О наивный глава мусульман-шиитов мучтеид Ага-Мир-Фаттах, или просто Фаттах!
- Да, в Персии не более трех таких людей, как я, духовный вождь мусульман-шиитов. Самого шаха я не боюсь, только тайно он может мне вредить. А в моем воображении ваш белый царь был идеалом ума и справедливости, и в моем деспотическом краю я видел столько тупой жестокости и насилия, что возгорелся ненавистью к нему. Это именно благодаря моему влиянию Тавриз сдался Паскевичу. Я знаю, ко мне был приставлен им единоверец наш, чтоб шпионить за мной: так ли, мол, я искренен, нет ли у меня иных целей?! И когда заключили мир, я решительно объявил Паскевичу: мечтаю служить белому царю! бросаю дом, имущество - все! ("очевидная выгода приобрести духовную особу высшего достоинства, пользующуюся не только приверженностью последователей алиевской секты, но и всех магометан, заставила меня поощрять мучтеида к исполнению его намерения..."). Да, Паскевич поддержал меня! "Мы вас назначим, - сказал он мне, - верховным начальником всех шиитов, в провинциях наших находящихся!"
Фатали молча слушает, знает о тогдашних намерениях Паскевича установить с помощью мучтеида надзор за муллами; "ибо было не раз замечено, что многие из них, быв преданы душою не к нам, а кто единоверным персианам, кто единоязычным туркам, отвращали народ от нас, питали в нем ненависть противу нашего правительства
- но так грубо, граф-князь!
- да, да, я увлекся, вы правы, нельзя отвергнуть, что сему
- чему?
- ну, эээ...ну, ненависти противу нашего правительства способствовало, но отчасти, поведение чиновников наших в мусульманских провинциях, некоторые от незнания языка, а другие от непозволительных видов оказывали жителям притеснения и несправедливости, ропот возбуждавшие, так вот, этот мучтеид мог бы доводить до сведения высшего начальства злокозни мусульман".
- "Я добьюсь для вас, - сказал мне Паскевич, - ежегодного пансиона. Дадим имение вам в провинциях наших, - вы же хотите создать под сенью белого падишаха рай, не так ли?" Мне пожаловали орден святой Анны первой степени, пансион, отдали в пожизненное владение, поди пойми вашу хитрость, пожизненное или потомственное! имение - деревни бека, сбежавшего за границу. Да, я мечтал создать в своих владениях образцовый мир справедливости и братства. Но началось!... Тянул ваш ширванский комендант, тянул пристав, тянул каждый, кому не лень. А потом узнаю: пожизненное владение. А как же, если я умру, моя семья? семьи моих родных, поверившие мне и бросившие родные места?! "Ты из преданности России, - кричит мне жена, - сделаешь нас нищими! мы хотим вернуться в Персию, не смеют нас не отпускать! мы попались в твою ловушку!" О каком рае мечтаешь? бил себя в голову. Но кому жаловаться?! Паскевич в Варшаве.
Переполох в Тифлисе: исчез мучтеид. А тут донесение из Ставрополя: только что проехал Фаттах и направил путь в Варшаву для свидания с Паскевичем.
Непременно задержать! А ведь обманул - кому-то не снести головы! изъявил лишь желание отправиться на кавказские минеральные воды, получил на проезд подорожную и - переменил намерение.
Была уже встреча с линейными казаками. "Бумага Паскевича?" Сын переводил по-русски, выучился, не надо переводчика. А потом встреча с горцами. Тут - другая бумага, им самим составленная, по-арабски. Нашелся кумык, который прочел. От шаха?! А может, участь горцев будет решена? А вдруг обман какой? Эй, с кем говоришь?! С мучтеидом! Молитву прочту -ослепнешь!
Депеша военному министру, а тот - государю. "Отправить нарочного фельдъегеря остановить его на том месте, где застанет!" А вдруг какая тайная связь?! Только что в Закавказье сосланы поляки-бунтовщики.
Фельдъегерского корпуса поручик Макс Ланге, отправленный в Брест-Литовский для остановления едущего в Варшаву вождя закавказских шиитов и прибыв в означенный город, узнал, что мучтеид проехал через оный в Варшаву по подорожной воронежского гражданского губернатора, вследствие чего поручик отправил по почте конверт на имя кн. Варшавского гр. Паскевича Эриванского в Варшаву, а сам поехал обратно в Петербург.
Паскевич долго понять не мог: Ага-Мир-Фаттах и - Варшава! Может, к конникам-шиитам, славно порубали бунтовщиков, им только брось клич!
- Что ж это?! Переводчика не надо - сын мой выучился! - И пошли обиды - комендант, наиб коменданта, тянут, отбирают, грабят! И это - за его верность и преданность? А разве не он помог сформировать шиитские конные полки в турецкую войну, чтоб били проклятых суннитов?
Паскевич окрылен победой над восставшими, и ему не откажут! "Что-что? Рай?! А казна? А эта орава чиновников? А эти войска? И конные полки? Кто их накормит? Я? Или князь-граф? Может, барон? И точно: восемьсот червонцев с базаров! Две с половиной тыщи с кишлаков, эйлагов, пастбищ! Рай? Он что же, как у него здесь, в порядке? - крутит у виска пальцем. - Ну да, как же рай без бани? И. без мыла? Разрешили строить красильни, чтоб врата рая выкрасил, а в казну - налоги! Уже подсчитаны Минфином! А начнет артачиться, и не то ему устроят, вы знаете наших!"
И вдруг горит дом мучтеида в Ширванской провинции. Командировали туда для особого секретного дознания офицера корпуса жандармов, но улики ведут к коменданту. Закрыть дело!
И новый пожар - дом в Тифлисе. И сгорают в бушующем пламени семеро из его большой семьи. Месть? "Я просил, чтоб взяли меня на некоторое время в Россию! Или увольте на паломничество в Мекку!"
Сгорело все: и деньги, и ценности, и ковры, и одежда, и книги - лишь пепел! Из казны выданы деньги в долг, а просьба о паломничестве отклонена.
И проверить: все так же верен или угасла вера? разрешили - одному, без семьи, отправиться на поклонение в Мешхед, затем в Исфаган, чтоб приобрести, как просит, "некоторые книги, побывать в Тавризе и продать недвижимое имущество и вырученные деньги употребить в уплату долгов". Вскоре вернулся, угрюмый, молчит, нет ему покоя здесь и нет веры там, на родине. Что подскажешь, князь-граф?
"Одним уже переселением он расположил в пользу нашу закавказских мусульман Алиевой секты. Его добровольный переход переменил закоренелые и вредные понятия мусульман относительно христианского над ними владычества и установил на Кавказе весьма выгодное для нас равновесие между сектами Алиевой, шиитами, и Омаровой, суннитами. Известно, с каким успехом Кази-мулла некогда вооружил противу нас дагестанские племена Омаровой секты, но мусульмане, последователи Алия, не только не соединились с ними, но стали в ряды наши противу изувера. Благоразумие требует, чтобы мучтеид был выведен из стесненного положения, и тогда мусульмане увидели бы, что мы умеем ценить заслуги тех, кто для пользы России жертвует своим отечеством".
Надо снова в Варшаву, к Паскевичу: "Дозволь приехать для личных объяснений!" Письмо, отправленное по почте (??), попало к императору: "Пусть передаст, что имеет пересказать, на бумаге генералу от инфантерии Головину или письменно - мне".
- Что ж, вот мои последние требования: если одна просьба не будет удовлетворена, да, да, так и запишите, Фатали! то я облачусь в дервишеский отшельнический наряд и покину белого царя, отправлюсь скитаться по белому свету! Так тебя и выпустят! Построить дом! Поблизости дома мечеть с училищем! Дозволь выписать из-за границы книги без задержания их в таможнях и дать денег на покупку книг, разрешив отправиться для покупки оных в Багдад и Стамбул, и привезти их прямо в цензурный комитет в Санкт-Петербург; живущего у него в услужении российского еврея вместе с женою и двумя малолетними детьми не отправлять в числе прочих евреев в Россию! Вот, кажется, и все!
- Отец, еще: купленную воду, вытекающую из реки, дозволить провести к дому и выстроить бассейн; а также пожаловать казенную баню!
- Еще дома нет!
И другой сын:
- И мать говорила: "Списать частные твои долги!"
Снова первый сын:
- А как же со сгоревшими звездой и медалью и бриллиантовыми украшениями; а также с двумя драгоценными кинжалами, пожалованными тебе государем?
А ну выясним, так ли нужен он нам, как расписывает Паскевич? И как он ценен в Персии, откуда напросился к нам? Головин пишет полномочному министру при персидском дворе и генеральному консулу в Тавризе; да, шахский двор не питает к нему расположения, а уважение в народе к нему велико, главным образом по отцу, почитаемому святым.
- Скажите мучтеиду, Фатали, что высочайшая воля государя для меня священна, и я не вправе входить к нему с новыми представлениями. Но кое-что мы удовлетворим. Орденскую звезду заменим, а что до алмазных знаков ордена святой Анны, то нет-с. Ибо что же, мучтеид разве не помнит, что мы их ему возвратили?!
Мучтеид будто понял что-то важное, очень существенное: "И он тоже?!" И выскочил молча.
Куда сбежишь, мучтеид? Империя большая, но клетка! "Находясь за границей, он может быть вреден нам по влиянию своему на умы последователей Алия. Не изволите ли найти полезным поручить нашей миссии употребить старание к склонению его возвратиться в наши пределы, обнадежив..."
И Фатали переводит новое прошение мучтеида: "Основание преданности моей нисколько не поколебалось. Но какое горе свалилось мне на голову! Дети мои по стесненным обстоятельствам и беспомощности отправились в отечество, но в одну ночь - расследуй, государь! - не ропщу, отравленные, скончались оба. Происшествие сие так поразило меня, что, оторвав сердце от всего мирского, я предпринял путешествие. Но в странствии моем ваш полномочный министр внезапно известил меня о милосердии Вашего Величества. Пустившись в обратный путь, в Тифлис, я прибыл в Тавриз. И тем тягче становились воспоминания о смерти детей. Я не могу представить себе Тифлиса с окрестностями, напоминающими мне о детях. Нет мне возможности жить здесь и нет мне возможности жить там, у вас. Удостойте повелеть, чтобы семейству моему разрешено было приехать из Тифлиса в Тавриз".
Воронцов (уже Воронцов?!) любит иметь под рукой на непредвиденные случаи, особенно на Кавказе, людей. Вот и Ханыков, знаток Востока, пригодился, чиновник по особым поручениям; и его сиятельству князю была инструкция свыше: поручить Ханыкову разведать секретно о находящемся за границей Фаттахе, бывшем некогда, порядочно лет ведь прошло, при "тифлисском" мучтеиде; за давностью лет даже забыто, что вождь мусульман-шиитов всего закавказского края! не имеет ли влияния на единоверцев подвластного наместнику края, а главное, не состоит ли в письменных сношениях с духовенством дагестанским, с Шамилем?
Так уже заведено: если какие неуспехи - отыскивать причины вовне. Ханыков - чиновник, но ему поручено дело, к которому не лежит душа, и он в мыслях, ибо задание секретное, поделился с Фатали, облегчил душу, а потом и позабыл о неприятности миссии и, как водится, проявил такое неуемное рвение, что Фатали, тоже не высказываясь вслух, ибо, хоть и известно, с какой целью поехал Ханыков, но есть чиновничья этика, к тому же оба востоковеды, - долго пребывал в оцепенении; и Ханыков честь имел почтительнейше представить на благоусмотрение его сиятельства собранные сведения; он знал, чего хочется князю, постарался, как это тоже водится издавна, чтоб его наблюдения отвечали хотению начальства; тогда оно в который раз удостоверится в своей прозорливости и выкажет благорасположение к подателю докладной, то есть к Ханыкову, ибо тот укрепит князя в его интуитивном провидческом чувстве и глубинном знании истинного состояния дел; надо чуть-чуть переакцентировать известные факты, и то, что казалось ало-ярким и привлекательным, сгустить настолько, чтоб краски слегка потемнели:
"Перешедши в Россию, он значительно утратил свою важность в Персии как человек, предавшийся неверным исключительно из видов корысти... причуды его слабоумия! превратить свой дом в райский уголок. - А ведь в Тифлисе сад мучтеида разросся: парк! - Нет, он решительно никакого влияния на персиян не имеет - вот результат его преступного поведения, навлекшего на него справедливый гнев государя: "исключить из российского подданства и запретить въезд в наши пределы"! зря его князь-граф защищает!
Очень хотелось Ханыкову найти хоть какую-нибудь ниточку, выводящую мучтеида на связь с Шамилем, чтоб косвенно дать князю еще одну для успокоения самооправдательную оговорку в связи с поражением в Дарго, но востоковед (а ведь придется потом встретиться с Фатали, не упрекнет ли он: мы же с вами востоковеды, неужто не знаете вы, что раздувавшаяся веками империями персидской и османской вражда между суннитами и шиитами почти исключает возможность влияния шиитского мучтеида на дагестанское суннитское духовенство?! Ведь вам предстоит выступить с проектом положения о мусульманах-шиитах: "Все высокоторжественные дни должны быть празднуемы ими молениями, по обрядам своей религии, господу богу о здравии и долголетии царствующего дома и членов августейшего его дома").
И, опасаясь укора, Ханыков облекает мысль в форму замысловатую: "Догмат шиитского толка, повелевающий им скрывать свои верования в сношениях с суннитами, всегда вселяет в последних недоверие к отступничеству шиитов, хотя есть примеры принятия последователей Алия в общества суннитские, но новые прозелиты остаются без малейшего влияния и занимают всегда роли второстепенные".
Князь считает, что именно с его наместничества начинается новая эра в покорении Кавказа, и Ханыков - о том же: "Общее неудовольствие вредным невниманием многих главноуправляющих приготовило запасы ропота и смут в Нахичевани, Карабахе и Талышинском ханстве, коими Фаттаху легко будет воспользоваться; и поэтому для выгоды нашей полезно было бы склонить персидское правительство на то, чтоб оно пригласило от себя Фаттаха провести последние дни жизни где-нибудь в святых местах - в Кербеле или Мешхеде, у гробниц имама Гусейна и имама Ризы, где он может свободно посвящать дни свои подвигам благочестия".
Так и закончил дни свои старец, мечтавший создать идеальный рай в краю справедливости и порядка. Но ни у кого не возникло и мысли, ибо кто знал, что белый саван, в который завернули тело умершего Фаттаха, хоть как-то может быть увязан с образом белого царя, так пленившим в свое время мучтеида; потеряв сыновей и доброе имя среди единоверцев, чуть не сгорев при пожарах, лишившись любимых книг... - и все это из-за того лишь, что белый царь, словно чистый снег в ясный солнечный день, слепил глаза как нечто недосягаемо светлое. Но кому нужен этот твой рай, Ага-Мир-Фаттах?!
- Фатали, ради бога, не жги бумагу! - просит жена. - Сколько можно?! Пишешь и жжешь, пишешь и снова жжешь!
НЕПРОНИЦАЕМЫЕ ТАЙНЫ
Было ясно, но начало запутываться. Четкая иерархия и порядок. И каратели - не каратели, а приносящие благо. И бунтовщики - возмутители, которых надо усмирять.
Ропщет Ахунд-Алескер - чего-то, выходит, и он недопонимает, думает Фатали. Бакиханов недоволен - и он тоже вроде неопытного кузнеца: то молотком по шляпке гвоздя, а то промахнется и - по подкове! И чего спешил в отставку выйти?! Застрял на полковнике, а был бы теперь генералом, земляки бы гордились!... А Бакиханов изумлен: "Ох, и наивен ты, Фатали! Так, как они со своими подданными, даже ханы Шах-Аббаса и те не обращались!"
"А ты сам как? А твои крестьяне?!" Может, ты и прав, думает Фатали, но краю нужен покой, он устал, измотался от междоусобиц! неуверенности! разбоев! диких набегов! как в окружении сильных и больших государств удержаться?! И - лучше царь, чем шах (и чем султан!).
Ведь вот же - бежал из Ирана Фазил-хан Шейда (кто с Пушкиным встретился: северный поэт на юг, а южный - на север, с извинительной поездкой, ибо посланника российского фанатики убили), бывший учитель сыновей наследного принца Аббас-Мирзы (ездил в Петербург со своим питомцем Хосров-Мирзой)
Фатали поручено опекать беглого поэта, тот ему в отцы годится.
Поэма о Пушкине?! и тут же Фазил-хан рассказал о встрече с ним. Фатали уже слышал, но от кого?!