"А ты загадал?"
"Вот если честно, да? То не успел. Пропил реакцию".
"Сейчас на пару загадаем. Жди".
"Сюда уже не ходит ничего. Месяц назад последний поезд потерпел аварию".
"На крыльях прилечу. Забей в мешке мне место".
"Забью. Ты захвати мне это..."
"Сигарет?"
"На чём писать. И чем!"
* * *
Доносится хриплое и бесконечно свое:
Вот снова упала, и я загадал
выйти живым из бою.
Так свое счастье поспешно связал
я с глупой звездою...
Они лежат, на вдохе прилипаясь. Одежда далеко в ногах. Небо в алмазах.
Вдруг голос:
- Где поэт? Хочу минет поэту сделать!
Смех у костра. Только одна из малолеток возникает, как на товарищеском диспуте "А если это любовь?". Нельзя такое, мол, мужчине делать. Мужчину это развращает.
- Бутылку, Мессер, мне не суй, я от любви бухая. Поэт, ты где там затаился? Муза зовет! Своим горячим ртом!
Алёна прижимает его к соскам.
- Я твоя муза. Правда?
- Нет.
- Явись! - зовут. - Узнаешь неземное!..
- Как это нет?
- А так. Пиздец поэзии.
- Тогда я твоя глупая звезда. Согласен?
Первые записи
Из аэропорта город, откуда мы приехали на трамвае и троллейбусе, кажется таким далеким, что как бы уже и прошлым: будто улетаю навсегда.
Но рейс откладывают. Мы спешили зря.
Кресла в зале ожидания по новой моде, сиденья пружинят на гнутых никелированных ножках.
- Ты куда, Александр?
- В туалет.
- Отвести тебя? Смотри. Не вступай в разговоры с посторонними.
Похожий на отчима офицер - только без усов - сняв китель, мучительно бреет себя без мыла и горячей воды. На обратном пути я рассматриваю газеты - "Роте Бане", "Юманите". Немецкий и французский я изучаю самостоятельно, а со следующего года у нас английский. "Чего тебе, мальчик?"
Я покупаю записную книжку, простой карандаш, точилку.
Мама поднимается навстречу. - Идем чего-нибудь поедим.
- Кресла займут.
- Ну, займут и займут. Все на свете себе отсидела.
Я беру чемодан. Поскольку улетаю на самолете, мне дали самый современный - в клетку и на молниях.
В буфете сумрачно и старомодно от дубовых панелей и плюшевых занавесей. Мы отходим к мраморному столику на ножке.
- Растешь не по дням, а по часам. В отца, наверно, будешь моего.
В лопнувшей коробке из-под туфель я нашел карточку ее отца - в австро-венгерском френче, но уже с приколотым бантом. Цветной фотографии тогда в помине не было, но бант, несомненно, алый. Раз принял революцию, которая освободила его из лагеря военнопленных. Олеко Дундичем он, впрочем, не стал. Стал овцеводом в Приазовье.
- Он был высокий?
- Каланча. А может, просто так казалось. Я еще девочкой была, когда его забрали.
- За что?
- А ни за что. - Яйцо раскалывается о мрамор, ногти длинные и лакированные. - За то, что был культурный человек.
Шпионы тоже люди культурные.
- Может, он был шпион?
- У них тогда все шпионы были. - Она показывает мне сине-зеленый желток. - По-моему, несъедобное? А ладно, помру так помру. Ты почему не ешь свой коржик, деньги заплачены?