В части мне выдали древнюю колымагу — трофейный «Ситроен». Когда я на нем появлялся на дороге под бренчание облицовки, скрип рессор и астматическое сипение мотора, то вызывал насмешки и улыбки окружающих. Но это длилось недолго. Из Германии прибыло пополнение личным составом и техникой. Я получил «Опель-Блиц» 1940 года выпуска для перевозки личного состава. В ходе переформирования меня назначили в 4-ю роту (пулеметно-минометную). Кроме того, нас сменили на демаркационной линии и перевели в район южнее Бордо.
Хотя перевод по службе может показаться незначительным, он все же открыл новую главу в моей солдатской карьере.
Я попал в замечательную компанию: молодые жизнерадостные парни и бывалые резервисты, дополнявшие друг друга. Вместе их сплачивал молодой командир роты гауптштурмфюрер Шрёдель. Старшина роты, образцово знавший всю внутреннюю службу, никогда не придирался к личному составу. И это делало службу радостной, потому что солдаты не испытывали «давления сверху». Я был рад тому, что окончательно прошла опасность, что меня снова назначат связистом.
Когда мы, проехав около 800 километров, оказались в Ажемо, маленьком городке, расположенном в 80 километрах от испанской границы, и вылезли из машин, мы впервые почувствовали себя обманутыми. Неужели мы здесь должны размещаться? Кроме зеленого луга, тут совершенно ничего не было! Даже какого-нибудь малюсенького сарая. Значит, мы будем жить в палатках! Через час аккуратно разместившись по отделениям и взводам одна рядом с другой появились четырехместные палатки. Мы, водители, «прожженная компания», естественно, создали собственное объединение. Нашим непосредственным начальником был начальник автоколонны. Одной из первых мер было строительство уборных, которые мы, чтобы иметь крышу над головой, установили у стены хлева граничащей с лугом фермы.
Сразу после этого начали устанавливать места для умывания. К ним по шлангам подавалась вода. Мирно задымила полевая кухня. Рота построилась на поверку перед выровненными в ряд автомобилями. Мы сразу же начали строительство казарм в хорошо зарекомендовавшем себя «барачном» стиле. Этим занимались в основном резервисты, среди которых было немало профессиональных плотников. А мы, молодежь, тратили избыток сил на боевую и строевую подготовку или на физическую работу, помогая «старичкам» — тридцатилетним. К вечерней поверке мы уже казались немного заторможенными и освобожденными от избыточных сил.
Вместе с большинством других молодых солдат задним числом, с 1 июня 1940 года, я был произведен в роттенфюреры. Роттенфюрер Мёльцер — в 17 лет стал, по-видимому, самым молодым обер-ефрейтором, носившим немецкий стальной шлем.
Местное население быстро привыкло к нам. Женщины и мужчины держались нейтрально, девушки — сдержанно. Мы же были оккупантами, разве можно было ожидать чего-то другого?
Трактирщики в старых переулках были неприветливы, зато вино было отменным. Хозяева вскоре оценили нас как хороших клиентов. Очевидно, за нашу платежеспособность, и не только при покупках вина. И еще за
наше безупречное поведение. Наличие индеек, омлетов, баранины, приготовленных на местной кухне, всегда давало нам повод что-нибудь отпраздновать.
Наши плотники быстро построили бараки и навесы для машин. Начались проверки.
К сожалению, в одно из воскресений произошел очень неприятный случай. Данцер, тот самый мотоциклист, первый за свои отчаянные поездки с донесениями под пушками английских танков получивший Железный крест 1-го класса, в пьяном состоянии ворвался в квартиру одной женщины и попытался ее изнасиловать. Высунувшись из окна, женщина закричала о помощи, ее услышал эсэсовский патруль и арестовал Данцера.
О происшествии последовал доклад в батальон, из батальона — в полк и в дивизию. Для Данцера все обернулось очень плохо. Ворвался в чужую квартиру, совершил попытку изнасилования в состоянии опьянения, подорвал честь войск СС... Это могло бы стоить ему головы, по крайней мере, изгнания с позором из войск СС с последующим заключением в концлагерь. Мы знали это, и Данцер — тоже.
В тот день, когда его должны были отправить на допрос в штаб дивизии, дежурный унтерфюрер обнаружил, что гауптвахта пуста, хотя только что Данцер был на месте.
Была поднята тревога. Пока целая рота осматривала бараки, мотоциклист в сером военном пуловере на мотоцикле DKW-500 без коляски промчался через КПП, выскочил на дорогу, ведущую на восток, и пропал. Данцер удрал на машине, которой владел лучше всего. За ним в погоню отправились Цигенфус, Мёллер, Друкентанер и Папенфус. Подняли всю дивизию. По всему району расположения расставили патрули. После того как мотоциклисты его заметили и пытались догнать на лесистой пересеченной местности, Данцеру удалось уйти от их преследования и исчезнуть. Самого отчаянного мотоциклиста дивизии поймать не удалось.
Через несколько недель после побега Данцера к одному из постов на демаркационной линии примчался посыльный мотоциклист, по манере посыльных, с конвертом в зубах. Невдалеке от часового он убрал газ и взял конверт изо рта. Когда часовой уже протянул руку, чтобы взять пакет, предполагаемый посыльный дал полный газ и исчез за следующим поворотом на нейтральной полосе. Это был находившийся в розыске Данцер. Через несколько месяцев его поймали в Марселе и выдали немецким властям.
В Дахау после суда за все преступления, в том числе и дезертирство, он был лишен наград, с позором изгнан из войск СС и казнен.
В августе мы получили новые пулеметы MG-34. По сравнению с чешскими пулеметами у них было много преимуществ, но и недостатков тоже хватало. Сначала о преимуществах: подача патронов производилась не из магазина, а из ленты. Это позволяло без перезаряжания делать сразу не 30, а 150 выстрелов. Но вскоре мы заметили, что он гораздо тяжелее и неудобнее привычного чешского пулемета.
Полевая почта работала великолепно. Регулярно на вечерней поверке раздавали письма. Наши резервисты с нетерпением ждали вестей от своих жен о том, выпал ли молочный зуб у старшенького или зарос ли родничок у младшенького.
Для нас, молодых, самой большой радостью дня было получать письма от девушек. Каждый, получивший письмо, забивался в тихий уголок, чтобы без помех можно было углубиться в чтение строк, выведенных любимой рукой. Они устраивались на ящиках с патронами, в кабине своей машины или на поваленном стволе сосны. Учи-
тель МаксХайнеке, постоянно дававший нам уроки, толстый Енсен фон дер Ватеркант, в гражданской профессии хозяин транспортной конторы, его товарищ Герман Хебер из Швабии и его земляк Отто Арнольд, бывший крайсляйтер, пошедший в войска СС добровольцем и теперь служивший простым солдатом, Мик, он же Ми-хель Друкентанер из Зальцкаммергута, мотоциклист-посыльный, его товарищ Зигфрид Папенфус из Ризен-бурга в Западной Пруссии, которого всегда звали только «Буви», и «Циги», или Ханс Цигенфус, мотоциклист-посыльный с невзрачной фигурой, не сердившийся, если мы высказывали сомнения в его арийском происхождении из-за его кривых ног. Старшие и младшие образовали, дополняя друг друга, единую общность, несмотря на то что происходили из разных гау Германии: тут были и гамбуржцы и мюнхенцы, берлинцы и венцы, рейнландцы и австрийцы. Не было никаких границ между землячествами. Друг с другом мы разговаривали на нашем диалекте, так же, как и нахальные берлинцы на своем грубо звучащем рейнско-римском. Наряду с Хебером был еще Хеберле, чтобы подтвердить его подлинно швабское происхождение — они, естественно, как и все их земляки, говорили со швабским акцентом. Этот конгломерат возрастных групп, личных происхождений и землячеств, к которым применялись равные подходы, в результате способствовал боеспособности и неуязвимости наших войск. Во время жесткой дальнейшей подготовки, в которой применялся опыт, полученный во время кампании, предпочтение отдавалось занятиям в обстановке, максимально приближенной к боевой. После них обязательно обсуждались допущенные ошибки. Теперь большое внимание уделялось арьергардным боям, вести которые англичане были великие мастера.
Осенью мы покинули наши бараки в Ажемо, ставшие уже обжитыми и уютными, и моторизованным маршем направились через Сен-Север в Базас.
С тех пор рота для продолжения общего образования была размещена на побережье Бискайского залива, чтобы мы впредь знали, что воспевается в шлягерах. Биарриц пришелся бы нам по сердцу, если бы мы там оказались в мирное время. А когда мы были там, пляжи уже опустели, улицы обезлюдели, а многие места развлечений переключились на публику в серой полевой. Нельзя было нигде присесть так, чтобы через несколько минут к тебе на колени не уселась более или менее молодая девушка в короткой юбочке. И еще через пару минут совершенно невинного бойца, если он, конечно, слишком энергично не протестовал, утаскивали, раскладывали и разделывали.
В Базасе мы остановились в пустующем (или освобожденном для нас) монастыре: кельи, залы, галереи, очень много холодного камня и угрюмости. В кельи загрузили оружие и боеприпасы, залы были переоборудованы под спальные помещения. Мы настелили дощатые полы, поблизости от окон поставили печи, трубы которых вывели в окна. Из досок и реек смастерили кровати, стены облицевали деревянными панелями и всем помещениям дали единые названия.
Самым храбрым и заслуженным за кампанию на западе вручили Рыцарские кресты. Фюрер «Лейбштан-дарте СС Адольф Гитлер» Зепп Дитрих тоже был награжден. Напрасно дивизия ждала, что наградят ее командира, чем признают ее подвиги и жертвы. Ни для кого не было секретом, что причиной тому был Ле-Парадиз, убийство английских пленных. Также напрасно мы ждали, что за это убийство виновные будут преданы суду. Эта тема для нас была непонятной и закрытой.
Я сам часто задавался вопросом, мог ли я тогда что-нибудь сделать, чтобы предотвратить расстрел? Я никогда не забуду требовательные жесты солдат с семейными фотографиями в руках и их видимое отчаяние. Они навсегда остались тяжким грузом на моей душе.
Борьба — это одно, а убийство — это другое. Для меня, мальчишки, это было ключевое переживание особого рода. И оно еще на многое повлияет.
Тем временем меня назначили водителем батальонного врача доктора Эрзама, прозванного «доктор Грау-зам» («Свирепый»). На шестицилиндровом «Опель Супер-Сикс», нашей семейной машине с мягкой подвеской, или низком трофейном «Ситроене» я возил его по рассредоточенным ротам. Доктор Эрзам был настоящим великаном и вид его вызывал страх. Мощная голова, покрытая темными волосами, с длинными шрамами по щекам и подбородку, на бычьей шее сидела на широченных плечах. Глухой бас голоса полностью соответствовал фигуре этого человека. При посещении лазарета он с удовольствием поднимал театральный шум и напускал на себя показную грубость, поэтому его и прозвали по созвучию с фамилией «Свирепый».
Моя авария в Авалоне вдруг получила продолжение. И неудивительно — два тяжело раненных, один легко раненный и машина «всмятку». «Доктор Граузам» рассказал мне, что спас меня от суда, подыскав соответствующее медицинское обоснование того, что я не справился с управлением.
В 15 часов я вошел в его кабинет.
— Ты, мешок, раздевайся! — Я разделся по пояс и ждал осмотра. Доктор Эрзам продолжал что-то прилежно писать.
— Ну, что там было с твоей аварией? Ты чего-то почувствовал, или что-то у тебя болело, или твоя возможность реакции была снижена? — И, пока я думал, что ответить, еще вопрос:
— Или было зрительное искажение видимых предметов?
И тут я понял!
— Так точно! Было какое-то смещение!
— Н-да, я в этом уверен! Только поэтому из сотни предметов ты пару упустил из виду!
Его познания были ошеломляющими.
— Одевайся, ты осмотрен. Но если ты думаешь, что высадишь меня таким же образом, как и двух твоих седоков с зубной болью, то уже сегодня можешь мыть себе грудь и готовиться к расстрелу... Кошачьим дерьмом! Ты меня понял, придурок мрачный?
— Так точно, гауптштурмфюрер! — Так я нашел себе покровителя. «Зрительные нарушения», может быть, из-за быстрого роста или что-то в этом роде...
Снова мы начали отрабатывать погрузку на корабли. За полчаса все соединение должно было быть готово к отплытию. После того как нам это стало удаваться даже при том, что при подаче сигнала мы еще были в глубоком сне, мы стали тренироваться в посадке на корабли, находящиеся на рейде. На баржу и с баржи!
Став теперь уже опытными пехотинцами, побывавшими в разных боевых условиях, мы заметили, что предпосылкой для выгрузки все же является наличие подходящих портовых сооружений, а их нам томми, конечно же, не предоставят. Поэтому высадка должна производиться на быстроходных лодках с низкой осадкой для того, чтобы расширить плацдармы, которые, наверное, должны захватывать парашютисты. Но пока мы еще обсуждали наши стратегические выводы, занятия по погрузке и высадке были постепенно прекращены. «Потому что англичане не дали разрешения на высадку», — пробурчал Цигенфус, владелец трех волосатых бородавок на подбородке.
Постепенно погода испортилась и на юге Франции. В начале зимы, ко всеобщему удивлению, выпал снег, что было необычно в этих широтах. Местные жители утверждали, что «его принесли с собой немцы».
Перед Рождеством мы начали готовиться к празднику. Ротная свинья, которую мы начали откармливать кухонными отбросами еще в Ажемо, весила 120 килограммов, и умельцы готовили ее к празднику. О вине можно было не беспокоиться, потому что в Бордо его было сколько угодно и самого лучшего качества. Ротной кассы на него должно было хватить. В «четвертой» каждый участвующий должен был внести в нее свою лепту в зависимости от занимаемой должности.
В еще пустом монастырском зале были ровно поставлены столы и накрыты белыми скатертями, взятыми напрокат из разных кафе. Там же поставили и украсили присланную из Германии елку.
Один унтершарфюрер, по гражданской профессии учитель музыки, с маленьким хором под аккомпанемент рояля (инструмент в монастыре достался нам неповрежденным) репетировал рождественскую песню «Глубокая ясная звездная ночь». Простой смысл ее строф, посвященный всем матерям этого мира, не мог нас не растрогать.