Наш «старикан», худой Барним, получил извещение с родины о том, что его жена, две дочери и сын были за-
сыпаны и задохнулись в бомбоубежище. Он выскочил из траншеи и бежал в сторону русских позиций до тех пор, пока пулеметная очередь не отправила его к родным.
Реактивным снарядом, выпущенным с Ил-2, оторвало по колено обе ноги фольксдойче Шумахеру. Когда его тащили на носилках из березовых жердей, он все кричал нам, чтобы мы позаботились о его ногах. Но они лежали уже где-то в грязи. Его даже не успели донести до батальонного перевязочного пункта. Его безногое тело скатили в одну из воронок, служившей теперь братской могилой. Сверху бросили пару лопат болотной грязи. Писарь в блиндаже вывел очередное: «За фюрера, народ и фатерланд!..»
Нас уже давно должны были сменить на позициях. Была поздняя осень. Опять пришлось идти в атаку. Теперь остатки батальона должны были отвоевать более благоприятные позиции для сменяющих частей вермахта.
Солдаты вермахта заняли наши позиции, чтобы мы могли спокойно отойти. Полковник сменяющей части посмотрел сквозь кустарник на изготовившихся солдат нашей части и спросил командира «этого взвода». Ему ответили:
— Господин полковник, этот взвод — наш батальон. В 1 -м батальоне 3-го полка дивизии СС «Мертвая голова» снова насчитывалось около 40 человек.
СОЛНЦЕ В НОЯБРЕ
Через «мостик неба, задницы и рваных облаков» остатки нашей дивизии вышли из «котла», погрузились в Старой Руссе на поезд, получили последний «привет» от вражеских штурмовиков. Туманным утром мы прибыли в Ригу и через час уже проходили санитарную обработку. Наконец-то теплый душ и возможность сбрить старую грязную бороду. На выходе из душа выдавали чистое белье. Тем временем все наши вещи проходили через газовую камеру, чтобы вытравить вшей, а обмундирование — через химчистку (судя по запаху). Негодные предметы обмундирования заменяли новыми.
Нетерпеливое ожидание в вагоне эшелона: лишь бы быстрее выехать из прифронтовой полосы. Любой прорыв противника, как это часто бывало, отменит отправку на переформирование. Наконец-то мы почувствовали легкий толчок — прицепили паровоз. И опять ждем. И лишь когда наступило утро, мы поехали дальше: Латвия, Литва, Восточная и Западная Пруссия: нам никто не говорил, куда нас везут. Слухи были разные. Сухого пайка выдали на четверо суток, значит, большую часть пути мы уже проехали. Когда поезд проехал по мосту через Рейн, мы поняли, что конечная станция уже недалеко. Из Франции мы выехали, во Францию и вернулись. «Мы» — это те немногие, выжившие в этом походе.
В Ангулеме в Южной Франции мы вылезли из вагонов и выгрузили наши машины. Я и не думал, что вижу свою машину в последний раз. Даже напоследок не провел рукой по растрескавшемуся лобовому стеклу, по многочисленным пробоинам по бокам. Она мне служила как верное животное: тысячи километров по пыли, грязи, болотам, гатям, в жару и мороз. На ней я отвез Бфиффа к последнему месту упокоения. Сколько страху я натерпелся, когда на ней ехал в санной колонне русских! Я бы с удовольствием сказал ей: «Ах ты, моя любимая дрянная телега!»
Через два дня я отправился в отпуск. Запись в календаре: Мон Моро 12.40, Мюльхаузен 07.00, Линц 14.00. Прибытие: Вайдхофен 18.00.
По пути от вокзала к родительскому дому я преодолевал разочарование и готовился смириться с реальностью. Поскольку ожидать, что я вернусь живым, не приходилось, родители моей несостоявшейся невесты посоветовали ей уступить напору перспективного студента. Что это было? «Недолгая первая любовь»? Романтическое увлечение? Во Франции и России письма Эрики для меня значили очень много. Я всегда перечитывал их в тяжелые минуты и радовался мысли о том, что когда-нибудь встречусь с ней. О более глубоких причинах происшедших изменений я не догадывался.
Я отправился в Штайр, где прежде служил мой отец. В рабочем поселке Мюниххольц я после долгих поисков нашел дом. Окно на первом этаже было открыто. Настольная лампа освещала удобное помещение. Седая пожилая женщина убиралась в квартире, прежде чем отправиться на работу на военный завод. В ней я узнал свою мать. Без слов она заключила меня в объятия.
Серый мрачный ноябрь я провел в доме деда, откуда мой отец в качестве младшего сына был отправлен «в люди», чтобы вести независимую жизнь строителяпредпринимателя. Находившееся под жестким руководством моей тёти и ее мужа хозяйство было признано властями в качестве учебного и образцового. Наряду с великолепно организованным полеводством, растениеводством и скотоводством усадьба сверкала снаружи и внутри благодаря заботливым рукам практиканток.
Я приехал как раз на празднование именин одной из практиканток. Я наслаждался жизнью, сидя возле теплой кафельной печи в кругу девушек, одетых в праздничную одежду, слушая, как тикают старые часы, сознавая, что не будет никакого обстрела русской артиллерии, налета Ил-2 с их реактивными снарядами, никакого «ура!» и никакого Кнёхляйна. Жизнь была снова прекрасна!
Возвратился с охоты хозяин с горой дичи. Мы сидели с ним во главе стола в «женском царстве». В тот вечер я познакомился с Элизабет —прекрасной блондинкой, в которую сразу влюбился.
Дни отпуска в крестьянском доме пролетели мгновенно, еще несколько дней я провел в доме матери. Дом ее был пуст: мой старший брат воевал в рядах горных стрелков на юге России, 16-летний младший брат учился в авиационно-технической школе в Мюнхене, а отец, воевавший во время Первой мировой войны сапером под Адамелло, тоже воевал в России. В доме осталась только мать с нашей маленькой сестрой.
Огневая мощь рот была значительно увеличена: каждый стрелковый взвод получил два ручных пулемета MG 42, стрелки получили специальные насадки на стволы карабинов для стрельбы противопехотными и противотанковыми винтовочными гранатами. Батальоны получили 50-мм противотанковые пушки, 120-мм минометы, 75-мм пехотные орудия, собранные в «тяжелую роту». С 9 ноября наша дивизия получила наименование 3-я мотопехотная дивизия СС «Мертвая голова».
Моя новая машина была выпущена на заводе «Шкода»: с мягкой подвеской, не такая грубая, как был мой старый добрый «Адлер», тихо работающий мотор, никаких хлопков из глушителя, ни царапинки на свежем лаковом покрытии. Но если бы было возможно, я бы сразу променял ее на мой простреленный «Адлер» со всеми связанными с ним воспоминаниями.
Моему товарищу Клееману так и не удалось уехать живым из России. Он задержался в Старой Руссе, был накрыт атакой штурмовиков и умер во фронтовом госпитале. К моему неудовольствию, водителем командира стал я.
В начале января меня назначили инструктором вождения. Я учил молодых солдат водить транспортер «Опель-Блиц». Мы изъездили все окрестности, изучили старые городки с такими приятными названиями, как Коньяк и Барбекью. Франция была прекрасна с первыми весенними днями в начале января! Я получал регулярно письма от Элизабет.
В начале февраля молодые водители сдали экзамены. Моя группа была лучшей, потому что я был единственным инструктором, учившим на практике длительным ночным маршам.
Прошли смотры и проверки на пригодность к боевым действиям в Африке. Я получил африканскую униформу. Почему бы и нет? Пусть посылают куда угодно, только бы не в Россию.
В эти дни завершилась драма в Сталинграде. Все жертвы солдат оказались напрасны. Наблюдая за происходящим по сводкам вермахта, мы понимали, что там отказал не солдат, что в гибели 6-й армии виновно высшее командование, неправильно оценившее обстановку, и что оно несет ответственность за эту кровавую драму.
Катастрофа под Сталинградом повлияла на обстановку на всем юге Восточного фронта. Мы должны были сдать нашу африканскую форму и получить новое зимнее обмундирование. Широкие брюки на вате, подбитые мехом куртки, обшитые кожей валенки, теплые рукавицы и шерстяные шапки. Наши машины были перекрашены в белый цвет. Со дня на день мы ожидали приказа на погрузку. Где при таком ходе войны мы теперь должны будем втыкать в землю наши могильные кресты?
В середине февраля 1943 года я на своей машине стоял во главе батальонной колонны у северного выезда из Мон Моро. Взглянув на колонну, я в некоторых машинах видел моих бывших учеников. В тот час я не думал, что никого из этих парней не останется в живых.
В Ангулеме мы погрузились в эшелон и снова отправились в неизвестность.
ЗИМНЕЕ СРАЖЕНИЕ ЗА ХАРЬКОВ
Мы давно уже оставили позади приветливые деревни Тюрингии и Баварии, пульсирующие в военной лихорадке города Восточной Германии, проехали Катовице, Перемышль и Львов. Теперь стало ясно, что мы едем на южный русский фронт. Мы стали недоверчивыми, так как со времен весенних приказов 1941 года «о маршах к нефтяным полям Персии» мы отвыкли думать о простых ходах.
В Киеве мы пересекли Днепр по много раз залатанному мосту. Получили предупреждение о партизанской опасности. Эшелон с боевой техникой, шедший впереди нас, был пущен ими под откос и частично разграблен. С тех пор как мы уехали из Франции, все вокруг нас снова стало белым.
17 февраля поезд остановился. Внезапно мы оказались под огнем минометов и пулеметов. Из леса показались сани, запряженные лошадьми, на которых на нас неслись партизаны, желавшие разжиться легкой добычей. Под огнем наших пулеметов им не удалось не только приблизиться к эшелону, но и вернуться в спасительный лес. Через некоторое время поезд продолжил движение.
После столкновения с партизанами наше напряжение постоянно нарастало. Навстречу нашему эшелону, едва тащившемуся на восток, стали попадаться сначала
мелкие, а потом и более крупные группы безоружных немецких солдат. Наши призывы никакого дружеского отклика не встречали:
— Поворачивай, камрады! Вам надо в обратную сторону! Вам надо собраться и снова наступать! Задача — идти на восток! — кричали мы, высокомерно посматривая на побитых сверху вниз.
— Да вы уже через сутки бегом побежите на запад! — с запальчивостью кричали они нам.
Конечно, и мы отходили бы перед численно превосходящим противником, но никогда бы не бросили оружие. То, что мы видели под насыпью, — было психологическим влиянием Сталинграда. Потеряв веру в оружие и командование, они уже не могли и не хотели быть тем, чем прежде был Германский вермахт.