"Давай!"
И он дает. Вместо немедленного прободения становится хорошо. Адам укладывает в рамку большие бильярдные шары. Подает кий. Подражая другу, Александр натирает мелом фетровый кончик и смеется:
- Бильярд в половине десятого... Утра!
Шар разбивает тишину. Они поглядывают на стоячие часы, потом забываются.
Как вдруг знакомый бас c порога с нарастающим гневом начинает декламировать подрывные стихи Евтушенко:
- Писатели Минска и Киева? играя весьма остро? Вооруженные киями, борются за мастерство? Вот где элита духа... Шары, понимаешь ли, гоняет! Бульбоедов, обычно добродушный, налит кровью. - С мовы родной срываться? Ну, этот ладно, освобожден как оккупанта сын. Спешит освоить литературные пороки, не напечатав ни строки... Но ты, Эварист Галуа? Надежда многострадальной нации? Вот я скажу отцу. Марш в школу!
Кии остаются на сукне.
Они выскакивают на мороз.
- У самого, небось, башка трещит с похмелья, - говорит Адам. - Он вообще-то неплохой мужик. Не обращай внимания.
- На что?
- Ну, это... "Сын оккупанта".
- А я и есть. Но только не родной.
- Завидую. Но еще лучше быть круглым сиротой.
После школы они уходят вместе не сговариваясь.
- Она мне твердит, что я должен быть им благодарен. "Уже за то, что на свет произвели". А у меня они спросили? Ладно бы, в Париже. Я бы еще подумал. Но в данном времени и месте я лично наотрез бы отказался. Этот мороз, эта сталинская архитектура, эти "Слава КПСС", "Вперед, к победе коммунизма", "Коммунизм - светлое будущее всего человечества"... Да на хера мне все это? Я произведен помимо моей воли. Вот, где все заложено. В первоначальном насилии над личностью.
- Точно, - разделяет Александр.
- Обо мне и мысли не было, когда они еблись! Им и сейчас плевать, что сыну через стену слышен весь процесс. Вчера она сначала не давала. Рубашку, мол, ночную пачкать. Сними, он говорит. Хиханька да хаханьки, а после как пошла катать лауреата по ковру. Рычит при этом яко зверь. Никогда не скажешь, что в Академии наук.
Александр молчит, подавленный столь яркой картиной родительской сексуальности. Что могут они ей противопоставить? Уединение в сортире? Тему онанизма Адам, при всей его откровенности, не поднимает. Что любопытно.
- Вот так они живут на самом деле. Но молчат об этом. Роман "Мать" штудировать заставляют...
Александр оживляется:
- Горький еще куда ни шло. Алексею Максимовичу многое можно простить за мальчика...
- Который "был ли?"
- Есть у него и другой, из которого взрослые сапогами насмерть выбивают детский грех. Но зачем Горькому было основывать позорную литературу, которая молчит об этом?
Проспект называется Ленинским. Расстрелянные снежками, над ними тянутся холщовые щиты наглядной пропаганды. Мускулисто и скуласто Страна Советов шагает в Коммунистическое Завтра, тогда как они, два злобствующих школьника, - неведомо куда...
* * *
Гусаров выбивает мозговую кость. Наливая разогретый борщ, мама говорит Александру:
- Что-то поздно стал ты возвращаться.
- Другим путем хожу.
- Хлеб чесночком натирай... Приятельница появилась?
- Приятель.
- Кто у него родители?
- Какая разница?
Гусаров отрывается от кости:
- Мать спрашивает!
- Интеллигенция.
- Нам с тобой, отец, не чета. Квартира, конечно, в центре?
- Не в абсолютном. И машина старая. "Победа".
- Машина исключительная, - отвлекается Гусаров. - А название Сам утвердил. Опытный образец ему представили в сорок шестом. Думаем, товарищ Сталин, назвать "Победой". Можно ли? Трубочкой попыхтел. Небольшая победа у нас получается - Он говорит. Ну, пусть будет...
- А собой что представляет?
- Парень как парень.
Гусаров снова сводит брови:
- Ты конкретней.
- Конкретней? Развит в соответствии с Кодексом строителей коммунизма. Гармонически. Шестнадцати еще нет, а плечевой пояс развил себе - во! По всем предметам пятерки, иногда с плюсом. Хорошо начитан. Любимый автор Достоевский.
- Нерусский писатель, - говорит Гусаров.
Александр поднимает брови:
- Чей же?
- По происхождению, может быть, и русский. Но не для нас.
- Это почему?
- Потому что мы любим, когда доходчиво и ясно. А там одни извивы да изломы. Для извращенцев чтиво. Недаром его любит Запад. Раскольникофф, Раскольникофф! Помню, в Австрии одна дамочка...