- Сидеть спокойно.
И Тод положил руку на плечо брата.
- А что, если они действительно попадут в беду? Этого боятся и Стенли и Джон. И о маме надо подумать. - И с внезапным жаром Феликс прибавил: - А я не могу видеть, как волнуется Недда.
Тод убрал руку. Феликс много бы отдал, чтобы прочесть мысли брата в хмуром взгляде его синих глаз.
- Тревогой делу не поможешь. Что будет, то будет. Посмотри на птиц.
Произнеси эти слова любой другой человек, кроме Тода, Феликс рассердился бы, но в устах брата они звучали как невольно выраженная, глубоко продуманная философия. И разве в конечном счете он не прав? Что такое жизнь, которую они все ведут, как не беспрерывная тревога о том, что еще только может произойти? Ведь человек потому и чувствует себя несчастным, что в нервной тревоге все время предвосхищает будущие беды. В этом, быть может, горе и болезнь всей эпохи. Пожалуй, и всей долгой человеческой истории.
А что, если Тоду удалось открыть секрет счастья, который знают только птицы и цветы: отдаваться настоящему с такой полнотой, какая исключает всякую мысль о будущем? Да, пожалуй, счастье в этом. Ведь сам Феликс бывал по-настоящему счастлив только в те минуты, когда его целиком захватывали работа или любовь. Но почему это случалось так редко? Нет умения жить в полную меру каждый миг? Да! Вся беда в трусости и в том, что не хватает жизненных сил, чтобы со всей полнотой жить настоящим. Поэтому любовь и борьба - всегда горение: в такие минуты человек берет от настоящего все, что оно может дать. Вот почему было бы смешно обратиться к Диреку и Шейле с трезвым советом: "Уезжайте. Оставьте дело, к которому вас влекут ваши чувства, которое вас интересует. Откажитесь от настоящего, потому что вы должны заботиться о будущем!.." И Феликс сказал:
- Я бы многое отдал, старина, чтобы иметь твою способность жить только этой минутой.
- Ну что ж, и правильно, - сказал Тод. Он внимательно разглядывал кору дерева, которая, насколько мог судить Феликс, была вполне здоровой. А не отходившая от него собака разглядывала Тода. Оба они жили только этой минутой. И, чувствуя себя побежденным, Феликс вместе с ним пошел к дому.
По кирпичному полу кухни метался Дирек, а вокруг него, занимая вершины равностороннего треугольника, стояли три женщины: Шейла - у окна, Кэрстин у очага, а Недда - у противоположной стены. Увидав отца, Дирек закричал:
- Почему ты впустил их, отец? Почему ты не отказался выдать им Трайста?
Феликс посмотрел на брата. Тод стоял в дверях, почти доставая до притолоки курчавой головой; лицо у него было изумленное и горестное. Он ничего не ответил.
- Сказал бы, что его здесь нет! Потом мы бы его куда-нибудь отправили. А теперь он в руках у этих скотов!.. Хотя это мы еще посмотрим...
Дирек бросился к двери.
Тод и не подумал посторониться.
- Нет, - сказал он.
Дирек оглянулся: у второй двери стояла мать, а у окон - девушки.
Феликс не заметил всего комизма положения, если можно говорить о комизме, когда у людей горе.
"Началось, - подумал он. - Что будет дальше?" Дирек сел у стола и уронил голову на руки. К нему подошла Шейла.
- Дирек, не глупи, - сказала она.
Это вполне справедливое и уместное замечание прозвучало не слишком убедительно.
Феликс взглянул на Недду. Синий дорожный шарф соскользнул с ее темных волос; она была бледна и не сводила глаз с Дирека, словно ждала, когда же наконец он ее заметит.
- Это - предательство! Мы пустили его в дом, а теперь выдали полиции. Они не посмели бы тронуть нас, если бы мы его спрятали. Не посмели бы.
Феликс слышал тяжелое дыхание Тода по одну сторону и Кэрстин - по другую. Он пересек кухню и остановился перед племянником.
- Послушай, Дирек, - сказал он. - Твоя мать была совершенно права. Вы могли оттянуть случившееся на один-два дня - и только; его все равно арестовали бы. Ты не представляешь себе, как трудно скрыться от закона. Возьми себя в руки. Нехорошо так распускаться, это - ребячество; главное сейчас - найти ему адвоката.
Дирек поднял голову. Вероятно, он впервые заметил, что в комнате находится дядя; и Феликс был изумлен, увидав, какой у юноши измученный вид: как будто в нем что-то надорвалось и сломалось.
- Он доверился нам...
Феликс заметил, как дрогнула Кэрстин, и понял, почему никто из них не смог остаться равнодушным к этой вспышке. На стороне юноши была какая-то своя правда, неподвластная логике, быть может, несовместимая со здравым смыслом и обычаями цивилизованного общества; что-то заставлявшее вспомнить шатры арабов и горные ущелья Шотландии.
Тод подошел к сыну и положил руку ему на плечо.
- Перестань, - сказал он. - Сделанного не вернешь.
- Хорошо, - мрачно сказал Дирек и направился к двери.
Феликс сделал знак Недде, и она выскользнула вслед за Диреком.
ГЛАВА XXII
Недда бежала рядом с Диреком, а синий шарф развевался за ее спиной. Они прошли сад и два луга; наконец Дирек бросился на землю под высоким ясенем, а Недда опустилась рядом и стала ждать, чтобы он ее заметил.
- Я здесь, - сказала она наконец с легкой иронией. Дирек резко повернулся к ней.
- Это его убьет, - сказал он.
- Но, Дирек... устроить поджог... Раздуть прожорливое пламя, чтобы оно уничтожало все вокруг... пусть даже неживое...
Дирек сказал сквозь зубы:
- Это моя вина. Если б я с ним не разговаривал, он был бы такой же, как все. Они увезли его в фургоне, как барана.
Недда завладела рукой Дирека и крепко ее сжала.
Она провела горький, страшный час под тихо шелестящим ясенем, где ветер осыпал ее хлопьями боярышника, который уже начал отцветать. Любовь тут казалась чем-то маленьким и незначительным; она как будто утратила все тепло и силу и смахивала на жалкого просителя за порогом. Почему беда нагрянула как раз тогда, когда ее чувство стало таким глубоким?
Зазвонил колокол; они видели, как прихожане прошли в церковь, чтобы, как всегда в воскресенье, подремать во время службы, знакомой им наизусть. Вскоре там раздалось монотонное гудение, оно смешивалось с доносившимися отовсюду голосами внешнего мира: шелестом деревьев, журчанием воды, хлопаньем крыльев, щебетанием птиц и мычанием коров.
Хотя Недда терзалась, убедившись, что для Дирека любовь еще не самое главное, она все же сознавала, что он прав, не думая сейчас о ней; она должна бы гордиться тем, что он в эту минуту поглощен совсем другим. Было бы неблагородно и нечестно ждать от него нежности. Но она ничего не могла с собой поделать! Ей впервые довелось узнать вечное противоречие влюбленного сердца, разрывающегося между своими эгоистическими желаниями и мыслью о любимом. Научится ли она быть счастливой тем, что он всецело отдается делу, которое считает правым? И она чуть-чуть отодвинулась от Дирека, но тотчас поняла, что нечаянно поступила правильно, потому что он тут же попытался снова завладеть ее рукой. Это был первый урок мужской психологии. Стоило ей только отнять у него руку, как он захотел получить ее обратно! Но она была не из тех, кто способен на расчет в любви, и нарочно ничего отнимать не собиралась. Это растрогало Дирека, и он обнял ее талию, затянутую в корсет, который ей так и не удалось зашнуровать потуже. Они сидели в этом укромном уголке под ясенем до тех пор, пока не захрипел орган и не раздались неистовые звуки последнего гимна; затем они увидели, как прихожане быстро расходятся с таким видом, будто говорят: "Ну, славу богу, конец. Теперь можно и поесть!" А потом вокруг маленькой церкви все смолкло, и ничто больше не нарушало тишины, кроме неустанного ликования самой природы.
Тод, все такой же грустный и сосредоточенный, вышел из дома вслед за Диреком и Неддой; потом ушла Шейла, и Феликс, оставшись с глазу на глаз со своей невесткой, серьезно сказал:
- Если вы не хотите, чтобы Дирек попал в беду, внушите ему, что нельзя толкать этих несчастных на преступление: так им не поможешь. Безумие разжигать пожар, которого не сможешь погасить. Что произошло сегодня утром? Он оказал сопротивление?
По лицу Кэрстин было видно, что она испытывает горькое чувство унижения, и Феликс удивился, услышав ее обычный ровный и сдержанный голос:
- Нет, он ушел с ними совершенно спокойно. Задняя дверь была открыта ему ничего не стоило скрыться. Я ему, правда, этого не советовала. Хорошо, что никто, кроме меня, не видел его лица. Он ведь слепо предан Диреку, прибавила она, - и Дирек это знает, вот почему мальчик в таком отчаянии. Поймите, Феликс, у Дирека обостренное чувство чести.
В ее спокойном голосе Феликс уловил ноту тоски и боли. Да, эта женщина действительно способна видеть и чувствовать. Ее протест идет не от бесплодного умствования, не от скепсиса. Ее на бунт толкает горячее сердце. Однако он сказал:
- Но хорошо ли раздувать это пламя? Приведет ли это к чему-нибудь доброму?..