— Идемте… посидим… я уже стол накрыла, — говорит она шепотом, чем страшно раздражает меня, — выпьем за ваш приезд.
«Накрыла стол» — это, конечно, сильно сказано, особенно после Баку с его гастрономическими изысками даже в самое шальное, шакалье время. На журнальном столике — Людмила относится к той категории разведенных женщин и вдов, которые едят, вернее, «кушают» или «питаются» исключительно на журнальных столиках, листая журналы мод и переключая каналы телевизора — «первое», «второе», литровая бутыль водки с «пэрчиком», морс, хлеб и большая пепельница, похожая на Колизей (приятного аппетита), по самый верх с окурками и семечной шелухой. Это была та самая пепельница, которую муж моей кузины купил на Тишинском рынке.
Ну, думаю, раз приглашает, отказываться нельзя, тем более, Бог знает, когда еще свидимся и свидимся ли вообще, все-таки у меня с этой квартирой на Патриарших прудах столько связано.
Значительный запрыгивает на диван.
Людмила сажает меня в кресло. Наливает борща в тарелку. Вспоминаю о еде в своей сумке — мама снабдила, несмотря на мой строжайший запрет: «приедешь, хоть первое время будет что поесть», я не стал ее переубеждать, объяснять, что было бы вовсе не плохо иметь еще и место, где поесть, и что для Москвы это, быть может, гораздо важнее.
Людмила недовольна тем, что я ставлю на столик баночку с черной икрой, большой пакет с зеленью, фаршированные баклажаны… Окончательно добивают ее котлеты в томатном соусе.
— Вам что — не нравится то, чем я вас угощаю?!
— Что вы, — говорю, — просто таким образом вношу свою лепту.
После первой рюмочки — за мой приезд, за встречу, интересуюсь фонариками. Я упустил из виду, я не подумал, с кем у нее ассоциируются электрические фонарики. И тут началось…
— Илья, скажите мне только честно, Христофор, действительно, ничего такого вам не говорил, когда вы с ним перед самым отъездом сидели? Вы же с ним очень долго о чем-то беседовали.
Я делаю вид, что пытаюсь вспомнить, о чем вообще мы с ним тогда говорили.
Пожимаю плечами. Нет, ничего такого не припомню. Самый обычный мужской треп.
— Ну что вы, Людмила, — говорю, — неужели вы думаете, если бы он что-то такое сказал, я бы вам не передал по телефону еще из Баку.
Она вздыхает. Насаживает на вилку котлету, приготовленную моей мамой, и кладет себе на тарелку. Еще раз вздыхает и кладет фаршированный баклажан.
Я достаю сигарету. Тянусь к Колизею, набитому семечной шелухой, и вспоминаю, что Людмила курит только на кухне.
— Курите, курите… — Она наливает себе и мне.
Я думаю, что мне уже хватит пить. Людмила не замечает моего жеста.
— С тех пор, как этот мерзавец оставил меня, а меня никто так не оставлял, я курю и здесь, и на кухне, я вообще стала много курить.
— Да, но… выглядите вы ничего. — Я чокаюсь и закуриваю, и ругаю себя за то, что сам же навел ее на продолжение бакинского телефонного разговора.
Закусив баклажаном, Людмила говорит:
— Что значит «ничего»?
О, думаю: попался после двух рюмок.
— То есть, я хотел сказать, вы очень хорошо выглядите. По вас совершенно не видно…
— …что меня бросили, оставили…
— …что вы стали больше курить…
— …как никто никогда не оставлял?!
Она опять наливает. Я опять прикладываю руку к груди, показывая, что больше не могу. Она опять не замечает моего жеста.
— Куда я только не звонила. И на работу к нему, в офис, и домой, и на программу «Третий глаз», всех его клиентов на ноги подняла.
— Может, ему срочно пришлось бежать из Москвы. Вы же знаете, какое сейчас время. У человека свой бизнес, такая клиентура…
— …только не надо мне про его бизнес!! — Людмила сбрасывает Значительного с колен. — Оставил меня со своими фонариками один на один. Он же знал, какое у меня материальное положение. Я ведь у людей деньги заняла под его идею. Парад Планет. Эра Водолея. Год Хаурватата. Хорошо, что половину партии у меня уже приняли в магазине «Свет» на Арбате. А с другой половиной я даже не знаю, что делать! — Маркиз снова запрыгивает к ней на колени.
— Я вспомнил, о чем он мне говорил.
— Да?! — Людмила сильно прижимает к себе кота.
Сросшийся с любимой хозяйкой, Значительный от блаженства втягивает башку в черную шубу.
— Он говорил… что конец лета — время особого влияния Большой Медведицы. А еще он говорил, что наше истинное живет в нас, мы рождаемся с этим, но почему-то всю жизнь ищем дорогу к нему.
— Красиво… Очень. И очень похоже на Христофора, только это не Христофор. Это Илья.
— Ну и что, — говорю, — разве вы не это хотели услышать?
С чего это вдруг меня понесло?
— Нет, сегодня я хотела услышать правду. Как ни странно, Илья, как ни странно. Я хотела услышать правду, а услышала очередную ложь.
В глазах ее, до того слегка сонных, вдруг вспыхнули влажные огоньки, напоминавшие о дожде на улице. Я сразу понял, дело не только в трех выпитых рюмках. Сейчас она сделает мне предложение — жить в чулане (сколько я захочу, а на самом деле, сколько она захочет) в обмен на помощь в скорейшем распространении фонариков.
Можно сказать, что я угадал; не так прямо, не так в лоб, но, по сути, попадание почти стопроцентное.
Я согласился помочь, более того, я даже согласился пойти с ней завтра на улицу Берзарина, я вспомнил, что недалеко от парикмахерской есть магазин электротоваров, и достаточно большой, а вот жить в чулане я отказался.
Блеск и влага в ее глазах все не проходили, она даже начала недвусмысленно поглядывать на меня. Мне только этого не хватало! В общении с женщинами типа Людмилы ссылки на мигрень, усталость и т. д. и т. п. уважительными причинами не являются. У меня был только один-единственный выход. Причем очень скоро я понял, что время тратить уже нельзя.
Чуть-чуть опережая события, я предложил выпить на «ты».
Мое предложение было воспринято более чем положительно.
Я быстро вылил морс из стаканов назад в графин. Наполнил их горилкой до краев.
Встал.
Она тоже поднялась.
Я подошел к ней. В глазах ее мелькнуло сомнение, тут же сменившееся удалым и многообещающим: «эхма, была-не была», к тому же я нажал на нее, меняя тембр голоса:
— До дна, — говорю, — до дна, Людочка.