От дождя ОДО весь почернел.
Издали скалится "Студебеккер". Неизвестно почему состоящий у нас на вооружении американский грузовик подогнан кузовом к открытому окну. Солдаты принимают из окна белый холодильник и громыхают днищем.
"Проклятая жизнь!" - ругается мама из-за казенной тумбочки, к которой привыкла за эти годы. Но Гусаров непреклонен:
"Не позорь офицерскую честь!"
В ботинках Александр ложится на матрас и накрывается сырым плащом.
Просыпается он от того, что из уютного такси его выыставляют прямо в лужу. В свете фар "Победы" все кипит пузырями. Ливень лупит по капюшону.
Внесенная в квартиру, мама роняет туфли, Гусаров фуражку, которую Александр настигает на кухне.
"Это что?"
Черная доска поперек раковины, на ней бутылка из-под водки и целлофан от колбасы. "Солдат угостил, чтоб по-людски". - "Доска, я говорю, откуда?" - "Со двора, наверное, принесли". - "Тут что-то нарисовано... Куда же я упаковала лук?" - "У нашей мамы богатое воображение. Идем-ка! побуждает рукой Гусаров. - Займемся мужским делом".
То есть - распаковывать портрет. Потом на него смотреть.
"Генералиссимус... Их было два".
"А Чан-кай-ши?"
"В России! Первый кто?"
"Суворов".
"Верно. Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский. Иосиф Виссарионович второй. А бог, он троицу любит..."
Александр при слове "бог" автоматически смеется, но, легкий на помине, бог тут же возникает - рука поднята, пальцы щепоткой. На доске, расчищенной мамой. По щекам сбегают луковые слезы:
"Что я вам говорила?"
Гусаров отворачивается к Сталину:
"Выброси во двор".
"Это на счастье нам!"
"Знаешь, Люба... Не впадай. Сказано: опиум для народа".
Он просыпается в отдельной комнате. Пока он спал, в ней навели уют. Стену над раскладушкой украшает "Политическая карта мира". По центру страна СССР - огромный розовый динозавр на лапах и с маленькой головкой. По-доброму смотрит основатель государства Ленин с галстуком "в горошек", прикнопленный мамой над столом с зеленой лампой: уголок школьника.
Они теперь отдельно тоже. Мебельными гвоздиками Гусаров прибил над тахтой трофейный ковер. По нему он собирается "пустить" свой арсенал ружья, кинжалы, кортики. Но мама, понимаешь, против... Расхаживает барсом. Носит перед собой портрет, прицельно щурится на стены - где Ему будет лучше?
В вязаных носках появляется мама:
"Лучше положи на шкаф".
Гусаров отплевывает гвоздик:
"Эт-то почему?"
Мама хрустит газетой и зачитывает новость. С первого января их новый Сталинский район будет переименован в Заводской.
"Здравствуй, жопа, Новый год..."
Подавляя смех, Александр предвидит укоризну со стороны мамы: Леонид? При ребенке? Но, оставляя плохое слово без отпора, мама спрашивает:
"Так кого зовем на новоселье?"
"А никого! Все предали. - Гусаров поднимает Сталина в серебряной раме. - Наедине с Ним выпью свои сто фронтовых..."
"Твое наследство", - напоминал в Ленинграде дедушка про альбом в обложке из ветхого картона, который Александр выпросил у мамы. Это трофей. Военный. Собирал марки какой-то немец, а победивший фашистскую Германию отец пришел и вытащил из-под руин. Вот ведь: бумага, а не сгорела в огне пожаров.
Под прозрачными полосками блеклые марки. Аккуратными рядами. Он водит пальцем, читая по-немецки названия стран, которых и в помине нет. Россiя. Босния, Герцеговина. Монтенегро. Мемель. Свободный город Данциг...
"Александр!"
Он является на кухню. На столе распечатанное письмо, газета. С радостно-красным заголовком и фотоснимком радостной Лайки в скафандре.
"Она погибнет?"
"Наука требует жертв", - без чувства отвечает мама, глядя при этом на Гусарова, который садит "Беломор". "Так мне сказать?"
"А я при чем?"
Мама разводит дымовую завесу:
"В новую школу пойдешь под фамилией Андерс".
Александр открывает рот.
"Я же Гусаров?"
"Вот дедушка письмо прислал. Ты, мол, последний в их роду. Переведем тебя на Андерса - он сможет умереть спокойно".
"Зачем ему умирать?"
"Конечно, незачем. Но так он пишет".
"Последняя воля, - говорит Гусаров. - Уважить надо".
"Андерсом не хочу".
"Чего?"