В честь моего дня рождения — внеочередная глава!
Удивительно крупные хлопья снега, медленно кружась, укрывали толстым одеялом застывшую в сонном оцепенении степь, скованную льдом могучую Ивору, соединённую каналом с таким же застывшим Иттаром, крыши домов, улочки города, целый мир!..
Ветра не было.
Казалось, весь тот мир затих, и остался только стук сердца — и облачка пара, появлявшиеся с каждым выдохом.
По скромному мнению Цоноры было тепло, даже по сравнению с зимами в Тау'Ксе — хотя для Юга эта погода считалась суровыми морозами. Как ей успели рассказать, снег выпадал далеко не всегда, а когда случалось чудо и белоснежный покров укрывал степь, он быстро таял, смываемый нудной моросью.
Великие реки тоже редко сковывались льдом достаточной толщины, чтобы он был способен выдержать вес взрослого мужчины. Много пьяных идиотов и просто любителей испытывать судьбу, явно не местных, ибо южанам с младенчества вдалбливали в голову запрет приближаться ко льду, находили свою погибель в холодной воде, обеспечивая тем популяцию гулей новыми экземплярами. А сайши кланов ниже по течению — работой.
Впрочем, жалеть глупцов, не способных внять предупреждениям, Цонора не намеревалась — те сами были виноваты в собственных бедах. Жалела она тех, кому приходилось разбираться с последствиями действий тех глупцов.
Цонора знала, как опасен лёд. Просто у неё на родине он становился таковым к поздней весне.
Всякий цав'ен умел подчиняться приказам и следовать советам — иначе они бы просто не выжили в собственном суровом мире.
Наверное, именно потому, когда служанки посоветовали ей для прогулки всё же накинуть обитый мехом плащ, она не стала спорить и послушала их. Пусть и в отличие от всё тех же служанок, сновавших по двору замка, ей не приходилось кутаться в плащ, а падавшие на щеки снежинки не вызывали желания зарыться в нежный мех, спрятаться от них.
Наверное, зима станет её порой.
Наверное, это единственное время, когда она не будет чувствовать себя несчастной и лишней в этом краю. Когда вся её суть найдёт себе применение.
Возможно, когда-нибудь она признается себе, что отчаянно скучала по родине.
И пусть отец откупился ею.
И пусть там она никогда не была по-настоящему счастлива…
Но всё же она до ноющей боли в сердце любила край, подарившей ей жизнь. Любила тёмные коридоры отцовского замка, улочки города, своды пещер, освященных колдовскими кристаллами, и Сердце города, без которого жизнь в нём была просто невозможна.
В детстве ей говорили, что это именно Страж создал прародителей их народа, и могущественные источники, что стали Сердцами городов, способными заменить свет умирающей Солы.
Благодаря этому многие цав'ен годами не поднимались на поверхность, особенно женщины — грибы и мох росли в пещерах, ремеслами заниматься можно было и в городе, в тепле и свете, в безопасности.
Даже сама Цонора увидела снег впервые только в девятую свою осень — когда отец позволил ей подняться с ним на поверхность, чтобы встретить делегацию правителя соседнего города-царства. И снег этот в багровых лучах Солы, показался царевне самым прекрасным, что только могло существовать в Ианэ. И даже когда она обожглась о него, коснувшись, её мнение не поменялось — просто она запомнила, что красота нередко причиняла боль.
Тогда же она впервые увидела светило их мира, к слову.
И небо, усыпанное мириадами звёзд.
И беспроглядную тьму, клубившуюся на западе — самый краешек Бездны, делавший их мир столь неприветливым.
…А ещё, той же осенью, отец заключил договор с тем царем, и она должна была стать невестой юному царевичу.
А весной отец ушел в поход на А'Ксаан, оставив править её брата.
Его не было год.
Когда же он вернулся, за ним по пятам следовала пламенная смерть в виде драконьих всадников и их владыки. Они разорили то царство, с которым отец заключил договор, её жених погиб, а она, спустя долгие месяцы осады, когда народ был готов взбунтоваться от голода и самолично отдать их семью врагам, её отдали шесс'ен.
Как гарант мира, невесту второму принцу и почётную заложницу.
Цонора помнила, как ей было страшно покидать родной край навсегда. Как не хотела она отправляться к подбившим их врагам, как рыдала она, вцепившись в руку отца.
Но тот лишь смахнул её — и отдал слугам императора.
Предал её.
Последний раз Цонора видела Солу и звёзды родного мира через пелену собственных слёз.
И серый цавербийский снег.
Поэты юга видели в белизне снега что-то прекрасное. Метафору очищения мира через смерть и перерождение. Не зря же считалось, что чертоги Саинэ окружала именно что белая пустошь. И вечная метель.
Цонора знала цену этой красоте.
Цонора помнила, пусть уже и смутно, трескучие морозы родины и то, как тревожились женщины за своих мужей, ушедших на охоту — через раз кто-то да не возвращался. Пусть так было не во всякий год, порою, за лето удавалось собрать хорошие запасы и необходимость покидать город отпадала вовсе.
Зима — это меховые плащи, обтрескавшиеся губы и голод.
Даже у царей — голод.
Отец не желал пировать, когда народ сидел с пустыми животами, и потому в такие моменты приказывал раздавать содержимое дворцовых хранилищ.
Зима — время изоляции, когда никакие корабли не могли достигнуть цавербийских городов, потому что лёд толстым щитом сковывал моря, а безумный ветер не давал даже шанса воспользоваться санями и ездовых животными. Даже меж собой у городов-царств не было сообщения.
Суровый мир рождал суровый народ.
Снега на Цавербе было мало, вся вода давно застыла в ледниках, да и мало касалось происходившее на поверхности тех, кто не был охотником или разведчиком.
Их города-царства располагались глубоко под землёй. Там, где вечный холод не мог их достигнуть.
Их народ научился жить в таких условиях и не роптать на судьбу. Хотя, согласно преданиям и легендам, а также храмовым хроникам, до Прорыва всё было совсем иначе.
Каменный Лес был тогда живым, и именно из его древесины строились лодки и корабли, им не приходилось покупать нужные материалы у цишен и людей. Граница Бездны проходила по западному морю, и вся степь, ныне практически безжизненная, была домом для множества зверей, что паслись там и служили добычей цав'ен. Там росли ягоды и грибы, съедобные коренья, и замёрзший народ тогда ел не только рыбу, водоросли да тюленье мясо…
Но шесс'ен устроили Прорыв, и всё то изобилие погибло.
Шесс'ен устроили Прорыв — и поплатились за это. Но цав'ен заплатили гораздо большую цену — не от лап Тварей, но от внезапно начавшегося голода погибло гораздо большее её соотечественников, чем детей золотого неба.
Несправедливо.
Живя под светом Очей, Цонора научилась игнорировать это. Игнорировать так же, как и тот факт, что погубившие её царство враги относились к ней лучше чем родные братья.
Шесс'ен не голодали. Среди них не было крестьян — сплошь господа.
Шесс'ен не замерзали насмерть — с каждым из них было собственное пламя, что могло их спасти в трудный час.
Шесс'ен молились тем же богам, и рассказывали ту же историю, но почему-то Цоноре всё казалось другим. Каким-то неправильным, каким-то искажённым. Словно бы местная версия событий отличалась деталями, но уловить эту разницу, конкретные её моменты, не удавалось.
Стыдно было признаться — живя на родине, Цонора не умела читать.
Она и язык то знала только их собственный. Торговый же, по словам отца, был ей, будущей жене и матери, совершенно ни к чему.
Воевали и торговали мужчины.
Её уделом были быт и дети.
…Когда императрица узнала о её неграмотности, она пришла в ужас. И приказала ей учиться вместе с младшим принцем. Благо, она оказалась способной ученицей, и к тринадцати годам говорила и на Старой Речи, и на торговом языке спокойно, могла читать, писать и считать, при необходимости даже составлять стихотворения. Поэтические умения считались важным аспектом культурного просвещения для шесс'ен — они очень ценили собственную литературу.
В тот же год она стала учиться уже вместе с принцессой Никко, что стала ей доброй старшей сестрой.
Никко помогала вникнуть в культуру своего народа, помогала избегать неловких ситуаций и в принципе стала её главной поддержкой в королевском дворце.
Впервые оказаться столь далеко от неё, жить более не в одном с ней замке было тяжело. Гораздо тяжелее, чем она представляла.
Её супруг был буквально ожившей мечтой любой юной деву — красивый и учтивый, сильный, умный и внимательный да ещё и оседлавший дракона! Но он был ей совершенно чужим. Никко любила брата, всех своих братьев, на самом деле, и Веарди она знала только по рассказам подруги, и… жаловаться ей было, конечно, н на что. Прошло всего два месяца с момента их свадьбы, они не успели сблизиться, не успели притереться друг к другу. Но, порою, Цоноре казалось, что это и вовсе было невозможно.
Всякая дева мечтала, чтобы супруг боготворил ей, как Алый Дракон свою Золотую Королеву, но… Наверное, это было исключение из правил. И для неё, Цоноры, подобное было невозможно. Но… мечтать же ей никто не запрещал, верно?
Вся империя праздновала наступление нового, восемьдесят восьмого года. Богослужения в Храмах шли по множеству часов, и стоять бок о бок со своим супругом перед алтарным очагом с Негасимым пламенем, зажав в руках жертвенный букетик сухих цветов безвременника — они должны сгореть, чтобы боги узнали о завершении прежнего года и чтобы весной расцвели подснежники.
Кто бы мог подумать что в культуре суровых шесс'ен столько всего завязано на цветы?..
Для цав'ен новый год не был счастливым праздником. Середина зимы, зачастую самый холодный день. Переходный период, завершение и начинание — сакральные события, и в них не место было веселью. Цонора слышала, что в этот день века назад в случае слишком холодной зимы царь должен был принести в жертву младшего сына, чтобы весна пришла раньше и народ не голодал. А ещё говорили, что в некоторых городах-царствах этот обычай до сих пор практиковали.
Дикий ритуал! Неправильный. Нельзя убивать своих детей. Вообще никого нельзя, так-то, но это ещё пойди докажи… Для знатных цав'ен в новогоднюю ночь было естественным делом принести в жертву кого-то из своих рабов, обычно людей, захваченных где-то на островах Леды. Всё для того, чтобы наступивший год был успешным и благополучным.
А шесс'ен жертвовали цветы… уже погибшие, в любом случае обречённые цветы.
Наверное потому они и жили в тепле и изобилии.
Подобно дню её свадьбы, богослужение было сутра, а праздничный пир должен был начаться только к вечеру. Чем занять себя на день, Цонора не знала, а потому просто пошла бродить по замку.
Тенью за ней следовал телохранитель, даже не стараясь скрываться, как это было до её замужества. В постоянном присутствии гвардейцев не было ничего удивительного, оно было привычно с малых лет и свою охрану всякий королевской особо положено было воспринимать ещё одним предметом интерьера, мебелью, но… Дорогой супруг настоял на том, чтобы её защищал именно этот человек, не желая пояснять, почему именно и всем видом своим показывая, что и слушать и не станет возражения. А Цонора возражать и не собиралась.
Гвардеец был ей знаком.
Не лично, конечно, но она знала его имя, и не раз видела его в коридорах императорского дворца — благо, память на лица у неё всегда была хорошая, а спустя семь лет жизни под золотыми небесами на научилась хорошо различать местных.
Ноги сами привели её к на галерею, с которой открывался вид на поле и Драконьи Палаты, где жили Клома и Цаиш.
Сияющая золотом чешуя Цаиша ярко контрастировала с болезненно яркой белизной снега — супруг явно решил размяться и дать своему дракону полетать. Даже со стороны смотреть на это было жутко — не то что представлять себя в седле, однако любопытство перебороло.
— Каково это? Летать на драконе.
Гвардейца её вопрос, кажется, немного сбил с толку — словно бы он не ожидал, что охраняемая им особа решит заговорить.
Ах, да! «Мебель»…
— Что Вы имеете в виду, Ваше Высочество?
— Вы ведь тренировали принца Шани, я помню, — постаралась Цонора улыбнуться лукаво. — Единственный не-шесс'ен среди Всадников. Мы с принцессой Никко наблюдали за Вами.
Ледяная маска равнодушия разбилась, гвардеец тихо рассмеялся, потер затылок в смущении.
— Не думал, что королевским особам есть до нас дело, — признался он, переступая с ноги на ногу, и внезапно показался Цоноре намного моложе, чем она думала изначально. Первое впечатление, вид измождённого бедами и испытаниями, выпавшими на его долю, мужчины сменились образом нашкодившего мальчишки, которого поймали на горячем — точь-в-точь её братья.
— Шани с восторгом о Вас отзывался, называл Вас своим любимым наставником, дае Феан, — словно большую тайну сообщила принцесса заговорщицким тоном. — Ваше отречение и ссылка на юг очень расстроили его. Я слышала, принц даже просил за Вас, чтобы Вас если не оправдали, то хоть оставили б вам дракона…
А вот гвардеец её настроя не разделял, мгновенно переменившись в лице — и всё очарование озорной юности вновь сменились пеплом в глазах.
Неужто она сказала что-то не то?
Что-то лишнее?
Она обидела его чем?
— Все не так просто, Ваше Высочество, — пробормотал дае Феан раньше, чем она успела, просто на всякий случай, извиниться за свои слова. — Даже в былые годы на Юге седлать драконов позволялось только королю и его наследникам. А я, Вы сами сказали, всего лишь человек.
— Я не то имела в виду! — горячо заверила Цонора. — Я не…
Неужто они этим обидела его? Проклятый торговый язык — в нём было слишком просто сказать что-то не то, оттенки значений сочетаний слов ускользали от неё, и вот, ненамеренно оскорбила хорошего человека…
Принцесса чуть не взвыла от досады — терять расположение своего защитника было глупо и недальновидно.
Как же так!
— Я знаю, — прервал мужчина поток её самоуничижительных мыслей. — Вы — не то. А все остальные — именно это. А теперь, после последней войны…
— Отец лишил империю десятков драконов, — прошептала Цонора, начиная понимать. — Теперь их просто недостаточно?
— Не только. Вы ведь знаете, что, согласно официальной версии, драконьими всадниками могут стать только потомки Эйрена Великого? — она кивнула, приготовившись впитывать информацию из неожиданного, но столь поездного источника, раз уж тот соизволил поделиться ею. — Мол, во всяком, кому это удалось, есть хоть малая толика крови Талэ. Для шесс'ен это не удивительно, их всегда было больше прочих, они всегда были господами, а господам свойственно пере жениться между собой. В той или иной степени, все Великие Кланы родственны друг другу ныне.
— Но Вы в эту парадигму не вписываетесь… — заметила Цонора недоумённо. — Потому что ребенок шесс'ен — всегда шесс'ен? Но ведь Верные, веками смешиваясь с людьми, в итоге приняли их облик и от аниа стали неотличимы, хоть и несли в себе наследие своего народа. Может, Вы такой же?
Мужчина отрицательно покачал головой.
— Род Феан всегда был человеческим. Я хорошо знаю своих предков, в клановой книге описаны все дети. Мы никогда не имели ни тёмных волос, ни смуглой кожи. На ближайшие полсотни поколений я — точно человек. И это ломает парадигму, да. Мне вообще позволили оседлать дракона истинным чудом — шла война, всадников не хватало. Я был юнцом, едва старше Вас, принцесса… Это только говорят, что всякий может встать всадником. Я тоже в это верил, наивный… На деле всё обстоит совсем иначе — из сотни претендентов отбор пройдет едва ли десятая часть, из сотни прошедших дай боги один станет всадником. А остальные… тоже пройдут обучение, конечно, и в теории могут исполнить свою мечту, но… На деле, они становятся обслуживающим персоналом. Тренируются, конечно, читают, спасибо, допуск до библиотеки есть, учатся. Но главной их задачей становится уход за драконами — кормить и чистить их, убираться, помогать кузнецам. Всадники погибают чаще драконов — и может образоваться новая пара. Я ведь тоже до войны ухаживал за Шаей, чистил ей чешую, постоянно был рядом, общался с ней. Относился к ней не как к транспорту или оружию, а как к удивительному созданию, частичке Третьей Эпохи. Шая потеряла своего всадника в битве, и никого не желала принимать в качестве нового. А меня — приняла. Почти случайно. И я стал символом для многих человеческих ребят. Практически идолом.
— А вы просто разговаривали с ней.
— Великая сила разговоров, — в его голосе слышался сарказм. — Людей среди желающих стать всадниками больше, чем шесс'ен, но я долгое время был единственным, кто смог. Поэтому что есть такая правда — Страж создал шесс'ен из пламенных драконьих душ, потому им так легко устанавливать связь с драконом, легче чем кому бы то ни было другому. Но и другие на это способны. Просто надо понимать, что это не то же, что седлать лошадь иди даже азафа — драконы разумны, с ними надо сотрудничать, а не просто использовать их. А многие про это просто забыли. После войны, когда мы потеряли непозволительно много пар, каждый всадник должен был готовить своих приемников. И быть готовым даже умереть, но спасти своего дракона. Наша жизнь и раньше ценилась не слишком высоко, теперь же она стала не более чем разменной монетой.
Повисла тишина.
Вот оно что.
— Если вы тренировали собственных учеников, то как вы оказались одним из наставников принца? — спросила Цонора, наконец.
— Я оказался эффективным.
— А остальные — погибли.
Не вопрос — утверждение.
Вот почему всадники были столь страшны в нападении…
Лучшие из лучших.
Выжившие.
Дожившие.
Пережившие.
— И это тоже.
Ловко он конечно от её главного вопроса увернулся!
— Вы так и не ответили на мои вопросы, дае Феан! — Каково это — летать?
— Страшно. Очень страшно. Но ощущение свободы того стоит.
— И как вы смогли от этого отказаться?
Как?
— За совершенное мной мне смерть так-то полагалась. Ваш супруг вымолил у короля для меня помилование, жизнь, но уже на правах его телохранителя.
— Так почему вы охраняете тогда меня?
Он снова печально покачал головой.
Да откуда в таком молодом мужчине столько горечи?!
— Милорд прекрасно способен за себя постоять, в Хэлиссе он это доказал в особенности, а вот вам может угрожать опасность.
— Отец может навредить мне, чтобы был предлог для новой войны.
— Вы боитесь его?
Солгать?
Сказать правда?
Промолчать?
— Всегда боялась.
Правду.
— С такой семьёй врагов не надо.
— Моя семья теперь Талэ. И Юг. Пусть мне и по обычаю сохранили фамилию. Если отец нападет, то должен быть наказан.
— Будет.
Будет.
Непременно.