Человек этот выбрасывает правую руку в пустоту.
"Пиздишь", - отвечает дерзко Мессер.
Но после уроков следует за ним.
По пути они огибают толпу вокруг детской площадки, где, обливаясь яркой кровью, два мужика в одних рубахах дерутся топорами.
Со стройки детского сада Мессер прихватывает лопату.
Девятнадцать шагов от бурного потока, сорок пять от валуна под дамбой. Штурмбанфюрер снимает красный галстук, надевает на шею черный Железный крест.
"Здесь!"
Лопата вонзается и входит до черенка. Отлегают черные пласты, куда ужимают себя половинки червей. Мессер отбрасывает чуб и недоверчиво поглядывает. Как вдруг отбрасывает лопату и упадает на колени. Пакет! Нездешней голубизны. Обчистив, поднимает очумелое лицо в веснушках: "Мне лично?"
"Из Имперской канцелярии".
Сдирает стежки. Разворачивает лист из школьной тетрадки. Шевелит губами, разбирая по-готически. "Готовься к войне... Адольф..."
Из-под косого чуба глаза, как свинцовые пули:
"Всегда готов. Кого пришить?"
"Пришить?" - выходит из роли Александр.
"Хули ты лыбешься? Крест надел - играй всерьез!"
И головой под дых.
"Голая баба! Голая баба!" - вопит октябренок с огромным портфелем.
"Где?"
"В кино!"
Класс несется к кинотеатру "Смена".
Точно.
Она на фото. Перед самой кассой. Где развернут фотостенд "Это было на нашей земле".
Остальные жертвы немецко-фашистских оккупантов в одежде. Навалены грудами или, закрыв глаза, висят в петле с табличкой "Я был партизан". А эта голая. И ноги отрубили. Нет: просто чулки с нее сползли. Глянцево поблескивающее тело с серым мыском того самого места распростерто у сапог здорового карателя - рукав засучен, свисает рука с тяжелым солдатским парабеллумом. Кто-то восхищенно:
"Парабел..."
Прямым ударом Мессер бьет по стеклу, которое со звоном осыпается. Срывает фото, оставляя уголки на кнопках. И на улицу...
Из кассы вслед: "Милиция! Милиция!"
Мессер сдвигает предохранитель, под которым красное пятнышко:
"Огонь".
"По-немецки Feuer. Дай подержать..."
Ах, эти ушки, за которые оттягиваешь кожух. Толсто-выпуклая ребристость рукояти. Прямой и честный ствол с насадкой мушки.
"Махнемся?"
"Можно. На что?"
"На марки?"
"На хер мне марки. На Железный крест".
"Может, тебе Рыцарский? С Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами?"
Все смеются, никто не понимает. Мессер выхватывает свой парабеллум. Об пол его и сапогом! По коридору разлетаются куски крашеной фанеры.
"Зачем ты?"
"Наплевать. Достану настоящий".
"Где?"
"В пизде! Так тебе и сказал..."
"Учти, - говорит Александр. - В музее они просверлены".
"Ты-то откуда знаешь?"
Лизка добегает до площадки пятого этажа, где забивается в угол и накрепко сводит полы розового пальто. "Только попробуй! - говорит она вполголоса. - Только попробуй..."
Он переводит дыхание.
"Очень нужно..."
Под стопкой постельного белья в шкафу мама прячет принесенные соседкой мемуары эмигранта Федора Шаляпина, который, подавая дурной пример, хвастает там, что мужчиной стал в двенадцать. Александру столько же, только он отступает.
Вниз по лестнице.
Лизка повисает на перилах:
"Эй?"
Он поднимает голову.