— Я мало что знаю, — возражает он.
— Вранье. Иначе ты бы не догадался, что это рисунок в стиле кубизма. А если бы и догадался, то назвал бы не Сезанна, а Пикассо. Но именно Сезанн был настоящим вдохновителем кубизма. Сам стиль был назван в честь одной из его картин, так что… — Прищуриваю глаза. — Откуда ты это знаешь?
Он наклоняется к следующему моему наброску, внимательно изучая его.
— Я люблю искусство.
— Любишь просто смотреть? Или и создавать его тоже?
— Когда мне было пять лет, я слепил родителям пепельницу из глины. Это считается?
Он дразняще улыбается через плечо, и я не могу удержаться от смеха.
— Честно говоря, творчество — не моя сильная сторона. Хотя талант в других людях я очень ценю.
— Это лишь справедливо. Нельзя же быть талантливым абсолютно во всем.
Он кивает и наконец медленно поворачивается от набросков ко мне. На мгновение его взгляд падает на мою шелковую пижаму, и меня всю окутывает теплом, а нервные окончания начинают звенеть. Может, я просто пьяна — а может, мы оба чувствуем одно и то же.
Сердце бьется так громко, что его стук отдается в ушах. Уолт поднимает глаза, и наши взгляды встречаются.
— У тебя есть наброски твоей работы с «Банкетным натюрмортом»?
Кошусь на черную папку с портфолио в дальнем углу, вспоминаю поход в «Hauser & Wirth», и желание глохнет, будто отрубленное топором.
Отвожу глаза в сторону и расправляю кровать, отодвигая подушки, чтобы отвернуть одеяло.
— Да, они где-то там.
— Можно взглянуть?
— Я слишком пьяная, чтобы искать их прямо сейчас.
Кроме того, они не более чем картинки для кофеен.
Мои глаза щиплет от непролитых слез.
Боже, я выпила слишком много шампанского.
Надо просто лечь спать.
Быстро развернувшись, я исчезаю в ванной, беру зубную щетку и выдавливаю слишком много зубной пасты. Ну и пусть. Сердитыми движениями чищу зубы.
Уолт не идет за мной в ванную — и слава богу.
Почистив зубы и умывшись, смотрю на себя в зеркало. Мои темные ресницы едва скрывают тот факт, что мои глаза покраснели.
Впервые за долгое время я чувствую себя лишенной всех своих защитных механизмов. На меня, словно порыв сильного ветра, обрушивается реальность того, во что я ввязалась, и чуть не сбивает с ног.
Я замужем за мужчиной в комнате рядом.
За мужчиной, который в этих своих строгих костюмах, с суровым выражением на лице и отрывистой речью сначала являл собой большую загадку, но теперь дистанция между человеком, которым я считала Уолта, и человеком, которым он оказался, начинает увеличиваться с каждым моментом, который мы проводим вдвоем.
И что хуже всего, мне кажется, что мой муж начинает мне нравиться.
Как… обескураживающе.
Наша договоренность сработала бы лучше, если бы мы общались друг с другом лишь в случаях, предусмотренных деловым соглашением, которое мы заключили в зале суда. Но потом он согласился позволить мне переехать к нему, и теперь у нас (читай: у меня) могут возникнуть неуместные чувства. С чувствами всегда сложно. Мне — сложно. А Уолт, кажется, умеет обуздывать их, словно чувства — обычная мошка, которую можно прогнать взмахом руки.
Выдавив на ладони немного крема, я втираю его в кожу и возвращаюсь в спальню. Уолт еще там. Он сидит на краю моей кровати и рассматривает мои наброски.
— Еще беспокоишься, что я не доберусь до кровати в целости и сохранности? — спрашиваю слегка озадаченно.
Я же доказала, что уж это способна осилить. Пусть и немного неуклюже.
— Нет. Наверное, я просто слишком устал, чтобы двигаться. Здесь приятно сидеть.
Понимающе киваю, обхожу кровать и сажусь рядом с ним. Матрас слегка прогибается под моим весом, и я, опустив взгляд, сразу улавливаю контраст между собой и Уолтом. Мои шелковые шорты задрались, слишком сильно оголив бедра. Кожа выглядит бледной и мягкой. Женской. А ноги Уолта закрывают темные брюки. Мягкое против твердого. Нежное против сурового. Я могла бы нарисовать портрет наших ног на фоне белого одеяла и представить его как исследование женских и мужских форм.
Уолт тоже опускает глаза на наши ноги, и я вновь это чувствую: безымянные эмоции, слишком похожие на желание. На то, что я не чувствовала с…
Уолт резко встает.
— Спокойной ночи, Элизабет, — произносит он почти резко.
— О. — Я качаю головой, пытаясь угнаться за внезапно сменившимся настроением. — Спокойной ночи.
Он, не оглядываяся, выходит за дверь. А я, пытаясь унять печаль, слушаю, как его ноги уносят его прочь.
***
Проснувшись наутро, я сажусь в постели, сбрасываю одеяло и прислушиваюсь. Сегодня суббота. Уотл должен работать дома, у себя в кабинете. Держу пари, что если я выгляну в коридор, то услышу, как он разговаривает по телефону. А может, он снова будет на кухне, собирать ингредиенты для смузи.
Я умираю с голоду, так как проснулась позже обычного. Хочу яичницу, тосты и бекон. Можно приготовить порцию и для Уолта и пригласить его выйти из кабинета и позавтракать вместе со мной. Уж перерыв в пятнадцать минут он может себе позволить. Или хотя бы в пять.
Я слишком взволнована, чтобы переживать о том, как я выгляжу. Он уже видел меня во всех состояниях, и я не могу выглядеть хуже, чем вчера вечером, когда я была более чем немного навеселе.
Сначала я отправляюсь на кухню, чтобы попить воды. Когда делаю первый глоток, слышу, как звенит прибывший лифт. Наверное, Уолт отлучался на пробежку, или — в идеале — он ходил нам за пончиками.
Улыбаясь этой нелепой мысли, быстро сворачиваю за угол и, к своему шоку, обнаруживаю Камилу, которая стоит около входа в прихожую с коробкой пирожных в руках.
Когда она меня замечает, на ее лице мелькает мимолетное раздражение, на затем она заставляет себя улыбнуться.
— Доброе утро, Элизабет.
О боже, как же неловко. Я еще в пижаме, и, вероятно, с засохшей слюной на подбородке и отпечатком подушки на щеке. Она же одета в кремовое облегающее платье и жакет в тон с небрежно завязанным на тонкой талии пояском. Ее коричневые кожаные сапоги до колен начищены до блеска и добавляют еще несколько дюймов к ее и без того устрашающему росту.