Чувствуя себя человеком, пытающимся потушить горящий стог водой из маленькой лейки, Феликс предложил этот план своей дочке. Она вздрогнула от неожиданности и ничего не сказала, но по ее телу прошла дрожь, как у зверька, почуявшего опасность. Потом она спросила, когда предполагается эта поездка, и, услышав, что "не раньше второй половины августа", снова погрузилась в задумчивость, как будто ничего не было сказано. Однажды на столе в прихожей Феликс увидел письмо, написанное ее рукой и адресованное одной из вустерских газет, и заметил, что вскоре она стала каждый день получать эту газету, несомненно, интересуясь сообщением о предстоящей судебной сессии. В первых числах августа он попытался вызвать ее на откровенность. Был праздник, и они отправились вдвоем на луг - поглядеть на гуляющих. Когда они возвращались по выжженной траве, замусоренной бумажными пакетами, банановыми корками и огрызками яблок, он взял ее под руку.
- Что делать с ребенком, который весь день думает, думает и никому не говорит, о чем он думает?
Полуобернувшись, она ему улыбнулась:
- Знаю, папочка. Я свинья, правда?
Это сравнение с животным, которое славится своим упрямством, его не обнадежило. Потом она прижала его руку к себе, и он услышал, как она шепчет:
- Неужели все дочери такие дряни?
Он понял, что она подразумевала: "Я хочу только его одного, никому его не отдам, и ничего мне теперь больше не надо на всем белом свете!"
Он ей с грустью ответил:
- Чего же еще от вас ждать?
- Ах, папочка! - воскликнула она, но тем дело и кончилось.
Однако четыре дня спустя она пришла к нему в кабинет и протянула ему письмо; лицо у нее было такое взволнованное и пылающее, что Феликс, уронив перо, в испуге вскочил.
- Прочти, папа. Это неправда! Не может быть! Какой ужас! Что мне делать?
Письмо было написано прямым мальчишеским почерком:
"Вустер. Отель "Король Карл",
7-го августа.
Недда, любимая,
Только что судили Боба. Его приговорили к трем годам тюрьмы. Сидеть там и смотреть на него было просто ужасно. Он этого не вынесет. Еще страшнее было видеть, как он смотрит на меня. Я больше не могу. Я пойду и сознаюсь во всем. Я обязан это сделать. У меня все продумано; им придется выпустить его. Пойми, если бы не я, он бы никогда этого не сделал. Для меня это вопрос чести. Я не могу позволить, чтобы он так страдал. У меня это не внезапный порыв. Я уже давно решил это сделать, если его признают виновным. Так что в каком-то смысле я испытываю даже облегчение. Я хотел бы раньше повидать тебя, но ты только расстроишься, и у меня потом не хватит духа довести дело до конца. Недда, любовь моя, если ты меня еще не разлюбишь, когда я выйду на свободу, мы с тобой уедем в Новую Зеландию, подальше от этой страны, где тиранят таких бедняг, как Боб. Будь мужественной! Если мне позволят, я завтра тебе напишу.
Твой Дирек.".
Первое, что вспомнил Феликс, прочтя эти излияния, был взгляд, который кинул маленький адвокат на Дирека, когда тот устроил сцену на следствии, и его слова: "А он тут не замешан, а?" Потом он подумал: "Может быть, именно это сразу разрубит узел?" Но все это заглушила третья мысль: "Бедная девочка! Как он смеет, этот мальчишка, опять причинять ей такие страдания!"
Он услышал, как она воскликнула:
- Трайст сам мне сказал, - что сделал это он! Он мне сказал, когда я была у него в тюрьме. Никакая честь не может потребовать, чтобы человек говорил неправду! Папа, помоги мне!
Феликс не сразу справился с наплывом противоречивых чувств.
- Он написал это письмо вчера вечером, - растерянно произнес он. - Он уже мог выполнить свое намерение. Надо сейчас же поехать к Джону.
Недда стиснула руки:
- Да-да! Конечно!
И у Феликса не хватило мужества сказать вслух то, что он подумал: "Я, правда, не верю, что он нам сможет помочь!" Но хотя, трезво рассуждая, дело обстояло именно так, все же было приятно пойти к человеку, который мог разобраться во всей этой неразберихе, ничего не приукрашивая.
- И на всякий случай все-таки телеграфируем Диреку.
Они тут же отправились на почту, где Феликс составил такую телеграмму:
"Совершенно неуместное благородство, на которое не имеете права, ждите нашего приезда. Феликс Фриленд".
Дав прочесть это Недде, он сунул бланк в окошечко, чувствуя себя очень неловко, ибо употребил слово "благородство".
По дороге к метро он крепко держал ее под руку - для того ли, чтобы вселить в нее храбрость, или, наоборот, стараясь набраться храбрости от нее, - трудно сказать, но он всем сердцем ощущал ее тревогу. Они добрались до Уайтхолла, почти не обменявшись ни словом, написали на визитной карточке "срочно" и уже через десять минут проникли к Джону.
Джон принял их, стоя в высокой белой комнате, где пахло табаком и бумагой; вся обстановка ее состояла из пяти зеленых стульев, стола и бюро с огромным количеством отделений и ящичков, за которым он, очевидно, работал. Феликс, сразу замечавший все, что касалось его дочери, увидел, с каким трепетом она поздоровалась с дядей и как сразу растаяла ледяная неподвижность его лица. Когда они с Неддой уселись на зеленые стулья, а Джон - у своего бюро, Феликс молча отдал ему письмо Дирека. Джон прочел его и поглядел на Недду. Потом вынул из кармана трубку, которую, видимо, набил еще до их прихода, закурил и еще раз перечитал письмо.
- Он тут ни при чем? - спросил он, прямо глядя на Недду. - Честное слово?
- Ни при чем, дядя Джон. Ему только кажется, что своими разговорами о несправедливости он толкнул Трайста на этот поступок.
Джон кивнул: лицо девушки убедило его в том, что она говорит правду.
- Есть доказательства?
- Трайст мне сам сказал в тюрьме, что виноват он. Он мне признался, что на него вдруг что-то нашло, когда он увидел сено.
Они помолчали.
- Хорошо! - сказал наконец Джон. - Мы с тобой и отцом поедем туда и поговорим с полицией.
Недда с мольбой подняла руки и чуть слышно спросила:
- Дядя! Папа! А я имею на это право? Ведь он говорит, что это вопрос чести... Не получится, что я его предаю?
Феликс не смог ей ответить, но обрадовался, когда на это решился Джон:
- Бесчестно обманывать закон.
- Конечно, но Дирек мне доверяет, иначе он не написал бы этого письма.
Джон спокойно объяснил ей:
- Мне кажется, что твой долг ясен, моя дорогая. Полиции надо решить, обращать ли ей внимание на это ложное признание. Скрывать от них в данных условиях, что признание это ложное, с нашей стороны просто неправильно. И к тому же, по-моему, глупо.
Как было тяжко Феликсу наблюдать убийственную борьбу, которая шла в сердце дочери - в сердце, которое раньше, а может, и теперь казалось ему неотделимым от его собственного; видеть, как отчаянно она нуждается в его помощи, не решаясь принять решение, - и не оказать ей этой помощи и бояться сказать правду даже самому себе! Недда сидела, молча глядя в пространство, и только крепко сжатые руки и легкая дрожь губ показывали, как ей трудно.
- Я не могу этого сделать, не повидав его. Мне необходимо сначала поговорить с ним, дядя!
Джон встал и подошел к окну; его тоже взволновало выражение ее лица.