– А вы и не найдете. Её снесли, кроме шестого дома, и построили вдоль оврага, а шестой остался во дворе, между сараями, жёлтый двухэтажный, – сказал доктор, недоуменно переводя взгляд с Феликса на меня, словно его разбудили в незнакомом месте.
– Понял, не дурак, – бодро улыбнулся Феликс. – Привет Федулу от
Феликса. Я ему перезвоню.
– Кто это был? – просил я на улице.
Феликс пожал плечами.
Мы нашли шестой дом не через пять минут, а через две минуты. Это была двухэтажная оранжевая кооперативная постройка пятидесятых годов с единственным подъездом, перед которым вперевалку прогуливалась бабуля в валенках с калошами и сиреневом пальто с выеденным молью коричневым воротником. При виде нас она смутилась и стала удаляться в сторону сараев, но Феликс перекрыл её путь.
– Витька здесь живёт? – спросил он развязно, но строго.
– Какой Витька, на что он вам? – заволновалась старуха.
– Не рассуждать мне: дома или нет? – прикрикнул Феликс.
Старуха захныкала:
– Ой, говорила я ему, не связывайся ты с энтой собакой. На кой она нужна, одна говно от неё… Нету Витьки, на работе. Пойдем, сынки, отдам я вам энту собаку, будь она неладна…
Всё получилось даже удачнее, чем я предполагал. Ярость моя за время поисков поулеглась, и мне не очень-то хотелось выяснять отношения, брать кого-то нахрапом и кувыркаться в грязи посреди весеннего великолепия.
Старуха ещё колупалась с замком, а с той стороны уже раздавались визги и поскребывания моего Улана. Отстранив старуху, Феликс ринулся в открытую дверь, и Улан, подхваченный во встречном прыжке, забился в его объятиях, облизал его лицо, залепил слюной очки.
Всю дорогу до моего дома Феликс нес Улана на руках и разговаривал с ним, как с блудным сыном. Мне тоже хотелось потискать спасенную собаку, но Феликс имел на это большее право.
Так и вижу я его, идущего по весеннему сверканию улицы пританцовывающей боксерской походкой, с разлетающимися крыльями-полами расстегнутого кожаного пальто, с прижатой к груди крошечной собачкой, улыбающегося своей волчьей, хищной улыбкой.
И долго ещё после этого я вздрагивал при виде долговязых очкариков с такими же носами, такими же ёжиками на голове, так же размашисто, легко шагающих-танцующих по улице. Почти как Феликс, но не совсем. Совсем не так, если приглядеться как следует.
У меня была извращенная фантазия: воображать смерть самых дорогих людей, когда я чаще всего думал о них, больше всего беспокоился. Что бы это значило с точки зрения психологии: "Любимых убивают все"? Не знаю, не хочу углубляться. Возможно, я не один такой и это как раз естественно.
Как бы то ни было, каждый раз, когда у меня появлялся друг неразлей-вода, или мудрый наставник, перед которым я преклонялся
(всего-то несколько раз в жизни), я вёл с ним непрерывный внутренний диалог, спорил или соглашался по разным вопросам, представлял себе его поведение в том или ином случае, его отношение к тем или иным поступкам… и вдруг воображал его похороны. Как я веду себя в этот момент: трогательно, мужественно, безутешно. Как я вообще смогу жить без этого человека, если даже в разлуке беседую с ним? Стоит ли после этого жить?
Я с возмущением отгонял от себя эту сладко-болезненную, позорную мысль, обзывал себя нехорошими словами, но навязчивую мысль усилием воли прогнать нельзя. Её можно только укрепить.
И вот этот гадкий сорняк разрастался во всем пышном цвете безобразия многочисленными подробностями такой реальности и яркости, что от них невозможно было оторваться. Я пишу роман, в котором увековечиваю своего друга под вымышленным именем, он переживает не только своего прототипа, но и автора, а исследователи годы спустя копаются в биографии Феликса и пытаются отделить факты от вымысла, питая легенду до бесконечности.
Ко мне, маститому старику, приходит с рукописью талантливый сын
Феликса, я помогаю ему продвинуться, и он становится моим единственным учеником, вторым сыном, точной молодой копией моего друга, рядом с которой моя жизнь проходит ещё один, дополнительный виток. Я, наконец, женюсь на вдове Феликса и заменяю Гришке его отца, родителям – сына.
Подобный бред возникает в тот момент, когда моему другу и нашей дружбе ничто не угрожает. Но абсолютных отношений не существует, и даже мания без подпитки угасает, чтобы перейти в другую, более свежую манию.
Вы встречаетесь всё реже. Ты работаешь в другой редакции, где отношения всё жестче, всё капиталистичней, где всем наплевать на твои писательские амбиции и никто не позволит, чтобы ты три дня в неделю гулял, а остальное время отмокал на диване, не притрагиваясь к компьютеру, где надо не ждать работу, а искать – а не то из твоих рук её мгновенно выхватят другие, менее притязательные. К тому же, другу не нужна твоя помощь. Скорее – он вытащит тебя из беды, как бывало не раз. А без него и неприятности как будто поутихли.
И вот это произошло. У тебя нет никакого предчувствия, никаких знамений, никаких причин для беспокойства – сколько раз я это замечал. Последнее время ты о нём вообще не вспоминал. Просто звонит его жена и сообщает, что Феликс в больнице, в реанимации, без сознания, головная травма. Первые несколько минут до тебя не доходит, услышал ты это наяву или тебе почудилось, даже настроение ещё не испортилось. У тебя, как нарочно, много дел, надо решить проблему с женщиной, и ты не хватаешь тачку, чтобы лететь в больницу мгновенно (как в мечтаниях), а откладываешь посещение до вечера.
Ужасно, конечно, но мало ли нас били чем ни попадя, мало ли раз увозили в больницу, да и в реанимацию. Каждый раз обходилось.
Хочется верить, что и в этот раз. Надо быть мужественным, надо быть оптимистом… В чужой беде нетрудно быть оптимистом.
Ближе к вечеру встречается Стасов, который, в отличие от меня, именно мгновенно схватил машину, именно полетел. И вот оказывается, что спешить действительно не за чем. Феликс лежит в коме, "как растение", если ты к нему придешь, он тебя всё равно не узнает. Да тебя и не пустят.
Надежда на жизнь? Процентов десять. И по самым оптимистичным предположениям это будет жизнь парализованного инвалида. Можешь себе представить Феликса парализованным инвалидом?
Я всё же прихожу в больницу и жду на лестнице перед дверью врача реанимации. Нет, в принципе он может меня пустить, но не видит в этом никакого смысла. Он лежит в коме. Понимаете, что это такое? Он превратился в растение. Есть ли надежда на выживание? Мы пока не отрицаем такой возможности. В лучшем случае – процентов пять.
Спасибо. Да не за что.
Я постоял под дверью и отправился домой. До меня дошло.
В последний раз я видел Феликса на моей свадьбе, где он был свидетелем. Незадолго до этого он подарил мне точно такой же, как у себя, темно-синий, почти чёрный костюм в полоску, который был ему великоват, и на свадебной видеозаписи мы выглядим почти как братья-близнецы. Я даже больше похож на брата Феликса, чем Гром, хотя бы потому, что Гром – невысокий брюнет без очков, сроду не надевавший костюма.
Свадьбу снимали люди, впервые державшие камеру в руках, к тому же весьма нетрезвые к концу съемки. Поэтому, как на всех подобных записях, камера прыгает с одного лица на другое, надолго упирается в землю или в стену, стоит какой-то невнятный галдеж, гости без конца наливают и пьют, потом очень долго пляшут, потом неподвижно, как на фото, позируют, потом идут гуськом по тропинке, потом раздеваются и лезут в пруд… Потом на экране появляется корова с обосранным хвостом, которую долго-долго кормит с руки какая-то пьяная девица
(кто такая?). И наконец, в последних кадрах, появляется Феликс. Он снимает рубашку и рассматривает на своем плече фурункул, заклеенный лейкопластырем, рассуждая о том, можно ли ему купаться с таким заболеванием.
Девушки доказывают Феликсу, что купаться ни в коем случае нельзя, а он настаивает, что купаться можно и даже полезно. Пленка на этом обрывается, но я ничуть не сомневаюсь, что Феликс искупался, и скорее всего – в одежде.
Феликса на этой записи довольно много, потому что он чудил, хохмил, солировал и камеру часто направляли на него. Я с большим трудом отбивал кассету у своей бывшей семьи (то есть – у тёщи), считавшей её своим неотъемлемым имуществом, наряду с моими книгами, пластинками и паспортом (а другого имущества у меня не было), и кое-как выторговал на том условии, что предоставлю им точную копию.
Кассета ещё долго ходила по рукам, её долго смотрели и копировали родители Феликса и его вдова. А когда она вернулась ко мне в потрепанной коробке через несколько месяцев, смотреть там было нечего. Феликса на ней не было, меня не было, не было дыхания жизни и дружбы, а были какие-то паяцы, пляшущие человечки, тени забытых предков.
Свадьбу мы решили устроить на даче: для экономии, для свежего воздуха и вообще… Довольно глупо было устраивать пиршество по всем канонам уездного ритуала – с плюшевыми мишками, лентами и гармошками
– человеку, который женился так часто, как я, и питал к этому занятию такое отвращение.
И все же, полностью перебороть мировоззрение тёщи мне не удалось.
Что касается расходов, она согласилась урезать их до минимума, из жадности. В том же, что касается ритуала, она не уступила ни пяди
(поскольку бесплатно).
Для начала нас озадачили какой-то пакостью перед дверью квартиры, перетянутой, если не ошибаюсь, ленточкой. Навстречу нам в подъезде попался зашуганный, угнувшийся тесть с ведром воды, очевидно, пытавшийся что-то символизировать. А возле ленточки у нас стала выпрашивать выкуп соседка. Феликс дал ей одну купюру среднего достоинства, потом другую, – она не унималась, как будто решила обогатиться на этом деле всерьез и строила определенные финансово-хозяйственные планы. Для подобных целей я выделил Феликсу некоторую сумму, а теперь ему приходилось влезать в собственные, более чем скромные сбережения, жизненно необходимые для нашей же опохмелки. Даже на видеозаписи видно, как в этот момент мы начинаем сердиться не на шутку, как играют у Феликса желваки.
– А мы тогда не будем жениться. Пойдем, друг мой, куда-нибудь ещё, – сказал Феликс настолько серьезно, что соседка отлипла. Эта фраза на записи тоже сохранилась.
Но пошлый ритуал на этом не закончился. Нам вынесли трехлитровую банку с водой, на дне которой лежал какой-то ключ (от райских кущ?).
Надо было исхитриться достать этот ключ из банки либо, если рука не проходит, выпить всю воду до дна. Зная обычаи моей новой семейки, я бы не удивился, что это придумано из экономии: нахлебавшись такого количества воды, много водки не выпьешь. Тут уж Феликс отбросил условности, растолкал баб и ворвался в квартиру, чтобы "похитить невесту" – или как там это называется.
Последняя, и самая физически неприятная дань народности заключалась в прекрасном венецианском обычае объезда трех главных городских мостов – тем более странном, что роль главного водоема в нашем городе выполняет обмелевший, заболоченный ручей, по которому стекают отходы оборонного машиностроения. На последнем, самом длинном мосту по пути в Ясную Поляну обычай требовал пронести невесту от начала до конца. Вроде, пустяк, для такого неслабого мужчины, как я, несущего такую тощую бабу. Прыгающая камера запечатлела, как невеста всё-таки выскользнула из моих объятий на последнем рывке и протащилась несколько метров ногами по земле под радостный гогот зрителей. Камера не могла передать моего острого желания перекинуть обузу через перила моста в Воронку.