Он садится в детское кресло, открывает рот.
- Работы на месяц...
- Ме адо быстро. Уеаю.
- Тогда держись. Наркоза нет...
Он сжимает края сиденья.
Звякает по эмали. Он приходит в себя.
- Ну? Будь мужчиной!
- Сейчас буду, - обещает он. - Сейчас...
* * *
В конце июня все разъехались.
Мазурку досталась путевка в международный студенческий лагерь на Золотых песках, что в БНР.
В нелепой на нем куртке стройотряда Адам уехал куда-то к Белому морю. "По святым местам, - и на прощанье хмыкнул. - В порядке трудотерапии".
Убыл и Александр - куда грозил весь этот год.
Но сначала проводили Стенича.
Куда, так и не узнали. На вопрос о маршруте беглец подмигивал и напевал, что людям снятся иногда голубые города
у которых названия нет.
Делал ноги он в полной тайне, даже мать его не знала. Чемодан должны были доставить к отправлению. Не сегодня-завтра в институте обнародуют приказ об исключении "за поведение, несовместимое с моральным обликом артиста советской сцены". Не исключалось и того, что дело передадут в прокуратуру. Филеры заслуженной актрисы ходили по пятам, чтобы накрыть с поличным, или, как щегольнул он мертвым языком, in flagrante delicto.
На перроне нервничал, то и дело воспарял на пуантах. Шпиков не было. Но и человека с чемоданом. "Хуй с ним, уеду налегке!" Каждого обнял, расцеловал в отдельности. Когда он схватился за поручень, они торопливо утерлись.
Стен повернулся с площадки - одет по-школьному, но совсем уже мужчина. Высокий и плечистый.
В глазах стояли слезы.
- До свидания, мальчики?
И в этот момент отрыва увидел кого-то в толпе за ними - кто оказался юношей в черной форме и сбитой на затылок фуражке с малиновым околышем. Толпа расступалась, он бежал, выставляя вперед чемоданом, к которому Стен, улыбаясь, тянул руку...
Адам сказал:
- Все хорошо, что хорошо кончается. Пошли!
На привокзальной площади, известной всему бывшему Союзу парой разомкнутых проспектом близнецов, могучих башен сталинизма, была мало кому известная забегаловка. Даже Александр, в этом городе отбывший десять лет, не знал, что в правой башне можно культурно отдохнуть.
Они поднялись на второй этаж, сели за столик у балюстрады. Высоченные окна выходили на площадь и вокзал.
Было и пиво, но взяли покрепче. Бутылку венгерского рому. Черная красавица на ярлыке - кольца в ушах. Чокнулись. Мазурок, как всегда, до конца не допил.
- Кадет-то?
Они молчали, он настаивал:
- И это будущее наших Вооруженных Сил?
- Замнем, - сказал Адам. - Для ясности.
- Нет, Правилова права. Сажать их надо.
- Гитлер сажал...
Мазурок смотрел на Александра, как, отставив стакан, он подавляет спазмы, вызванные то ли ожогом, то ли уходящим куда-то вглубь подсознания расстройствами речевого аппарата.
- Жалко мне тебя. Ходу таким, как ты, у нас не будет.
- Почему?
- А не дадут. Ссышь против ветра! - Мазурок возвел глаза на низкий потолок отреставрированной и заново побеленной лепнины с бело-голубыми рельефными лавровыми листами.
- Тогда уеду.
- Куда? Ты уже раз уезжал.
- Еще раз уеду. Туда же.
Стекла вокзала пламенеют вдалеке. Главное, сумел дожить до девятнадцати. И даже зубы починил.
- Там думаешь, дадут?
- Не дадут, уеду дальше.
Оба ужаснулись:
- Куда?
18
После Москвы осталось три копейки. Как раз на трамвайный билет.
Оторвав, он садится к окну. Он налегке. Чемодан в общежитии на Ленгорах. Но больше могучей сталинской высотки его в столице России поразил плакат:
Я отвергаю установленный порядок