— Задание выполнено, мосты через Робью взорваны.
13 апреля наша боевая группа вышла в район сосредоточения северо-восточнее Калиткино. Была морозная ночь, и все вокруг еще покрыто снегом. Наша задача — прорваться через Рамушево к Ловати. После полугода обороны и борьбы за выживание мы внезапно нанесем удар противнику в спину и попытаемся соединиться с наступающими извне войсками.
На рассвете стало понятно, что мы находимся у дороги в Бяково, оставленной во время сужения фронта. Началась артподготовка. Вперед пошли штурмовые орудия и самоходные противотанковые пушки, передвигаясь от укрытия к укрытию. Вскоре противник открыл по нам мощный огонь. Это была увертюра к ожесточенной борьбе за свободу. Наши главные силы наступали вдоль дороги Васильевщина — Бяково. К вечеру удалось взять Бяково. На следующий день, пока боевые группы Бохмана и Клеффнера наступали в направлении Омычкино, я и другие водители охраняли Бяково. Через несколько дней оттаявший заболоченный лес встал преградой на пути боевых машин.
Противник оборонялся с необыкновенным ожесточением, чтобы не дать нам переправиться через Ловать у Рамушево. Наступавшая вдоль дороги саперная часть вермахта понесла большие потери. Наши боевые группы смогли взять стойко оборонявшееся Омычкино, как и
«Треугольный лесок» на дороге Омычкино — Рамушево, только при поддержке пикирующих бомбардировщиков. 20 апреля, в день рождения Гитлера, наши солдаты стояли в Рамушево у половодной Ловати на фронте шириной в три километра. Гауптштурмфюрер Кнёхляйн стал штурмбаннфюрером. Нас придали боевой группе Бохмана, мы пробирались через грязь на дороге, подрывались на минах в деревянных корпусах, которые не могли обнаружить наши саперы, и добивали все еще оборонявшегося противника в «Треугольном лесочке».
Потребовалась еще неделя для того, чтобы наладить относительно надежное сообщение через пробитый коридор. На большее при понесенных потерях наших сил не хватило. По обе стороны коридора в оттаявших болотах сидели русские и обстреливали из артиллерийских орудий и стрелкового вооружения пути снабжения. Проехать по коридору было ужасным сном для водителей и раненых, покидавших «котел». И только когда «небо, задница и разорванный облачный мостик» оказывались позади, они могли надеяться, что доберутся до госпиталя.
«Коридор», обеспечивающий наше снабжение и соединение с западом, обороняли солдаты из «Датского добровольческого корпуса СС». Они показывали чудеса храбрости, противостоя численно во много раз превосходящему противнику.
Воздушный мост сохранялся. Как и прежде, Ю-52 тянули на буксире грузовые планеры на вспомогательный полевой аэродром под Демянском. По шоссе шли колонны тяжело нагруженных грузовиков, танков, артиллерии. Еще несколько дней назад я подстрелил собаку, пару ворон и сорок. Мы их с жадностью съели, чтобы хоть как-то наполнить желудки. А теперь вдруг сразу появились горы продовольствия, шоколада и алкоголя. Такое изменение вызвало проблемы с пищеварением. Появились очереди в отхожие места.
Теперь мы жили в чудом уцелевшей во время боев глинобитной хижине. От рот нашего батальона, прежде насчитывавших по 120 человек, теперь осталось по 20, несмотря на пополнения и включение в них тыловых и обозных солдат. Большая часть нашей гордой дивизии лежала убитая, замерзшая и пропавшая без вести перед Валдайской возвышенностью и в заболоченных лесах.
Нас сняли с фронта и мы ожидали пополнения. Началась обычная казарменная жизнь. Один смотр следовал за другим. Грязные полы наших домов были добела оттерты песком. Везде пахло «Купрексом» — средством от вшей. Солдаты стояли на коленях у пруда и отстирывали не сгибающиеся от многомесячной грязи предметы обмундирования, то и дело ожидая очередного «свистка» на смотр.
Жители маленькой деревни были рады, что линия фронта снова отодвинулась от них. Наши отношения с населением были как всегда хорошие. Некоторые совершенно загаженные кальсоны теперь «сверкали» первозданной белизной, благодаря умениям дружелюбных «маток». За это мы с удовольствием щедро давали что-нибудь из наших запасов.
В течение мая и июня дивизии получили пополнение из числа фольксдойче и резервистов из Рейха. Многие вылечившиеся раненые и больные возвратились назад в «котел». Боевая подготовка и сколачивание подразделений проводились в боевых условиях. До конца июня мы выполняли только легкие охранные функции, а на следующий месяц нас снова бросили в тяжелые бои.
Для помощи в выполнении моих задач мне дали в подчинение молодого стрелка. Это был 18-летний Хуго Шрок из Баната. То, что он рассказал мне при первой нашей встрече, меня очень удивило.
«Нас с другими парнями пригласили поучаствовать в спортивных состязаниях за городом. После их окончания нам прочли лекцию о Германском вермахте, сражающемся в тяжелейших условиях. В заключение сказали, что каждый должен проникнуться сознанием того, что необходимо защитить родину от «недочеловеков» с востока. Или есть кто-то с другой точкой зрения? Естественно, никто «о другой точке зрения» в той обстановке не заявил. Поэтому все мы, недолго думая, объявили себя добровольцами и вскоре были отправлены в разные запасные части».
Я сначала подумал, что ослышался. Спросил подробности, но к другому результату не пришел. Значит, вот такие, наши «добровольцы» из Баната. Несмотря на это, они оказались хорошими парнями и хорошо выполняли свои обязанности. Но те, кто оказался в вермахте, а не войсках СС, вытянули более счастливые билеты.
На севере «котла» опять начались бои. Противник пытался выбраться из болот, а для этого ему нужны были «наши» дороги. 13 июля мы вышли из Великого Села и разместились в районе Сорокапенно, в деревне, которая во время осенних боев запомнилась нам чистотой своих деревянных домов. Там было бы неплохо остаться, но 16 июля нас в качестве «пожарной команды» бросили в бой под Бяково, где противник всеми силами пытался ворваться в «котел» и овладеть дорогами с твердым покрытием. Уже через день мы оказались подогнем его артиллерии. Наскоро оборудованные позиции были сровнены с землей, огневое крещение наших парней оказалось ужасным. Клочья их тел были разбросаны вперемешку с разнесенными в щепы бревнами перекрытий их землянок. Только что покрывшийся листвой березово-осиновый лес превратился в поле, утыканное обугленными остовами стволов, в которых нельзя было укрыться от налетов штурмовиков.
Начались затяжные бои, продолжавшиеся несколько дней. После взаимного истощения сил наступил перерыв. Мы приступили к созданию новых полевых укреплений. Землянку для штурмбаннфюрера Кнёхляйна построили саперы — четыре наката бревен, а на них — слой земли в человеческий рост. Внутри — перегородка, отделяющая спальню от рабочего помещения, стены обшиты березовыми бревнышками, печка, сделанная из металлической бочки, свет от аккумуляторов. Водитель Клееман продолжал работать как денщик, обслуживая своего шефа. Как-то я сказал ему:
— Стираешь, шьешь, готовишь еду, а на ночь поешь колыбельные?
— Обязательно! Все сделаю, а потом получу Железный крест. Первого класса!
— Не думаю, — я его подзадоривал, но мы друг друга хорошо понимали.
— Сто процентов! А ты пролетишь как фанера. Грютте тебя представлял к ЖК за твои многократные поиски и разведку на территории противника, разведку дорог и прочее. Старик отклонил: «За что? С ним же ничего не произошло?»
Позднее у меня было время обдумать этот разговор. И тогда: «Возьмите с собой Крафта, этого хитреца. Он отовсюду возвращается». Почему «хитреца»? Я еще никогда не разговаривал с командиром. Только получал приказы и докладывал о выполнении.
Из-за потерь я был назначен посыльным и должен был всегда находиться у блиндажа командира. Между посылками Клееман взял меня в оборот и просил ему помочь в его делах. Такие дела мне были ненавистны. Я бы еще сделал бы что-нибудь для адъютанта — «моего ботаника», но этого не требовалось. Я как-то сидел на краю воронки, наполненной коричневой водой, и фильтровал эту жижу через полевой фильтровальный прибор для командира по заданию командира взвода связи.
Фильтр уже был забит, я его не менял, и он цедил по капельке, пока не появился Клееман. Он сразу же поменял фильтрующий элемент, вода потекла, и он поспешил заготовить ведро теплой воды «для омовения ног» своего шефа.
Потом мы получили задачу приготовить для офицеров батальона и приданной артиллерии, выделенной для нашей поддержки, 50 тостов и сделать аккуратные бутерброды. Клееман гаркнул только офицеру для поручений свое:
— Слушаюсь, через десять минут будет все готово.
Мы аккуратно нарезали кусочки хлеба, а Клееман обдал их огнем из паяльной лампы, так что они приятно подрумянились. Потом намазали их ливерной колбасой, плавленым сыром и искусственным медом. Бутерброды подозрительно попахивали бензином. «Наверное потому, что хлеб везли в бочках из-под бензина...»
Пока я был при блиндаже, у меня была возможность изучить штурмбаннфюрера Кнёхляйна. Его тип совершенно не отвечал нашему пониманию офицера СС. Его можно было бы принять за ученого, если бы не резкий командирский голос и подчеркнуто хладнокровные действия в трудных ситуациях не выдавали в нем командира. Стыд или жалость при достижении им какой-либо цели были ему чужды. В полку его считали дельным офицером. Однако подчиненные, в том числе и офицеры, придерживались другого мнения, так как, с нашей точки зрения, быть человеком и офицером — не одно и то же. Не нашлось бы никого, кто бы пошел в огонь и спас бы его ценой собственной жизни, как это было с тяжело раненным командиром роты гауптштурмфюре-ром Шределем, когда его вынесли с русских позиций. С тех пор как Кнёхляйн стал командиром 1 -го батальона 3-го пехотного полка, я все время был при его штабе, и лишь изредка бывал в своей 12-й роте 3-го полка
(в 3-м батальоне). А потом меня снова откомандировывали к Кнёхляйну (по-видимому, по его настоятельной просьбе). Может быть, то, что я был свидетелем бойни в Парадизе и стрельбы по беззащитным французским женщинам, заставляло его получить меня в свое подчинение? До сих пор я думал, что он про меня забыл. Но постоянные задания и бои, которые по своей природе совершенно не дают шанса остаться в живых? При этом я был прикомандирован только к 1-й роте его батальона, а не к штабу. Мои рапорта на отпуск постоянно отклонялись, хотя в отпуске я не был три года. Моя грудь была «девственно чиста» и я не имел ни единой награды, чего, честно сказать, я стыдился. Потому что даже солдаты обоза заслуженно носили Железные кресты за храбрость в бою.
Что можно рассказать о последующем времени? Мне надоело делать записи в моем карманном календаре. Нового ничего не было: постоянные бои, смерть, потери хороших друзей, атаки и отходы.
В начале августа на узком участке фронта мы перешли в наступление. Удалось расширить коридор и возвратить утраченные зимой позиции. Могил по краям дорог становилось все больше.
Один раз я с оберштурмфюрером Грютте чуть не попал в плен. Мне повезло с большим трудом развернуть машину в занятой противником деревне и уехать под огнем русских. В другой раз ночью, когда наше подразделение расположилось на отдых, по нам внезапно открыла огонь вражеская артиллерия. Наверное, мы были замечены кавалерийской разведкой.
Потом мы провели налет на артиллерийскую батарею противника. Захватили пленного и штабные документы. Некоторое время мы занимали оборону под Бяково. Жили в палатках. В качестве огневой поддержки использовапи две трофейные противотанковые пушки. 29 августа получил ранение в живот «доброволец» из Баната Хуго Шрок. Через день он скончался в лазарете. Тот спортивный праздник на его родине оказался роковым.
Русские начали широко применять против нас четырехмоторные ночные бомбардировщики. Мелкие бомбы с них сыпались так не прицельно и не регулярно, что казалось, будто экипаж бросает их как уголь в топку, поэтому самолеты эти мы назвали «углекопы».
Однажды ко мне в землянку заявился Мик. Это было как раз во время артналета. Вместе с ним мы ждали, что каждый следующий снаряд пробьет перекрытие землянки. Мик все еще был посыльным в 3-м батальоне.
Он сказал мне:
— А Кнёхляйн крепко взял тебя в аренду.
В перерыв между обстрелом я сбегал в блиндаж к Клееману и принес полбутылки коньяка, которую мы с ним и «уговорили», вспоминая былые дни во Франции, Буви и Бфиффа, пока не послышался окрик:
— Посыльный из 3-го батальона!
Убитых теперь хоронили у позиций в мелких могилах. Тащить их по гати не было никакой возможности. Раненых с большим трудом удавалось доставлять по болоту в безопасное место. Сначала для каждого погибшего копали отдельную могилу. Но потом стали их просто складывать в воронки и засыпать.
Шли сильные дожди. Вода была повсюду, затопляла окопы и блиндажи, стояла по колено в ходах сообщений, а в некоторых стрелковых ячейках — по грудь. Началось то же, что и прошлой осенью. Многие заболевали лихорадкой, стали страдать недержанием. Ночью от разлагающихся трупов советских солдат на нейтральной полосе распространялся ужасный смрад. Советские снаряды в который уже раз выбрасывали из могил останки наших солдат. И нам приходилось снова и снова, извиняясь перед прахом, сваливать их в воронки и засыпать. Наш опорный пункт давно уже называли в полку «позиция мертвецов».
После атаки штурмовиков противник перешел в наступление и прорвался к командному пункту батальона. Вместе с резервной «ротой» мы остановили его и отбросили до его собственной дамбы. При этом мы уничтожили гранатами два увязших Т-34.
Вернулись отпускники. Однако они не могли достаточно восполнить потери. Я отправился в блиндаж к саперам, где вернувшийся из отпуска земляк, отец четверых детей, обещал мне рассказать о новостях на родине. Я пришел к землянке под проливным дождем, зашел в нее, и тут же вышел наружу по внезапной нужде, из-за того, что замерз. Очнулся лежащим между остатками стволов деревьев. Товарищи разбирали рассыпанные бревна наката блиндажа. Случайный отрикошетивший снаряд 76-мм пушки попал в блиндаж саперов, где находился запас ручных гранат и мин. Все это взорвалось в момент, когда я из него вышел... Слух и способность говорить ко мне постепенно вернулись. Я долго не мог написать цифру «3» и потерял способность запоминать некоторые моменты, из-за чего стал попадать в неприятные ситуации.
Дальше продолжалась ежедневная смерть в грязи и дерьме. В течение двух суток на черничной поляне лежал раненый в живот парень и просил пить и медленно умирал. Не было никакой возможности вытащить его оттуда, потому что вокруг него окопались русские.