В кассе билетов не было.
С рук тоже не достали, вернулись к последнему сеансу. Над улицей Карла Маркса, куда они свернули с Центральной площади с гранитными трибунами, светили фонари, и в этом тусклом свете было ясно, что надежды нет. Бывший "Детский" осаждал не только Центр, подтянулись дальние окраины. Толпа была такая, что стояли даже на проезжей части. Спасая вечер, Алёна сразу предложила в гастроном на Ленинском:
- Возьмем "БТ", сухого...
Но он стоял столбом. Что изменилось? Не было случая, чтобы в детстве не прорвался - на "Овода". Еще был "Друг мой Колька":
Встань пораньше, встань пораньше, пораньше!
Только утро замаячит у ворот
Ты увидишь, ты услышишь, как веселый барабанщик
В руки палочки кленовые берет!
От этого отчаянного детского призыва перехватывало горло. Почему?
Вдруг Александра развернуло. Дружеским ударом:
- Кого я вижу?
В газовом свете выбритые черепа отливали синевой, поблескивали шрамики - то ли домашних побоев, то ли уличных драк. Представители Заводского района заранее обрились под ноль-ноль, а с челкой впереди щербато улыбался Мессер. Не самый из них накачанный, но самый выразительный. Джинсы, черная рубашка, на шее - сыромятно подтянутый к ключицам - Железный крест.
- Привет, Аленка! Чего вы приуныли, билетов нет? Сейчас билеты будут! У нас закуплен целый ряд.
- Мы не в кино, - нашлась Алёна. - Другая программа.
- Последний ряд закуплен. Последний! Куда ты его тащишь?
- В гастроном. Закроется.
- У нас рюкзак поддачи! Идем, ребята! ДЕФА-фильм? Ну как хотите... Эй! - догнал. - А на природу когда? А то мне эти асфальтовые джунгли... Постреляем.
- Из чего?
- А вот увидишь.
- Ладно. Созвонимся, - и Александр легко касается сердцевины Креста. Снял бы, право.
- Ты что, Сашок? Двадцатое апреля? - Повернувшись к ребятам, Мессер выбросил руку. - Хайль Гитлер!
Плечи бритоголовых так и хрустнули:
- Зиг хайль!
* * *
Он еще спал, когда она позвонила в полной истерике. Там на асфальте кровь. Черемуха и кровь. Идем, мы тоже наломаем...
- Какая кровь? О чем ты?
- Юлика застрелили!
- Какого Юлика?
- Ну, Мессера. Там... Прямо перед "Детским"...
Он слушает рыданья.
- Кто?
- Мусор какой-то. Ветераном оказался...
* * *
Заведение на углу Коммунистической и Красной постепенно превращается в шалман. Напивается он так, что выйти без ее помощи не может. Он видит их сразу в красноватом свете вывески. "А-а, - приветствовал он их, опознав в табачном дыму при возвращении из сортира. - Опора режима? С одного удара убиваем? А если мы отменим смертную казнь?"
Все трое отталкиваются навстречу ему от барьера уличного ограждения.
Неожиданно для себя, пропившего реакцию, он уходит от первого удара.
Что наполняет безумной радостью.
- Что? - кричит он. - Смертники перевелись?
Неизвестно от кого, но сзади такой удар, что все взрывается. Тормозя, он свозит ладони. Пытается вскочить, но высоты набрать не успевает, получая под ребра. Он отбивается руками, одновременно пытаясь защитить бока.
- На помощь! Убивают!
Кричит она, он удивляется. Кого? Меня?
Свет гаснет от удара анфас.
Колено над ним, выдавливаясь из нейлона, пялится незряче, как слепой циклоп.
С балконов, из окон глядят жильцы. Он хватается за барьер, встает на колени. Блюет. Чувствуя себя Юрием Власовым, выжимает свой вес. Попытка улыбнуться ужасом отражается в ее размазанных глазах.
- Что с тобой сделали...
Усилия горлом, чтоб не проглотить. Носовой хрящ - или только кажется - следует за пальцами набок слишком далеко. Во рту новый порядок, язык его не хочет принимать. Пытается сказать пардон, но чувствует, что захлебнется, и, криво усмехаясь, на асфальт Коммунистической отплевывает кровь с осколками зубов.
* * *
Мессер отсюда уволок лопату, а сам он потом играл в войну на стройке этого детсада. Няня ведет его мимо детей в чулочках, которые умолкают и таращат на него глазенки.
Стекло замазано белилами.