Девушка растерялась:
— Господин Чатсворт строго-настрого запретил его беспокоить. Он сейчас разговаривает с Парижем.
— Хватит! — взревел Бергманн. — Пошли отсюда!
— Фридрих! Давайте подождем еще минут пять.
— Вы меня бросаете? Прекрасно! Я ухожу один.
— Хм, ну ладно. — Я неохотно поднялся.
В этот момент дверь кабинета отворилась. Ухмыляясь во весь рот, вышел Эшмид.
— Заходите, прошу вас.
Бергманн даже не взглянул в его сторону. Грозно пригнув голову, как бык, увидевший красную тряпку, он вошел в кабинет. Чатсворт сидел, развалившись за столом, в пальцах дымилась неизменная сигара. Приветственным жестом он махнул рукой в сторону стульев:
— Присаживайтесь, господа!
Бергманн не стал садиться.
— Для начала, — он едва удерживался, чтоб не сорваться на крик, — я требую, чтобы этот Фуше,[51] этот подлый шпион, убрался отсюда.
Эшмид продолжал улыбаться, но видно было, что он уязвлен. Чатсворт в упор уставился на Бергманна из-под толстых стекол очков.
— Не валяйте дурака, — примирительным тоном начал он. — Никто отсюда не уберется. Если вы хотите что-то сказать, говорите. Эшмида это касается так же, как и меня.
— Вы его защищаете? — возмутился Бергманн.
— Разумеется, — бесстрастно отпарировал Чатсворт. — Я всегда защищаю своих подчиненных. Пока они не уволены. А кого увольнять — решаю тоже я.
— Меня вам не уволить, — выпалил Бергманн. — Я не доставлю вам такого удовольствия. Я уйду сам!
— В самом деле? Надо же, вечно режиссеры меня бросают. Как назло. Все, кроме полных идиотов.
— Это вы о Кеннеди?
— Эдди? Этот прохвост еще ни одной картины не сумел довести до конца! Для этого тоже талант нужен!
— Вы издеваетесь надо мной!
— Простите, старина. Но вы сами выставляете себя в дурацком свете.
Бергманн пришел в такую ярость, что даже не нашелся с ответом. Круто развернувшись, он двинулся к двери. Я нерешительно топтался на месте, наблюдая за ним.
— Послушайте, — произнес Чатсворт таким повелительным тоном, что Бергманн остановился.
— Мне нечего слушать. Я не намерен выслушивать ваши оскорбления.
— Да никто и не собирается вас оскорблять. Сядьте же наконец.
К моему изумлению, Бергманн повиновался. Мое отношение к Чатсворту улучшалось с каждой минутой.
— А теперь выслушайте меня, — каждое слово Чатсворт отделял клубочком дыма, — вы решили бросить съемки. Вы разрываете контракт. Прекрасно. Надеюсь, вы понимаете, что делаете. Это ваша проблема и юристов. Но должен же кто-то закончить эти чертовы съемки….
— Мне наплевать, — прервал его Бергманн. — Этот фильм для меня больше ничего не значит. А ваша попытка прикрыться абстрактной справедливостью…
— Кто-то должен закончить эти съемки, — невозмутимо продолжил Чатсворт. — И мое дело проследить, чтобы они…
— За мной шпионили. За моей спиной отснятый материал давали смотреть этому безмозглому кретину…
— Давайте начистоту, — вновь заговорил Чатсворт. — Эдди смотрел материал неофициально, потому что Сэнди тревожило, что съемки слишком уж затянулись. Он хотел с кем-нибудь посоветоваться. Я ничего не знал. Сэнди действовал на свой страх и риск. Он нарушил правило студии. При иных обстоятельствах ему бы сильно не поздоровилось. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, я считаю, что он поступил абсолютно правильно. Я знаю, в последнее время вам пришлось нелегко. Знаю, что ваши жена и дочь были в Вене во время этой заварушки. Всем сердцем сочувствую. Именно поэтому я терпел до последнего. Но я не могу швырять студийные деньги на ветер из-за чьих-то личных проблем, будь они ваши, мои или кого бы то еще ни было…
— Поэтому вы пригласили этого болвана на мое место?
— У меня в мыслях не было никого приглашать на ваше место. Я даже не знал, что вы уходите.
— И теперь вы отдадите картину этому недоумку Кеннеди, который пустит псу под хвост все, что мы с Ишервудом с таким трудом и любовью создавали все эти долгие месяцы.
— И во многих отношениях, не могу не признать, чертовски хорошо поработали, но что делать? Вы не оставляете мне другого выхода.
(Бог ты мой, да он просто душка, восхитился я.)
— Все погибло. Все пропало! Все псу под хвост! Кошмар! Все кончено!
— А вам-то что? Вас же больше не интересует эта картина.
Глаза Бергманна вспыхнули:
— Кто это сказал?
— Вы сами и сказали.
— Я не говорил ничего подобного. Я сказал, что меня не интересует картина, к которой приложит свою лапу этот ваш Кеннеди.
— Вы сказали, что вас не интересует… Правда, Сэнди?
— Ложь! — Бергманн бросил испепеляющий взгляд на Эшмида. — В жизни не говорил ничего подобного. Как она может меня не интересовать? Я вложил в этот фильм все мое время, силы, душу. Кто посмеет сказать, что она меня не интересует?
— Молодец! — искренне расхохотался Чатсворт. Он поднялся из-за стола, подошел к Бергманну и хлопнул его по плечу. — Вот это характер! Разумеется, она вас интересует! Я всегда это знал. Я первый помогу вам вытрясти душу из того, кто осмелится сказать обратное. — Он умолк, словно вдруг осененный какой-то идеей. — Знаете что? Давайте втроем пойдем посмотрим ваш материал, вы, Ишервуд и я. А Сэнди с собой не возьмем. Надо же проучить этого свинтуса.
На этот раз Чатсворт сам повел Бергманна к двери. Тот казался настолько ошарашенным, что и не думал сопротивляться. Чатсворт придержал дверь открытой. Выходя, я заметил, как он, обернувшись через плечо, подмигнул Эшмиду.
В зале нас уже ждали. Мы просмотрели сегодняшнюю пленку. Под конец Чатсворт как бы невзначай обронил:
— Это все, что вы сделали за последние две недели?