- Чего они не спят?
- А мы? - Он смотрит на фосфорные стрелки своих "Командирских".
- Сколько?
- Много. Наверное, в морг уже звонят.
- И пусть звонят. Сашок вчера из салона меня выгнал.
- Какой Сашок?
- Прости, но папашу зовут, как тебя. Главное, что ни за что. По ящику война идет, а мне в рот попал... ну этот: смехуёчек.
- Смешинка - хочешь ты сказать.
- Если бы! Сестрица по спине стучит, а я все не могу остановиться. Он как разорется. "По следам старшего братца катишься!" Дрянью глумливой обозвал.
Обиженно умолкает. Ночь. Американская природа. Пара бессонных лебедей анархии. Знать ничего не хочет он о том, что вокруг сада.
Неохотно он задает вопрос:
- А с братом что?
- Сидит.
- За глумление?
- Точно не знаю. Но статья плохая.
- Убийство?
- Нет... А что это, глумление?
- Издевательство над тем, что считается святым. В особо циничной форме.
- В особо циничной... Ха! Ничего святого в фильме не было. Война, как война. Вернулись саперы из развалин и воткнули: "Проверено. Мин нет".
- Ну, и?
- Не понял? Вот и я: сто раз смотрела эту муть, и вдруг дошло.
Задний ход в оранжерею через выбитый квадрат, заставленный фанерой, которую они задвигают изнутри. Кто-то при этом вспархивает и, трепеща крылышками, улетает вглубь. Тепло и сыро в микромире тропических растений. Никто не найдет их в темном благовонном хаосе, где сухо шуршат папоротники, жестколисто прикасаются к лицу и различаются на запах жасмины и магнолии, олеандры и лимоны, и что-то совсем уж изощренное - за пределами ботанических познаний. Что-то капает, шипит. Пробираясь в кромешной тьме сквозь джунгли, она шепчет: "А змеи тут не водятся?" Черт его знает, думает он, осторожно ставя ногу и отвечая, что не думает:
"Но, возможно, крокодилы..."
Под навесом пальм она ускальзывает из объятий, приседая и пропадая из виду. Он смотрит сверху, напрягаясь зрением. Тьма непроницаема. Закрыв бесполезные глаза, он ощущает, как из латунной пряжки тонкие пальцы неумело вынимают конец ремня. Ствол пальмы толст и волосат, он обнимает его сзади, прижимается лопатками. Он знает, что сейчас произойдет, поскольку все как-то уперлось в эту границу. Сейчас она падет. Он станет не тем, кем был. Страх? стыд? восторг? Он сам не знает, что, но что-то не дает этому маленькому писцу, невидимому хроникеру, который где-то в нем сидит и неустанно переводит жизнь на слова, как бы запасаясь для будущей литературы, входить в детали новых ощущений, которые уже вторглись за границу ранее возможного и расцветают дальше бессловесно. Есть общая невыносимость. Хроникер внутри хранит молчание. Строчка не бежит. Издавая сквозь ноздри первобытные звуки на "у", Александр Андерс, 18 с половиной, тупо катает затылок по древесной волосне, одновременно вцепившись в нее руками за спиной. Финик? Кокос? Банан тропического леса?
Какая б ни была, под этой пальмой происходит то, во что поверить невозможно.
Он напрягается. Задача при этом поелику возможно уменьшить объем неминуемого катаклизма. Он запрокидывает голову. Борется со стоном и распугивает птиц.
Она не отпускает и потом. Непереносимо, но он честно мучается на волосатой пальме - попавши к людоедке на десерт.
Воздух обжигает.
Она вырастает перед ним с вопросом:
- Кто твоя муза?
Глаза мерцают неизвестно, от какого света. Он ее обнимает, она отводит голову, чтобы скрыть от него его же запах - вполне уместный в этих тропиках.
- Я правильно?
Авторитет на карте. Не будучи ни в чем уверенным, он глубоко кивает.
- Я никогда еще...
Он тоже. Теперь, по эту сторону границы, его тоже переполняют сомнения и вопросы. Но, в отличие от Алены, задавать их некому.
- От этого можно забеременеть?
* * *
Дома он открывает словарь. Так оно и есть. Тропики от греческого "tropos". Что значит "изменение" и даже "поворот".
Крутой...
* * *
С порога отчим проявляет светскость:
- А где же, так сказать, глава?
Хотя и объяснялось по пути на мероприятие, оплаченное ими, но устроенное на чужой жилплощади, что глава там - мать Адама. Которая в ответ разбрасывает руки:
- Художник, знаете ли. Неуправляемая личность!
Из комнаты Адама навстречу им выходит Стенич - гость еще более ранний и вполне непринужденный. Белая рубашка апаш и школьные брюки. Одет он более, чем скромно, но ему можно при такой победительной мужественности. Линия челюсти, как в кино, улыбка ослепительна.
- Стасик! - восклицает мама. - Вас поздравить можно?
- Нужно!
- А с чем?
- Театрально-художественный институт!