Адам хмыкает.
- В литературном смысле...
- На изящную словесность претензий не имею.
- Тогда зачем? Зачем все это доверять бумаге? Попади это в руки вашей лекторше... Представляешь? Еще и в портфеле носишь.
- Не оставлять же дома.
- А если в аудитории забудешь? Под самосвал вдруг попадешь?
- Ты прав, конечно.
- Конкретных людей к тому же называешь. Бабушка, она что, действительно?
- В страшных муках. Выпила бутылку уксусной эссенции. Они в форме треугольной призмы...
- Сожги.
- Ладно. Уговорил. Сам не знаю, зачем я все это пишу. Зачем Ставрогин вдруг предал себя огласке? Возможно, захотелось взглянуть в такое зеркало, где отразились бы рога.
- Только я не Тихон.
- Но на той же стороне.
- На какой же?
Адам произносит с ноткой гордости:
- Не на той, что я.
- Ошибаешься, - говорит Александр без особой уверенности, хотя приводит и расхожую цитату. - Пока не требует поэта к священней жертве Апполон, среди детей ничтожных света быть может всех ничтожней он... А может быть, для удовольствия?
- Что?
- Ты все это написал.
Адам усмехается:
- Проклятый психолог!
Замкнув петлю, "Победа" возвращается в город, где каждый определяется дальше по месту прописки.
12
Дождавшись открытия, он до закрытия просиживает в Центральной библиотеке. Потом возвращается домой.
На скамейке у подъезда Мессер.
Джинсы, отданные сдуру, ветровка с мокрым капюшоном. Запах перегара. Рука, как плоскогубцы.
- Чего такой грустный?
- Не грустный. Озабоченный.
- Скучаешь по Аленке? - Приоткрывает горлышко с золоченым станиолем. - Как насчет? Эй? Коньяк?
- Нет настроения.
- Скучный ты какой-то. Зайти-то можно? Культурно приму и ходу.
При виде Мессера, который примелькался в доме, отчим начинает растирать ладони:
- О! Человек труда явился! А я как раз картошечку в мундире отварил... Ну, как там, на заводе?
- Аванс сегодня выписали. По этому поводу... - С рабочей гордостью Мессер выставляет на стол дорогую бутылку. - Не возражаете?
- Ты как, сынок? Для профилактики простудных? Ну, а я, пожалуй, пропущу...
Они усаживают пол-бутылки к приходу матери:
- Вот, кто мне одолжит!
- Вам? Всегда! - С комком бумажек Мессер выворачивает карман "левисов". - Сколько надо?
- Десяточку?
- Берите пятьдесят!
- Весь район обегала, ни у кого перед зарплатой... Если можно, тогда двадцаточку? Но отдадим только шестнадцатого? Ничего? Спасибо тебе огромное. Что значит - рабочий человек!
Александр, расставив руки, сомкнутые за головой, наблюдает с табурета, слегка качаясь. Это очень прочный табурет. Дубовый. Солдаты, сбивавшие эти табуреты в Пяскуве, в виде проверки бросали их с четвертого этажа на асфальт.
- Трудоустроился?
- В процессе.
- Завтра снова подниму с утра. Представляешь? Вторую неделю ищет, ничего найти не может. Взял бы ты его, Мессер, в подмастерья...
- Что вы все "Мессер, Мессер". У меня ведь имя есть, - куражится кредитор, хотя даже в школе по имени его не звали. - Да! Юлиан Вениаминович... И не "Мессер" моя фамилия, а Мессор!
- Звучит по-венгерски, - оживляется отчим, вернувшийся живым и гвардии майором и, надо думать, не без опыта, из тех самых пяти соседних стран, в которых
зарыты наши трупы.
Удалившись, Александр от нечего делать в старой "Иностранке" перечитывает "Превращение", когда вваливается Мессер, совсем уже бухой, и выворачивает ему на ключицах фланелевую рубашку в клетку, производство ПНР: