- Шуре повезло. Отделался "Крестами".
- Он там волчанку заработал.
- Всё лучше, чем раков кормить...
- Корюшку.
- Да. Корюшку. Теперь в роду Андерсов, - говорит Эрик, - ты последний мужчина. Грести-то умеешь?
- Конечно.
- Покатал бы меня. Маненько, вдоль берега?
- Могу и на тот.
- На соловьиный? А хватит силенок?
Я вставляю в уключины весла.
- А ключ?
- Вон под тем камнем.
Наш берег уходит. Перед глазами все больше и больше черной воды. Лодку сносит течением. Я беру выше, налегаю на весла, но Эрик волнуется, ерзает.
- Нет, давай-ка обратно. Там ужин, наверно, готов...
В день отъезда я без спроса отмыкаю лодку и добираюсь до того берега.
Соловьи не при чем. Мне надо было победить Неву.
Обратный путь пересекает нечто невиданное - вроде ракеты на подводных крыльях. Новое чудо техники. Я даже встаю с сиденья. Спохватываюсь я, когда вижу черную волну. На меня идет девятый вал с картины Айвазовского. Я успеваю встретить его носом. Взмываю я, как на качелях. Сейчас меня выбросит из лодки, которую перевернет. Но выскакивают только весла. Выловив их и вставив на весу, я не узнаю берегов.
Лодку уносит.
Ладони стерты до сукровицы, хотя борьба только начинается...
Скрежет песка под днищем. Я не верю, гребу. Весла за мной тормозят об траву. Отпустив их, вылезаю берег. Прямо вплотную к обрыву. Лезу в гору без помощи рук. Круто. Невысоко. По колено трава. Никого. Приседаю на камень. Все болит. Вместо ладоней - сырые котлеты. Мясной этот фарш угрожает заражением крови. Так и придется нести их - перед собой на весу. Несильно припекает макушку. Полдень. Скоро прощальный обед. Тетя Катя взяла выходной, чтобы напечь мне капустных оладий. Сад-огород: все свое. Накормивши бедного родственника, дав в город кошелку с картошкой, укропом и стрельчатым луком, провожают вдвоем. Остановка. Из дали времен вдруг приходит современный автобус на Питер.
Отправив самого себя в дальний путь, я вдруг понимаю, что потерялся. Что треснувший камень подо мною - могила. Я оборачиваюсь. Нет. Это памятник. Полуразрушенный. Яти, твердые знаки. Князь Александр тут шведов разбил, за что прозван был Невским.
1240 год от Р.Х.
Цедя воздух сквозь зубы и морщась, я вынимаю записную книжку".
9
- Ты где пропадал?
- Прилегал к родной земле.
- Что? Провалился, и с головой в разврат?
- Я там работал.
- Он работал. Принимай иди ванну, воду горячую дали.
Он сбривает с горла трехдневную щетину, когда мама толкает его дверью. Пену окрашивает кровью. Красиво. Клубника со сливками.
Она бросает что-то в ванну.
- Что ты делаешь?
- Защищаю себя. От бытового сифилиса!
Хлопает так, что с двери срывается вешалка с китайскими полотенцами.
Черным фиолетом распускаются кристаллы марганцовки. От ярости в глазах темнеет, он садится на эмалированный край, который под пальцами чугунно-колючий.
Спускает на хер эту воду.
Принимает душ.
В своей комнате он открывает школьную тетрадку с новым рассказом. Вворачивает, стараясь не трещать, под валик машинки лист. Дверь отлетает:
- Бороду почему не сбрил?
Сжимая бока машинки, он смотрит на белую страницу.
- Ладно. Одевайся - пошли.
- Куда?
- К сильным мира сего.
* * *
Их принимают на кухне.
Сохранив зад, мать Адама лицо потеряла. Глаза, однако, живые и прожженные. Покорившийся ей Адам бросает сострадательные взгляды - с заоблачной высоты второго курса университета.
Он стоит, прислонясь к косяку. Смотрит, как мама хватается за виски:
- Ну, что нам с ним делать?
За отчетный период семья Адама улучшила бытовые условия. Переехали в центр Центра. Дом не новый, но качественный. Немцы строили. Военнопленные. Из кухни новой квартиры Адама открывается вид на Центральную площадь, за сизым пустым пространством которой сталинский Парфенон - белый фронтон и десять колонн Дворца культуры профсоюзов - имени Ли Харви Освальда. Слева, за вороненой полосой проспекта, проглядывает лимонно-желтый с красной крышей Дом искусств: сзади купол, спереди шпиль. Не далее, как год назад там графоманы, наливая коньяк, заглядывали ему в глаза. Рядом здание в три этажа, а в нем окно, из которого некто по кличке Гусарчик, коленями поставленный на крупу, смотрит на то, во что он превратился десять лет спустя - длинноволосое и бородатое по фамилии Андерс.