- Не он ли, - спросил Мелкум-хан, - поднимался на Арарат в поисках Ноева ковчега?
- Вот-вот! - обрадовался Фатали. - Вспомнили! С профессором из Дерпта - Парротом!...
А потом, когда остались-таки вдвоем лишь на минуту, Фатали сказал:
- Я много слышал о вас, не хотелось при посторонних. О вашем масонстве, "Доме забвения". Но о каком забвении может идти речь, когда кругом творится такое?! Но рад, что вы нашли в себе силы оправиться после высылки. Вам что: в совершенстве владеете французским, турецким, родными вам языками - фарси и армянским! И вы придумали прекрасно, что, оказавшись здесь, приняли турецкое подданство, больше будут считаться с вами в Персии. Увидите, вам еще в ноги кланяться будут! Это только начало, что вы советник вашего посольства в Стамбуле, - где им найти таких, как вы, образованных людей?
По возвращении из Турции Фатали рассказал как-то в кругу нухинских своих земляков о встрече с Мелкум-ханом и как тот обрадовался идеям Фатали об алфавите и с похвалой отозвался об "Обманутых звездах".
- И обрадуется! - вдруг прервал его земляк, из учеников Ахунд-Алескера, часто по торговым делам приезжает в Тифлис и останавливается у них. - Как же ему не радоваться?! - гость был раздражен, и оттого установилась гнетущая тишина. - Ведь он армянин! Станет он болеть за наши мусульманские дела!
- Да я, - возмутился Фатали, - на сотню своих земляков не променяю одного такого армянина! Даже тифлисский шейхульислам, глава мусульман Ахунд Молла-Ахмед Гусейнзаде, прогрессивнее вас! Он и то произносит имя Мелкум-хана с почтением!.. (Земляк с тех пор у них не появлялся.)
Мой Мелкум-хан, мой Рухул-Гудс - архангел Гавриил! Тот, другой, летел иногда по пустячным делам от аллаха к пророку Мухаммеду, а ты приносил мне светлое, крепил во мне веру в будущее, вселял надежду, когда уныние овладевало мною. И наша борьба за просвещение народа. И наши беседы о твоих масонских ложах!.. Отчего же ты молчишь?!
"А разве, - передали Фатали слова иранского посла в Турции Гусейн-хана, да, да, у которого Фатали в Стамбуле гостил, - а разве глупцам, выжившим из ума, еретикам и бунтовщикам следует отвечать на письма? хоть как-то на них реагировать?! у нас за такие речи в каземат! в крепость! в яму! львам на съедение, в зиндан!"
"Скажи мне, юный мой друг Мелкум-хан, - вопрошает Фатали, мысленно беседуя с ним, - я ли спятил с ума или они, государевы мужи?"
И даже Ханыков, которому Фатали так искренно верил, против: из Парижа через Мирзу Юсиф-хана (когда тот был послом Персии во Франции) привет передали от Ханыкова Фатали, а с приветом - и весть, что не очень-то одобряет он идею реформы алфавита, а что до "Обманутых звезд", то повесть эта показалась ему "дерзкой". Еще в далекие годы, когда Ханыков приезжал в Тифлис с секретной миссией по поводу бывшего мучтеида, духовного вождя мусульман-шиитов Фаттаха (и в Персию ездил!), состоялся между ними, Ханыковым и Фатали, разговор, и Ханыков пытался утихомирить Фатали, стоял перед ним на своих слоновьих ногах и трубил, трубил: "Не надо! Не надо! К чему дразнить? (!!) Как бы эхо!..." - "А что "эхо"?" - переспросил Фатали. "Разве не ясно?!" - побледнел даже Ханыков: мол, как бы иные веры, иные догмы, иные устои не поколебались. "Но деспотизм..." Ханыков прервал Фатали: "Не надо! Не надо!..." А потом о присяге, разве не давали?! Мол, от сих сочинений и до прямых действий... "Что за действия? - спрашивает Фатали. - Тайные общества? Масонские ложи? Что?!" А Ханыков, напуганный репрессиями против брата (петрашевец?), пытается образумить Фатали и шепчет, лишь губы выдают, будто молитву читает, текст присяги:
- Я, нижеподписавшийся, сим объявляю, что я ни к какой масонской ложе и ни к какому тайному обществу ни внутри империи, ни вне ее пределов не принадлежу и обязываюсь впредь к оным не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь.
Да, Ханыков против, а принц Джелалэддин-Мирза, из немногих - один или два их! - умнейший из сыновей Фатали-шаха, - за!.. Может, потому, что в опале? Иные наследники заняли ключевые в стране посты, а он - оттеснен, загнан, "даже губами, - пишет он Фатали, - пошевелить не могу!" Шах, что на троне, Насреддин-шах, всех этих сынков Фатали-шаха (а эти двести сынков доводятся ему, по схеме Фатали, двоюродными дедами! а дети этих "дедов", уже очень взрослые, доводятся новому шаху троюродными дядями!..) люто ненавидит! Наплодил его прадед Фатали-шах детей, разбрелись они по стране, очаги вероломства и козней!..
А все же: что с Мирзой Юсиф-ханом? С его идеей конституции на основе Корана? Дошли до Фатали вести, что он отозван шахом из Парижа, как бы в Тегеране не учинили с ним расправу. Неужто на его место, послом в Париж, поедет Мирза Гусейн-хан? Наверно, он!.. Подкапывался - и докопался!... Уж он, страж ислама Мирза Гусейн-хан, не позволит поганить Коран бредовыми идеями! Ведь знал Мирза Гусейн-хан, что Мирза Юсиф-хан дружен с Фатали вот откуда идет ересь! И подкинул шаху мысль: вам, мол, шахиншах, казалось, что Юсиф-хана с пути истинного сбили французы, как бы тут не было руки наших северных соседей!..
Молчит, отозванный из Парижа, Мирза Юсиф-хан.
И эта проклятая холера: что ни год - новая эпидемия. Фатали застрял на даче под Тифлисом, в Коджори, всюду карантины, - выехать не может.
Наконец-то пришла весточка от Мелкум-хана: короткая записка, посланная с нарочным.
"Что за дикость? - возмущался Мелкум-хан. - Кое-кто из османцев твердит: "Мы, только мы, как центр исламского мира, должны выступить с реформой алфавита, а не какой-то полуиранец Фатали или человек непонятного вероисповедания, живущий в Турции и находящийся на службе у шаха - это они обо мне так! - армянин Мелкум!" Премьер Али-паша? На словах он как будто за нас, но такие горластые у него министры, на весь меджлис вопят: "Изменение алфавита станет началом конца исламских государств! Этот священный шрифт неразрывная часть нашей чистой веры!"
Но только ли мы хотим изменить арабский алфавит для тюркских народов? Ученые французский, английский, итальянский, - все, кому дороги интересы просвещения народа! - пишет Мелкум-хан Фатали.
Что можно сделать? Порой я стыжусь, что живу в это время, сокрушается Мелкум-хан. И воспроизводит диалог двух земляков, слышал у Греческой стены в Стамбуле:
"Ты жалуешься, что мы безмозглы? Ты прав: надо, чтоб белый царь заменил нашу кровь, позолотил наши волосы, окрасил в голубое наши глаза, может, тогда мы поумнеем!"
"Вот-вот! - отвечает ему другой. - Хорошо бы! Нечисть покроет мир, и явится тогда скрывшийся двенадцатый имам!" - Но не будем отчаиваться, продолжает Мелкум-хан, - будущие поколения воздадут вам честь, и об их будущей благодарности я хочу написать вам, Фатали, именно сегодня! Пусть раздаются ныне проклятия в ваш адрес! Настанет день, и благодарные потомки придут на нашу могилу".
КИНЖАЛЬНЫЙ АРАКС
Эти беспокойные думы Фатали: кому поведать? с кем поделиться? разве обо всем напишешь? Прежде не думалось, а теперь все чаще эти думы о родичах на том берегу, далеком и недоступном: о тех, которые есть (сестры, их семьи, могила отца, которую лет тридцать почти не навещает...), и тех, которые будут, когда выйдет замуж дочь и родятся внуки и, может статься, уедут на ту сторону, за кинжальный Араке. Разрезанный край, разрезанный народ, разрезанные семьи. Чем ближе к концу, когда подводишь итоги прожитого (не суждены Фатали эти тихие дни!), тем горше сознание собственных заблуждений, бездумных действий, усугубляющих разрыв, пропасть, через которую не пройти, не перелететь, хотя и рукой подать: крикнешь на этой стороне - отзовется на той.
И рисуется Фатали картина (не довольно ли иллюзий?) воссоединенного (??) края. И народ располагает всеми богатствами (но как?). Эти леса, рудники, морские и речные пути. Здесь, где он живет, - крохотный Нафтлуг, "нефтяное", а в быстрорастущем Баку (где губернатором - близкий Фатали человек, не раз приезжал в Тифлис, генерал Старосельский) - черпают и черпают нефть с неглубоких колодцев (но столицей родного края видится Фатали южный город Тавриз). Сады и виноградники, шелка Ширвана и Шеки, на весь мир прославившие эти края. Пробудить жизнеспособные силы народа, привести их в действие. Все соки разоренного края - самим, для себя. И надвое разрубленный народ услышать как единый. Но кто сумеет объединить? когда? и как?! крикуны, играющие на низменных чувствах, - чтоб прослыть национальными героями, эти ханские сынки!.. И кто смеет отбросить прочь имперские замашки - и восточные, и западные? Усыпив, разъединить и, разъединив, сковать и ослабить племена. И давить, и гасить... Доколе?! Но что это: трезвый взгляд, вдруг отчетливо показавший Фатали окружающий мир, или вариации наивных и несбыточных надежд? Истина или иллюзии?
Крах империи, а там... Но пока она рухнет, приберет к рукам другая. Еще сильна оттоманская и не обескровлена южная.
Незаживающая рана Фатали - эти думы о тех, кто на том берегу; прежде были загнаны внутрь суетой быстротечных дней; тоска по родичам, особенно как осень и зима с ее дождями и мокрым снегом, и тревога, что уже много лет, как не навестит могилу отца, - вспыхивает это чувство и проходит, и каждый раз какая-то очень важная нить мысли, ухватить бы ее, но рвется.
Ясно, что к прошлому возврата нет: эти хилые ханства, произвол и насилие мелких завистников и интриганов, грызущихся друг с другом. Однажды Ахунд-Алескер выразил сожаление: "Вот если бы та старая жизнь (когда он учил грамоте ханских сынков - шекинского и ширванского), но только без войн!..." - вздохнул. Но разве мыслимо, чтобы без войн, если кровью пахнут уста и тех, кто на Севере, и тех, кто на Юге, и жажда отмщения, - Фатали усмехнулся в душе думам своего второго отца. "А разве, - ищет Ахунд-Алескер новые доводы, - не могли б собраться вместе все бывшие ханства?" - "Но кто позволит? - возразил Фатали. - Да и где та личность, которая возглавит? И как?" Фатали это понял давно, пустая призрачная мечта! И Бакиханов долго носился с нею, идеей объединения ханств, но понял, что, увы, некому. "Был твой тезка, - как-то сказал Бакиханов Фатали, - помимо шаха, из моего родного Кубы, Фатали-хан Кубинский (как же, Фатали преотлично знает!), а чего он добился? И сколько было помех! И с севера, и с юга, и единоверцы, кто как мог вредил и козни строил. Да и кто согласится, чтоб возглавил кубинский? или бакинский? или карабахский? шекинско-ширванский?"
Борьба империй, сначала двух - персидской и османской, а потом и третьей, российской, прошла через душу каждого, ослабив, приучив к лести, лицемерию, раболепию, двуличию, козням-интригам, - ох и выстроил бы Фатали эпитеты!! кто-то тянется к единоверным шиитам, чуждым по языку, кто-то к османцам, с которыми едины по языку, но они сунниты, - скольким желающим постичь эти тонкости здешней жизни, и Ладожскому, и Никитичу, разъяснял Фатали, бескорыстно делясь своими знаниями; а кто-то к России как идеалу европеизма; и Рашид, как приобщится к думам отца, - только об этом и толкует: слиться, сохранив и веру, и язык отцов; а вот и еще путь будущего единения (?) народа: о том и Бакиханов говорил, и Фазил-хан Шейда, прошел через это и Фатали, ибо благо (и потому "за"), но и, ясно ведь, иллюзия (и потому "против", Фатали понял это давно). И мысль, которая, возникнув, улетучивается, никак не ухватить, не угнаться за нею: сообща всем народом свергнуть (?!) деспота; но кто? с кем? когда? и вы, декабристы, и вы, апрелисты!... Масонство? Поговорили, утолив жажду деятельности или освободившись от гнева, и разошлись, пока целы (и не сгноили в снегах Сибири).
Бакиханов прошел через все пути, разочарован и иссяк; порой, как поспорит с именитыми вождями нации (и даже Хасаем Уцмиевым), а кто вожди? Джафар-Джеваншир? Или Куткашинский?.. - так до полного слияния ратует, чтоб покончить разом и с дикостью, и с отсталостью. Или вдруг, как увидит ледяное лицо барона и уловит тень недоверия в канцелярских служаках, размечтается о добром ханском старом времени и с такой болью корит себя за участие в разделе края, - "и я руку приложил!!". Эти крайности, то в огонь, то в мороз, и погубили Бакиханова, и в поисках смерти - паломничество в Мекку.
Рашид еще юн. Не знает, как было в прошлом. И весь устремлен на Север и Запад. О разбоях и диких набегах лишь из юношеских воспоминаний отца и узнает. Брат Тубу Мустафа? Он верно служит царю и доволен судьбой. Для сына и дочери Фатали его раздумья о юге, где родные, - некая абстракция, впрочем, и для Тубу тоже, да и что толку съедать себя горькими думами, если катит свои воды кинжальный Араке?...
И снова служба. И снова поездки Фатали. Размежевание земель в Карабахе, Гурии. - Фатали прикомандирован к капитану Генерального штаба Немировичу-Данченко для определения совместно с турецким комиссаром Намиком Данюлдузи, что значит "Полярная звезда", демаркационной границы, и Фатали изумляет сходство инициалов мирных во вражде или враждебных в мире капитана и комиссара. Их опытный переводчик Фатали Ахунд-заде едет по бездорожью, простужен, дождь и снег, слякоть и грязь, и почему-то эти поездки Фатали или в феврале и марте, или в серые ноябрьские дни, - и бесконечные переговоры, а ты переводи! Надо убедить тех, фанатичных, если даже твои, кому ты рьяно служишь, неправы, но непременно хотят оставить за собой и этот изгиб реки, и эти ничейные пустошь, овраг, холм, бугорок; и немало высвобождается новых земель - начаты грандиозные переселения горских племен, к коим привлечен, замеченный Лорис-Меликовым, Хасай Уцмиев, ибо спокойнее, когда руками местных княжеских фамилий, - он уже полковник, стремительно продвигается по службе, скоро будет генерал-майором, а там и прямая дорога к генерал-лейтенанту, три большие звездочки; но хмур, озабочен Хасай, не по душе, очевидно, этот труд, но долг и служба -превыше всего; эти перемены в Хасае - боль Фатали, нет уже былой сердечности, ибо раскол в семье, пленил-таки Натеван баловень судьбы, красавец Сеид, терзания загнаны внутрь, убит двойник, служба и служба, ничего более, что противится ей, эти пустые юношеские разговоры о масонстве, эта борцовская бравада; избегает Фатали, сторонится его, - с головой ушел в переселенческие дела, сопровождает большую группу переселенцев-горцев, надеясь договориться о лучшей доле для них.
А у тех и этих - имперские замыслы: султан мечтает расселить вдоль границы, чтоб натравливать на грозного северного соседа, а царь мечтает напичкать взрывчатыми горцами чрево враждебной Порты; да-с, руками местных, а потом Лорис-Меликов уберет их, расправится с ними, как представится случай, известная тактика, ибо приобщены к имперским секретам, - будто бы "интернациональный заговор" (?) против царского престола, возглавляемый осетином Муссой Кундуховым, тем более что остался в Турции, стал пашой, воевать начал против царя в Балканскую, а в группе заговорщиков и чеченец Садулла Османов, ингуш Дуров и кумык Хасай Уцмиев; да еще кабардинец князь Атажукин (он и донес, помог раскрыть "заговор").
Друзья исчезают, пропали и не отыщутся, друзья гибнут, эти перемены в Хасае, холод переживания, смятенье, выбраться из удушливой атмосферы, а в глазах у тех, кого он призван убедить во время переговоров насчет холмов и оврагов - негодование: "Вероотступник! предатель!..."
Презренье невежд, ярость фанатиков.
И прошения, и справки, которые поступают в департамент - и по гражданской части, и по части дипломатической, докладные записки, обзоры, консультации!
И снова - поездки. И споры, и споры насчет "ничейных земель".
Отсюда виден другой берег - рукой подать. Крикнешь - отзовется. И мост не нужен - вмиг переплывешь (а где и вброд, как некогда отец; много лет уже не навещал его могилу).
И близко, и бесконечно далеко. Как грань между жизнью и смертью.
"Эй, земляк!..." - и тонет слово в мутном водовороте.
Был густо-густо исписан лист: "Мне обидно, что потомки будут думать о нас: какие ж они были глупые, слабые и трусливые!
Глупые - потому что поклонялись глупцам и знали, что над ними глупцы, но успокаивали себя: а что делать? лучше этот, чем другой, который стоит неизменно рядом, - жестокий, холодный, отрежет собственной матери грудь и выколет глаза сыну ради великой веры и во имя престола; смиримся уж с тем, что есть!
Слабые - потому что, видя зло, держались за его подол, а порыв благородного негодования вспыхивал лишь изредка, и то в кругу семьи, но чаще в глубине души, но о том, что в глубине, не выдавал тренированный взгляд.
И трусливые: дрожали за свою жизнь - а ведь смерти не миновать! раболепствовали, унижались, льстили.
"Эй, - я хочу крикнуть потомкам, - но мы не были глупы! Мы видели, что нами правит невежда, который не может толком связать два слова. Но были среди нас и такие, и они - современники наши! которые осмысленно шли в бой! Единицы? Да! И больше извне?! Искандер?! - спорит Фатали с незримым оппонентом. - Да!
И не только! Гибли в казематах, сходили с ума, лезли в петлю, кидались на штыки!
"Крестьяне, что ли? Горцы? Губернские поселяне? Дикий кочевой люд? Писаки?"
А разве вы будете иными? Другими? Не то же самое, что и мы вам, вы будете говорить о себе вашим далеким потомкам? "Мы не хотели быть лучше предков!"
И о двух берегах. И об Араксе. И о грани между жизнью и смертью.