла по базам данных, выискивая сведения об аресте, ордере на арест, неоплаченных штрафах за нарушение правил дорожного движения, решении о заключении в тюрьму — хоть что-нибудь. Ничего этого Росси не обнаружила.
А вот то, что она разыскала, порядком ее удивило.
Возможно, ее удивили аккуратные упаковки наркотиков, которые Росси нашла чуть не в каждой комнате в доме Холливелла, или наличность в его сейфе в офисе. Двести сорок восемь тысяч долларов. Недурная сумма, что лежит под рукой на случай непредвиденных обстоятельств. Или же Росси подивилась немного на юную проститутку, что явилась в дом Холливелла на следующий вечер после убийства, не зная, что ее щедрый клиент уже мертв. Задав ей вопросы, Росси узнала, что девчонке всего пятнадцать. Она получала от Холливелла две с половиной тысячи долларов за два часа раз в две недели и потратила их на портативный компьютер, дорогой плеер, мобильный телефон последней модели и кучу модной одежды. Девчонка плакала и умоляла не сообщать родителям. Росси отпустила ее с Богом, не стала даже учить уму-разуму, понимая, что соплячка все равно слушать не станет. Жертвы редко слушают разумные советы.
Но вот что было воистину удивительно: мистер Холливелл был совсем не из тех, кто становится чьей-либо жертвой.
И тем не менее его убили. Странно.
— Эх, — вздохнула детектив Росси, доставая из пачки последнюю сигарету. Как быстро они кончаются. Прямо досадно. Однако ей нравилось смять пустую пачку и ощутить, насколько та податлива и беспомощна в ее пальцах.
Росси закурила. Последнее общественное место, где можно покурить спокойно, — если, конечно, ты служишь в полиции. Кто из коллег арестует тебя за курение в этом самом общественном месте, когда ты делаешь такую вот собачью работу? Черт возьми, и почему вместе с полицейским значком сотрудникам не выдают пачку сигарет без фильтра и фляжку со спиртным? Работать в полиции Нью-Йорка — и не пить, не курить?
«Пускай извинятся за такой недосмотр», — подумала она, глядя на слова «Угон автомобилей» на своем мониторе.
Росси начала курить поздно, уже выйдя из подросткового возраста. Ей было двадцать четыре, когда она впервые за много лет оказалась в баре одна: в тот день она обнаружила своего первого мужа в постели со своей младшей сестренкой. Бармен предложил ей сигарету. Он ей много чего предложил в тот вечер. Росси все приняла. Сейчас она даже под дулом пистолета не вспомнила бы, как звали парня, но первую сигарету она помнила хорошо. Скверно она пошла, та сигарета.
Росси внимательно прочитала отчет об угоне автомобиля.
Имя водителя: Джеффри Холливелл.
Имя пассажира: Майк Левин.
— Ах-ха, — вздохнула она опять.
Возможно, причиной тому был кофе.
В доме его совсем не осталось, и Питер рискнул выйти глотнуть где-нибудь любимого напитка. Например, в заведении «Старбакс» неподалеку. Их теперь много стало в Нью-Йорке — буквально за каждым углом.
Кофе оказался крепким — гораздо гуще и темней, чем Питер когда-либо пил, по крайней мере чем ему помнилось. Скорей всего, он сам заваривал кофе неправильно: слишком много воды, или слишком старые зерна, или же он их слишком тонко молол.
Наверное, оттого людям и не жаль отдать два доллара за чашку отлично сваренного кофе.
Как бы то ни было, Питер смог приняться за работу. Наконец-то. Словно плотину прорвало. Или как будто он освободился от невидимых пут. Или кто-то плеснул смазки ему в мозги, и они заработали.
Кофе, да.
А может быть, это произошло оттого, что Питер сумел-таки отвлечься от мыслей о Дине и сосредоточиться на романе. На словах, которые надо было собрать вместе, на их отношениях между собой. На том, как удачная фраза может усилить и украсить предыдущую, но оказаться несовместимой с последующей. На жестокой войне чувств и сравнений.
Это счастье — ясная голова.
Нужно было верить, что Дина искренне приносила свои извинения. Питер хотел надеяться, что она больше не появится в его жизни. Что она исчезла навсегда.
Он отчаянно желал в это верить — хотя сердце у него разрывалось.
То, что она тайком сюда пробралась, уже само по себе пьянило.
Питер вошел в нее, двигаясь сперва медленно, бережно, а потом вдруг забился как бешеный, хоть она и просила «помедленней». Ее длинные ноги обвивали его ноги, а руками она обнимала его за шею и быстрыми мелкими поцелуями покрывала ему грудь вокруг сосков.
Муж и жена.
Блаженство, доведенное до скуки.
Дина следила за ними из темноты одежного шкафа в их спальне, сквозь узкую щелку. Она пробыла здесь долгие часы, проскользнув в квартиру, когда дома никого не было. Замечательно вторгнуться на их территорию. И оставить после себя свой собственный аромат, чтобы напомнить Питеру, кто именно вращает его мир.
Ей хотелось, чтобы от вида их утех ее саму пронизало бы возбуждение — чтобы она могла поучаствовать в чужом празднике, пусть и отвлеченно. Однако в их страсти было что-то слишком обыденное, мягкое, вялое. Уж больно скучно они занимались своим делом. Словно добропорядочный фильм для семейного просмотра: никаких шокирующих сцен, никаких крупных планов.
Может быть, именно так и занимаются любовью?
Во всяком случае, это не то, что называется «трахаться».
Когда они уснули, Дина беззвучно отворила дверцу шкафа и на четвереньках выползла из своего укрытия. В руке она сжимала записную книжку Питера — ту, из которой родилась «Анжела по прозвищу Ангел».
Безо всякой опаски — быть может совершая глупость, — Дина пробралась к постели и застыла возле Джулианны, наблюдая, как та спит, в ее дыхании ощущая запах Питера. Дина хорошо помнила этот запах. Поддавшись внезапному порыву, она потянулась к Джулианне и тихонько поцеловала ее в губы.
— Я люблю тебя, — пробормотала Джулианна, не просыпаясь.
Дина улыбнулась, глядя, как другая женщина повернулась и тесно прижалась к мужу.
Поднявшись во весь рост, Дина обошла постель и встала со стороны Питера. Интересно, удалось бы ей ублаготворить его, не разбудив Джулианну? Или разбудить ее как раз оказалось бы самое то?
Мгновение Дина обдумывала эти возможности, затем взгляд ее перебежал на ночной столик. Здесь, в голубом свете часов, блестел серебряный браслет с оберегами. На своем законном месте — там, где всегда он лежал и где ему надлежало быть каждую ночь.
Подняв браслет из маленького кружка пыли, который как будто оберегал сокровище Джулианны, Дина защелкнула его у себя на запястье.
— Какая миленькая штучка, — прошептала она.
Прокравшись на цыпочках по коридору, Дина отыскала дверь в спальню Кимберли. Дверь была чуть приоткрыта. Девочка сладко спала, когда Дина проскользнула в комнату и осторожно приблизилась к кровати. Тихонько присев на краю, нагнулась и рукой, на которой не было браслета — чтобы не звякнуть своей новой безделушкой, — Дина легонько погладила Кимберли по волосам.
Ужасно жаль, что сама она не помнит, как в детстве мать гладила ее по голове. Или как кто-нибудь проявлял к ней любовь, сочувствие или хотя бы внимание.
Страшно жаль, что она не помнит, как это — быть ребенком.
Или быть кем-то любимой.
Ее последняя остановка была в рабочем кабинете Питера.
Здесь, возле стола, крепко спал Гручо. Он пробудился и слабо вильнул хвостом, заметив нежданную гостью. Затем пес перевернулся на спину, задрав лапы, словно просил, чтобы его приласкали.
— Ну и аховый же ты сторож, — Дина присела и почесала ему брюхо.
Потом уселась к столу. Откинулась на спинку кресла. Так удобно! В этой комнате она могла бы жить, могла бы умереть. И уж конечно, она тут родилась.
На мгновение прикрыв глаза, Дина припомнила номер в гостинице Мэдисона и все, что она там делала. И как ей хотелось большего. Как она потом сожалела, что не получила свое прямо там, сразу же. Питер бы уступил. Он дал бы ей все, что бы ей захотелось.
Но в ту минуту она считала, что меньше сейчас — значит, больше потом. А тогда было довольно и намека на то, что их ожидает. Достаточно было подразнить — и убежать. Как жаль…
Очнувшись от воспоминаний, Дина встряхнула головой, подумав, что задержалась тут куда как дольше, чем рассчитывала. Она выпрямилась в кресле и положила на стол записную книжку. Питер ее утром найдет. Затем Дина взяла стикер и нацарапала на нем короткую записку.
«Спасибо, что поделились», — написала она.
— Милый, ты не видел мой браслет?
Одетая в очередной из многих своих деловых костюмов — тот, в котором она казалась Питеру наиболее привлекательной, — Джулианна торопливо подошла к мужу, который как раз приготовился «провожать девушек на работу», и привалился к кухонному столу. Она взяла у него из рук бумажный кофейный стаканчик и сделала глоток:
— Нигде не могу найти браслет.
— Когда ты видела его в последний раз?
— Я уверена, что снимала его перед сном. Положила на твой ночной столик, как обычно.
Питер усмехнулся:
— Может, мы его ночью случайно сбросили?
— Да я под кроватью первым делом смотрела. — Джулианна указала на стаканчик с очень знакомым логотипом: — В доме кофе не осталось?
— Нет, просто этот вкуснее, чем у меня получается. Так сказать, топливо для работы.
— Новая скверная привычка?
— Она мне нужна, — твердо заявил Питер.
— Тогда завтра утром купи крепкий кофе с молоком и булочку с бананом для меня. Я тоже могу обзавестись новой дурной привычкой.
— Слушаюсь, мадам, будет исполнено.
Джулианна снова забрала у него кофе, сделала еще глоток:
— Определенно, этот крепче.
— Ты собралась?
Джулианна обернулась взглянуть на дочь, одетую и готовую идти в школу. Громко вздохнув, снова повернулась к мужу.
— Я помню: браслет, — сказал он. — Не волнуйся, я его найду.
На полпути к кабинету Питер остановился поправить фотографию в рамке на стене. Снимок остался с вечеринки, которую устроил издатель «Анжелы по прозвищу Ангел», чтобы отпраздновать прибытие книги из типографии на склад. Скромное мероприятие было устроено в пиццерии на Второй авеню, приглашено около двух десятков друзей. Однако это был один из счастливейших дней в жизни Питера.
Он рассмотрел фото, вгляделся в лицо Джулианны. Как она смотрит на него — с такой гордостью, с таким чувством… Любой бы желал, чтобы на него всегда так смотрела любимая женщина. В тот вечер на ней было черное вечернее платье, ее роскошные волосы распущены, и Джулианна была умопомрачительно красива. На запястье блестел ее любимый браслет — единственное украшение, которое она тогда надела. Никакие украшения не сделали бы ее еще краше.
Майк стоял сбоку, улыбаясь в объектив. Его помощница Сандра поместилась между редактором книги и владельцем издательства. Казалось, что в зале полно народу — лица, лица…
И тут Питер заметил ее.
Позади всех. Ее глаза, ее черные волосы…
Питер снял фотографию со стены, чтобы лучше рассмотреть. Наклонил, чтобы не бликовала под лампой, прищурился, удивляясь, как же он не обратил на Дину внимания тогда, на вечеринке. И засмеялся над собственной взвинченностью. Померещится же!
Никакая это не Дина.
Всего лишь увеличенная картинка с обложки, которую повесили на стену. Просто глаза такие живые, что на миг показалось: это именно Дина среди приглашенных.
Как будто она уже и тогда была настоящей.
Все еще посмеиваясь, Питер открыл дверь в кабинет — и мгновенно заметил то, что лежало у него на столе.
Он буквально почувствовал, как кровь отливает от лица. Голова поплыла — от волнения и от крепкого кофе. Поставив чашку на стол, Питер взял в руки свою старую записную книжку, прочел записочку Дины. Перечитал раз, второй — и в конце концов смял ее, швырнул в сердцах на пол.
Принялся расхаживать по комнате, сжимая в руке записную книжку. Краска снова густо залила лицо. Питер пролистал книжку, бросая краткий взгляд на одну, другую, третью записанную мысль. Казалось, все это было так давно — целую жизнь назад. Из книжки вдруг выпал вложенный между страниц листок бумаги — кружась, как мотылек, он опустился на пол.
Питер вспомнил, что это: Холливелл написал телефонный номер и вручил ему, полагая, что именно это и нужно будущему романисту. Все во имя «исследования».
Телефонный номер Рауля, с которого все и началось.
Достав мобильник, Питер набрал цифры.
— Говорите, — раздался в трубке раздраженный голос.
— Это Питер Робертсон.
Миг тишины. Затем:
— Привет, парень. Как делишки? Снова ведешь этот свой «исследований»?
— Что-то вроде того. У вас найдется минута?
— Ага, — согласился Рауль. — Уж сумею тебя куда-нибудь втиснуть.
Дверь открыл один из семи смертных грехов.
Похоть, воплощенная в сногсшибательную босую девушку, чьи предки несомненно были испанцами. На красотке был только скуднейший из лифчиков и велюровые шорты в облип. На лице застыло выражение оскорбленной невинности, щеки по-детски обсыпаны веснушками. Тело ее было смуглым, поджарым, но со всеми необходимыми выпуклостями в нужных местах.
— Я пришел к Раулю, — сказал Питер.
Он понимал, что неправ, — и все равно ненавидел эту девушку, возлагая на нее вину за всех Холливеллов на свете, за всех вожделеющих мужчин, что не могут с собой совладать. Считая ее виноватой в тех желаниях, над которыми она совершенно не властна.
Дверь отворилась шире, и Питер увидел Рауля, который возвышался за спиной у красотки. Ее владелец, ее господин. Он широко, но явно принужденно улыбнулся, протянув Питеру огромную лапищу.
Пожимая ее, глядя в глаза Рауля, которые в прошлом казались такими свирепыми, Питер сейчас подумал лишь одно: «Что-то ты неважно выглядишь».
Видимо, люди, создающие игрушки для взрослых, поумнели. Чудеса техники в доме Рауля были значительно усовершенствованы: стали меньше размером, элегантней, компактней.
И девушка — тоже.
— Сочок, подай пиво, — велел ей Рауль.
Он увесисто шлепнул ее по заднице, где на шортах крупными белыми буквами было написано: «СОЧОК». Она состроила недовольную гримасу, однако повиновалась.
— Ее в самом деле зовут Сочок? — полюбопытствовал Питер, когда девушка вышла за дверь.
— Нет, — со смехом ответил Рауль, — это просто вечное состояние ее дырки. Хочешь взглянуть, что я имею в виду?
— Нет, — отказался Питер. — Но спасибо за предложение.
— Все тот же старый добрый Питер: глядеть глядит, а трогать — ни-ни.
— Кое-что никогда не меняется.
— Многое изменилось для нашего друга Холливелла, — сказал Рауль. — Экая жалость.
— Наверное, ваша прибыль упала?
— У меня и у Сочка. Джеффри был ее постоянным клиентом.
Питер не удивился.
— Люсинда его тоже обслуживала? — спросил он.
Услышав имя, Рауль рассердился:
— Ты хотел сказать «Анжела»?
— Нет, — стоял на своем Питер, уже не боясь громилы-сводника так сильно, как когда-то. Время меняет восприятие. Ослабляет силу. Разрушает душу. Делает людей беспечными. — Я говорил о Люсинде.
— Люсинда уже в прошлом, — сказал Рауль. — Я в прошлое не верю.
«А как насчет будущего?» — подумал Питер и спросил:
— Из полиции приходили?
— Нет. — У Рауля чуть приметно дернулась шея, отчего голова слегка склонилась вправо. — А что?
— Мое имя значилось в записной книжке Холливелла, — объяснил Питер. — Я и подумал: может, ваше там тоже было.
— Ну знаешь ли! Мужик любил поразвлечься, но в мозгах у него не мутилось. — Рауль помолчал мгновение и спросил: — И что ты хочешь на этот раз?
— Пистолет.
Рауль засмеялся; Сочок вошла в комнату с пивом, которое она выставила перед мужчинами.
— Спасибо, — поблагодарил Питер.
— Не хотите ли еще чего-нибудь? — спросила она — совсем как Люсинда, только у нее лучше получилось.
— Он хочет, чтоб ты исчезла, — ответил за Питера хозяин. — Ты не во вкусе мистера Робертсона.
— Нет, во вкусе, — возразила Сочок, улыбнувшись Питеру; она отступила к двери, не сводя с него глаз.
— Это ты плюешь на меня, да? — проговорил Рауль.
Сочок ушла, а Питер с минуту молчал, дивясь, как столь юное существо могло проникнуть в глубины его сознания, где таились желания, которых он сам еще даже не начал осознавать. Затем он обернулся к Раулю и бесстрашно тряхнул головой.
— Слушай, давай так, — предложил громила. — Я тебе ссужу Сочка на час, она поправит, что у тебя не заладилось, а потом еще встретитесь. Ты с ней вообще позабудешь, зачем тебе пистолет. — Он засмеялся: — Любопытно поглядеть, как подействует юная мексиканочка на такого правильного, белого, богатого, как ты.
Питер уставился ему в лицо и не отводил взгляд, пока Рауль не отвернулся:
— Ладно, будь по-твоему.
Он неохотно поднялся и с верхней полки книжного шкафа достал автоматический пистолет. Проверил его, вынул обойму.
— «Беретта-чита», — Рауль предъявил пистолет в одной руке, обойму — в другой. — Тринадцать пуль.
— Сколько?
— Я заплатил шестьсот. Уступаю за те же деньги.
Питер открыл бумажник, отсчитал купюры и передал Раулю. В смятении качая головой, Рауль отдал ему «беретту».
— Черт бы тебя побрал, вояка, — пробормотал он.
Еще одна дверь.
Еще один грех.
Она открыла, одетая все в ту же старенькую безрукавку — или другую точно такую же, — но на этот раз без джинсов, в одних трусиках. Бросила на Питера быстрый, полный отвращения взгляд. Как будто имела хоть какое-то право испытывать к нему отвращение.
Дина широко распахнула дверь, впуская его в квартиру, и двинулась обратно в комнату. Подошла к дивану упругим, танцующим шагом — и в этой походке было куда больше игривости, чем можно было предположить по настроению, с каким Дина встретила гостя.
— Я готова, если ты готов, — она уселась на диван, вольготно откинулась на спинку, развела колени. Ошибиться в выражении ее лица было невозможно, и абсолютно все было ясно насчет удовольствий, о которых она умолчала.
Питер постарался сохранить спокойствие. Он запер входную дверь, затем тоже прошел к дивану, однако уселся на край кофейного столика, лицом к Дине. Она ждала, не примет ли он ее предложение — ну самое же время наконец! — однако тон, каким Питер заговорил, вмиг разрушил все надежды:
— Дина, я это тебе скажу только раз.
— Что, Питер? Что ты собираешься мне поведать?
— Оставь в покое мою семью. И не лезь в мою жизнь.
Дина подалась вперед, оказавшись с Питером лицом к лицу. Захоти она, могла бы его быстро поцеловать — однако вместо этого передернула плечами, словно показывая: «Мне наплевать».
— А если я не послушаюсь? — осведомилась она дерзко.
— Я тебя убью, — хладнокровно и не раздумывая ответил Питер.
Она возразила столь же хладнокровно:
— Не сможешь. Потому что ты…
Он влепил ей тяжелую пощечину, не позволив закончить фразу. Дина опрокинулась назад, на спинку дивана, глядя широко открытыми испуганными глазами. Вид у нее сделался как у раненого животного — или перепуганного ребенка. Словно это Питер был во всем виноват, а она, Дина, вовсе ни при чем.
Навалившись на нее, оседлав, схватив за горло, Питер вытащил из кармана пистолет и ткнул ствол ей под подбородок. Дина вздрогнула и зажмурилась.
— Вот только попробуй — и увидишь, — проговорил он таким чужим и холодным голосом, что даже сам его не узнал.
В кои-то веки Дина не нашлась с ответом.
Разумные люди так себя не ведут.
Как он может обращаться с ней таким образом? Что произошло? Какой черт в него вселился? Питер попытался думать только о Джулианне и Кимберли. Он пришел сюда ради безопасности своей жены и дочки. Ради безопасности своей семьи. Во имя святости семьи и брака. Ради этого он здесь.
Он убрал пистолет в карман, поднялся на ноги и направился к двери. Уйти бы отсюда поскорее. Но, почуяв вскипевшую за спиной ярость, услышав быстрые шаги и нечеловеческий горловой крик, он круто обернулся — и успел схватить Дину за руки, уже сжатые в кулаки, готовые обрушиться ему на спину.
Он швырнул ее о стену так, что с соседней полки посыпались книги. Прижал, заставив стоять спокойно. Оба дышали тяжело и прерывисто. Однако в лад.
Пока он не заметил браслет.
Браслет Джулианны на запястье у Дины! Всякая жалость была позабыта. В бешеном гневе Питер сорвал браслет с ее руки, горя единственным желанием — убить Дину сию минуту и покончить со всем этим навсегда. Он сжал ее лицо с такой силой, что под пальцами подалась нижняя челюсть.
— Насколько меня это касается, — проговорил он — и слова его были взвешенны и убийственны, — ты не существуешь. Тебя вообще никогда не было. Прикончить тебя мне легче легкого.
Питер снова ударил ее о стену — казалось, стена уже не выдержит нового удара и рассыплется — и отпустил. Дина сползла по стенке на пол, скорчилась, сжалась в маленький жалкий комок.
Она плакала, когда Питер с грохотом захлопнул дверь — словно отсек Дину от внешнего мира и поставил на ней жирный крест.