— Разве это должно быть так? — И это было все, что он мне сказал с укором. Я с удивлением понял, что он совсем не думает о том, чтобы представить себя офицером и начальником.
Часом позже Грютте вызвали к командиру. Он получил задачу на проведение разведки, и мы сразу же поехали. На некотором расстоянии за моей машиной ехал посыльный мотоциклист. В случае встречи с противником он должен был сразу же развернуться и ехать назад, чтобы доложить об этом, если мы будем уже не в состоянии.
Задача состояла в том, чтобы проверить состояние обозначенных на карте дорог и мостов и проверить, насколько далеко определенные для наступления пути свободны от противника. Такая задача могла в любой момент способствовать зачислению нас в «команду для вознесения».
В те послеполуденные часы снова сильно припекало. Дорога была покрыта густым слоем пыли. Мотор работал с трудом и выдавал хлопки, слышавшиеся за километр. Грязно-белый шлейф пыли тянулся за нами. Чтобы не заметить наше приближение, иваны должны были быть слепыми и глухими одновременно.
Наша «дорога» была нанесена на карте толстой линией, все равно как шоссе на карте Германии. Но здесь она временами совсем исчезала в траве и сорняках. Поэтому мы время от времени справлялись у местных жителей, действительно ли этот путь ведет нас к поставленной цели. Опрошенные, к нашему удовольствию, подтверждали, что русские солдаты давно уже ушли из этих мест и что в округе русских войск нет. Я подъехал к колодцу с журавлем и обрадовался, что можно будет глотнуть холодной воды. Ведро скользнуло в глубину, но никак не хотело зачерпнуть воды. Когда же наконец это удалось, мы подняли ведро и с жадностью пили воду прямо из него, не касаясь краев посуды губами. Черпали воду руками и брызгали себе в лицо, пытаясь смыть пыль.
Надо было продолжить удовольствие. Но ведро упало с крюка в колодец. Недолго думая, наш мотоциклист соскользнул по веревке вниз, чтобы наполнить ведро и прицепить его к крюку. Потом он выбрался на поверхность и торопливо стал помогать поднимать, до тех пор, пока мы не вытащили на свет висевшего, зацепленного за брючный ремень, мертвого ивана.
Такого опыта с водой у нас было немало. После Утор-гоши мы стояли несколько дней в одном местечке. Наши повара брали воду для готовки из пруда, потому что вокруг других источников не было. Кофе из этой воды имел такой отвратительный вкус, что наш повар из судетских немцев из-за постоянных жалоб был очень огорчен. Когда перед нашим уходом из почти вычерпанного пруда показался разложившийся труп лошади с всадником, загадка была решена. Наверное, наш самолет обстрелял кавалерийскую часть, при этом всадник с лошадью упали в воду.
Мы продолжали путь в послеполуденной жаре. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души. У дороги стоял одинокий дом, покрытый старой соломой. В его дверях стояла бедно одетая старуха с высоко поднятым распятием в руках. Правой рукой она широко нас крестила. Откуда старая женщина узнала о нашем приближении?
В следующей деревне на въезде стоял народ со старостой во главе и ждал немецких солдат. Короткой остановки у колодца хватило, чтобы весть о нас разнеслась по окрестностям. Люди были приветливыми, с удовольствием отвечали на вопросы и с напряжением смотрели на пришельцев. Немногие большевики ушли из деревни вместе с Красной Армией.
Мой взгляд остановился на курицах, которые беззаботно ходили по улице и что-то клевали. От крепкой девицы не ускользнуло мое желание поесть курятины, и она ловким движением поймала одну из куриц за ноги. На какое-то время я запер птицу в багажнике машины. Староста рассказал, как называется деревня и рассказал про дорогу, которая шла дальше. В благодарность мы раздавали леденцы, спички, зажигалку с маленькой коробочкой, полной кремней, которая была принята с большой радостью. Хотя к нашим сигаретам и проявили любопытство, но курили их без особого удовольствия.
Офицер для поручений отправил мотоциклиста с подробным описанием дорожных условий и протоколом опроса старосты в штаб батальона. Теперь, после того как люди заверили и здесь, что советские солдаты ушли, мы продолжили путь одни. Вскоре за деревней мы въехали в глубокий овраг, дно которого было покрыто валунами, которые оторвали глушитель с моей машины. Преодолев в брод ручей и поднимаясь на другой склон оврага, наш двигатель ревел, словно небольшое танковое подразделение. По обе стороны дороги простирались поля подсолнечника. Через пару километров мы подъехали к небольшой деревне. Прежде чем въехать в нее, мы на приличном удалении пристально осмотрели ее в бинокли. Никакого движения среди домов не было. Когда мы подъехали к первым домам, из них выскочили человек двадцать красноармейцев и пустились наутек в подсолнечники и кукурузу. Некоторые из них были вооружены. Моральное воздействие нашего лишенного глушителя «Адлера» было налицо. Мы пришли к выводу, что здесь было какое-то потерявшееся и лишенное командования подразделение или группа дезертиров. Населения в деревне не было.
Так как все нам показалось спокойным, мы на полном газу проскочили пустынную деревню и исчезли в ближайшем лесу, который кончился через пару километров, и перед нами открылся широкий вид на холмистую равнину, покрытую кустарником и прозрачными березняками. Я остановил машину в лесу, укрыв ее от авиации. Деревянный мост обозначал переход из леса на открытую местность, на которой паслось несколько тучных коров. По поводу грузоподъемности моста наши взгляды разошлись. Я считал, что он еще может выдержать транспортер с личным составом, а унтерштурмфюрер Грютте, осмотрев опоры моста, как ответственный офицер, счел их слишком слабыми. Когда мы возвращались в лес, чтобы отправиться с добытыми сведениями в обратную поездку, за нами увязалась любопытная корова.
Мы уже хотели привязать ее к ближайшему дереву, чтобы потом сдать ее на кухню, как она через пару шагов по только что пройденному нами мосту взлетела на воздух. На наше счастье, корова своим весом привела в действие противотанковую мину.
Это первое вместе пережитое опасное приключение способствовало стиранию граней между офицерским и солдатским званиями, а также между человеком с высшим образованием и едва закончившим школу.
В ходе тяжелых боев мы прорвали оборону русских по реке Мшага под поселками Угорелый и Закибье. Слева от нас находилась Луга, а справа — озеро Ильмень. Теперь у меня была возможность ежедневно изучать карту. Иногда это были оригинальные русские карты, иногда — новые немецкие. И те и другие были неточные и путаные. Лучше всего было положиться на советы населения. Бывший советский сибирский солдат Вааль из дивизии был переведен в наш штаб, чтобы оказывать нам помощь в наших разведывательных поездках.
Теперь Вааль по своему согласию носил форму войск СС. Мы уважали нового товарища за его простоту и прямоту в обхождении. Было трудно себе представить, чтобы так хорошо в Сибири он сохранил способность говорить по-немецки. Он много рассказывал нам о своих родных местах, которые он, казалось, любил и куда хотел вернуться. Его рассказы способствовали тому, что мы кое-что вычеркнули из наших представлений о «недочеловеках». По его убеждениям, русские в своей массе — люди хорошие, а негодяи среди них — лишь отдельные явления. Я был убежден, что он верно нам служит, но не будет стрелять в своих вчерашних товарищей.
Мы стремительно наступали, и вдруг остановились. Была середина августа. Дивизия собирала и приводила в порядок части, потери которых снова оказались большими. Наш бывший уважаемый командир роты гаупт-штурмфюрер Шрёдель во время атаки русских был тяжело ранен, и лишь после рискованной контратаки его людям удалось его отбить и спасти. С простреленным легким он был первым же транспортом отправлен в тыловой госпиталь. Так наш Буви потерял своего начальника, которого все мы очень любили.
За дивизией «Мертвая голова» тянулся необозримый след — могилы. Молодые люди, преисполненные воодушевления и веры в правильность и необходимость этой навязанной борьбы, геройства и порыва, оставались навсегда в русских болотах, песке и лесах.
На моем «Адлере» Вааль и я были переданы в распоряжение штурмбаннфюрера Петерсена для проведения поиска. Задача состояла в том, чтобы направиться в тыл, в район Столыдови, отыскать на месте прошедших боев погибшего или пропавшего без вести офицера. Задача была поставлена лично Петерсену, который хорошо знал эту местность. Приехав на место, мы долго осматривали место боя. Ориентируясь по сильному трупному запаху, я наткнулся на пропавшего без вести молодого унтерштурмфюрера. Тяжело раненного, из-за контратаки противника его не смогли спасти.
Это было пять дней назад. А теперь сын любящей матери, гордость отца, лежал у моих ног. Его тело раздулось как бочка. Из раны тысячами выползали извивающиеся белые черви. Его открытый рот и ноздри тоже были белыми от множества этих мелких тварей.
Я смотрел на эту вечную жизнь и на мертвое тело. Что есть человеческая жизнь? Незначительное, подчиненное обычным законам природы НИЧТО. Смерть бросает нас, потерявших важность, в землю. Природе поручено растворить нас в отсутствие нашей значительности. Поручено личинкам, червям, копошащимся жукам, солнцу и иссушающему ветру. Из прекрасных, благородных черт лица, любимых женщиной, возникает серый пергамент, кусками и складками лежащий на контурах черепа. Тело, принадлежащее к элите, лежит здесь с вывернутыми членами и отвратительно воняет, разлагаясь. Ничто не отличает нас с момента смерти от других живых существ.
Мы подложили под то, что было человеком, ветви и отнесли труп к ближайшей деревне, где его и погребли. Одна женщина непрошенно принесла закопченный горшок со свежесорванными цветами и поставила его на маленький холмик. Молча она стояла вместе с нами у могилы молодого офицера. Во всем мире матери незримо несут самый тяжкий крест войны. Милосердно им сообщают о том, как умер их сын: «Смерть наступила мгновенно», или «Он не мучился», и: «Он погиб за Бога, Императора и Отечество» (как прежде) или «Он погиб за фюрера и народ» (как сейчас).
Вот проклятие! Мы умираем не от желания смерти! Мы умираем, потому что должны! Без пафоса, преисполненные ужаса и бессилия перед вечной Голгофой, которую мы, люди, проклинаем, и сами же всегда снова и снова готовимся к ней.
Поблизости от Луги колонны нашей дивизии поехали обратно на юг. По обочине шла наступающая пехота вермахта. На лицах ее солдат — только пренебрежение. Кто-то с издевкой крикнул: «Элите надо отдохнуть!» Они были изнурены длительными маршами и боями. Они не скрывали своего озлобления нашим кажущимся преимущественным положением. Нас стыдили, но не могли ничего ответить, потому что не знали, куда едем, но уж, во всяком случае, не в отпуск и не на отдых, как думали наши товарищи из вермахта. Судя по положению солнца, общее направление движения вскоре изменилось.
На следующее утро оно спряталось за темными тучами и пеленой дождя перед нашими машинами. Курс — на восток!
Наконец, положение прояснилось. Русские нанесли контрудар в северо-западном направлении по немецким соединениям, находящимся под озером Ильмень. В связи с большим превосходством противника в силах, они попали в сложное положение. Вместе с 3-й пехотной (моторизованной) дивизией мы играли роль фронтовой пожарной команды, прошлись по наступающим клиньям противника с запада на восток и отрезали их от тыловых коммуникаций. Если бы нам молниеносно не удалось провести этот маневр, то мы попали бы в «котел», это значит, что русская 34-я армия окружила бы нас и уничтожила.
Наш батальон на нашем участке шел в авангарде, а авангардом авангарда были мы — унтерштурмфюрер Грютте, переводчик Вааль и я. Двигаясь впереди батальона, при обнаружении противника мы должны были немедленно отправить сообщение следующей за нами части через мотоциклиста, ехавшего на некотором расстоянии за нами.
Неожиданно мы натолкнулись на горящий восьмико-лесный разведывательный бронеавтомобиль 3-й пехотной дивизии, которая должна была находиться справа от нас. Это заблудились мы или их разведка? Рядом с бронеавтомобилем лежал мертвый экипаж без мундиров, в одних белых вермахтовских нижних рубахах. Через пару километров — полковой перевязочный пункт, захваченный русскими врасплох: все раненые перебиты, никакой «Красный Крест» им не помог. Вид на кучу лежавших друг на друге убитых укреплению нашего морального духа не способствовал. Мы сильно нервничали и были настороже. Мы часто останавливались, сверялись по карте с местностью, доставали из картофельных погребов рядом с разрушенными домами испуганных жителей и расспрашивали их о состоянии дорог и мостов впереди. Многого добиться от них не удавалось. Незадолго перед этим волна прорвавшихся русских расстреляла всех жителей, заподозренных в помощи немцам, в том числе женщин и детей. Доносчиков хватало.
Моторизованный марш продолжался и ночью. Я имел счастье и ночью работать в качестве подопытного кролика. Один раз все должно было получиться! На средней скорости наша машина с погашенными фарами двигалась по песчаной лесной дороге. Глаза перенапряглись от постоянного высматривания и от пыли. Шум мотора действовал на нервы. Постоянно всплывала картина добитых раненых. От вида непроглядной тьмы меня охватывал беспокойный страх.
Когда я заметил, что дорога передо мной стала темнее, остановился. Это — деревянный мост. Он снова заминирован? Выдержит он нас или нет? Выключил мотор. Позади доносится слабый шум моторов идущей за нами колонны. Что делать этой темной ночью? Имеет ли вообще смысл ехать в этой непроглядной темноте? Но боевая задача! Мой профессор с затемненным фонариком пошел проверять опоры и несущие балки моста. Я остался в машине. Вааль должен был при этом стоять на мосту и прикрывать нас. Вдруг тишину ночи разрезали выстрелы пистолетов-пулеметов и винтовок! Противник? Кто мог это с абсолютной точностью сказать? С тех пор как в темноте в лесу два наших подразделения вели бой друг с другом, мы стали осторожнее. Мы поехали назад и в ближайшем населенном пункте встретили нашу часть. Унтерштурмфюрер Грютте доложил командиру. Он действовал правильно. Батальон занял круговую оборону и расположился для отдыха. Все оставались в полном снаряжении, водители спали в маши-
нах, остальные — в домах. Одна рота находилась в боевом охранении. По населенному пункту ходили двойные патрули. Мы с Ваалем пошли в караул в первую смену, в надежде потом немного поспать. Кое-где в домах взрывались мины-сюрпризы, установленные в дверях и в печных трубах. Два дома загорелись. У-2 облетел нас на малой высоте и сбросил бомбы на освещенную теперь деревню. Один из наших двойных патрулей был обстрелян на окраине деревни. Были захвачены трое гражданских, вооруженных пистолетами и с сумками, полными ручных гранат, пытавшихся убежать в лес. Последовал краткий суд. Как партизаны, они были немедленно казнены.
На рассвете нас снова разбудил дежурный. Профессор должен был идти к командиру. Там был получен из полка приказ немедленно продолжить движение. Доктор Грютте, пользуясь случаем, принес с кухни в консервной банке горячий эрзац-кофе и выданную поваром «в приказном порядке» из его запасов копченую ливерную колбасу и (о, чудо!) бутылку коньяка из французских запасов. Получив такое обеспечение, я очень был доволен своим пассажиром.
Впрочем, продолжение вчерашнего. Проклятие! Я мерзну из-за того, что не выспался. Но на этот раз нас сопровождает целое отделение мотоциклистов. Это, правда, не делает утро теплее, однако притупляет чувство того, что нас абсолютно беззащитными подают на тарелочке.
Мы ехали впереди, за нами — три мотоцикла с колясками и вчерашний мотоциклист-посыльный на мотоцикле без коляски.
Тот мост, от которого мы вернулись несколько часов назад, был не заминирован, и противника рядом не было. Через несколько километров мимо нас пролетел наш самолет ближней разведки, возвращавшийся со стороны противника. С длинным хвостом дыма рядом с нашей дорогой упала капсула с сообщением: «В 10 км крупные силы танков и мотопехоты противника». Посыльный помчался назад в батальон. Мы на время свернули с дороги в лес, дожидаясь нового приказа. Противник установлен, опять начнем с ним меряться силами со всеми сопровождающими это дело последствиями. В дневнике мы записали: «19 августа 1941 г.».
В ходе трехдневных тяжелых боев мы прорвались через захваченные врасплох русские наступающие дивизии и отрезали их от снабжения. В самый разгар своего мощного наступления в северном направлении многократно превосходящие нас силы противника из-за отсутствия снабжения вынуждены были прекратить свои действия. В свою очередь, они оказались со всех сторон в окружении, были разгромлены, а их остатки отведены в плен. Мы впервые участвовали во внезапных действиях такого размаха, которые привели к таким же внезапным результатам.
В трудные недели кровопролитных боев мы перешли реки Полисть, Редья и Ловать и вышли в район Валдайской возвышенности, который нам не суждено было покинуть в течение года.
Наша дивизия «Мертвая голова» храбро сражалась, с полной отдачей молодого задора своих солдат и сильно поредела в огне пулеметов и снайперов, под обстрелом артиллерийских орудий, танков и штурмовиков. Тщетно товарищи пытались отыскать друг друга в постоянно меняющих свой состав подразделениях и частях. В ответ на расспросы только и можно было услышать: «погиб», «пропал без вести», «в тыловом госпитале» или «больше не вернется, потерял обе ноги».
Мы знали, что наша борьба станет тяжким жертвенным путем, которым мы пошли в день солнцеворота, а теперь находимся на оборонительных позициях в районе Демянска, с роковыми названиями населенных пунктов в его округе: Лужино, Кириловщина, Горшковичи, Красея, Михальцево и Каменная гора. Все это в сводках вермахта проходило под названием «Южнее озера Ильмень». Мы оказались там как раз в конце лета. Тогда мы пришли в деревню Горшковичи, расположенную на склоне невысокого холма. Там же встала на позицию наша 88-мм зенитная пушка, ежедневно наносившая ущерб соединениям вражеских бомбардировщиков. Легкие и тяжелые зенитные пушки были гордостью дивизии, так как они далеко опережали по числу сбитых самолетов войсковую противовоздушную оборону других дивизий.
Спустя много недель в Горшковичах я вновь повстречался с Миком.
— А ты знаешь, Шрёдель умер! — была первая фраза, которую я от него услышал.
Гауптштурмфюрер Шрёдель уже написал в свою роту, что вскоре снова вернется на фронт, но жребий выпал иначе. Во время тренировки по бегу рана в легком открылась, и он умер от внутреннего кровоизлияния. В лице этого молодого офицера мы потеряли товарища, под командованием которого мы никогда не чувствовали себя «перегретыми», который никогда не заказывал себе жаркое, когда его солдаты давились пустой перловкой, и который при всей авторитарной строгости никогда не допускал придирок.
Жертвы роты, вытащившей его, раненого, с позиций противника, оказались тоже напрасными.