— Шарлотта, — шипит моя мама.
— Что? Ты что, издеваешься надо мной? Ты просто позволишь ей так с нами разговаривать? — спрашивает она, указывая на меня. — Весь день в «Сакс» она была как скряга, указывая на каждый долбаный ценник. Боже, я больше не могу это слушать.
Это чувство взаимно. Я не могу находиться в ее присутствии ни секунды, даже достаточно долго, чтобы проводить их. Я встаю, отодвигаю свой стул и оставляю их там, в столовой.
Моя спальня манит. Тихая темнота — это именно то, чего я хочу после такого дня, как сегодня. Я закрываю за собой дверь, зажмуриваю глаза и позволяю всем скопившимся слезам пролиться.
Странным образом, от слез мне становится только хуже. Я даже не могу по-настоящему насладиться чувством отпускания, потому что так много эмоций переплелось воедино. Отчасти это связано с тем, что Шарлотта сказала за ужином. Она не ошибается. В некотором смысле мой брак с Уолтом не был огромной жертвой. Не совсем. На самом деле, я наслаждалась своей жизнью с тех пор, как вышла за него замуж, особенно здесь в последнее время. Мне нравится быть с ним в этой квартире. Мне нравится… он.
Но это почти не относится к делу. Мои чувства к Уолту не уменьшают того, насколько я зла на свою семью за то, что она поставила меня в такое положение в первую очередь. Моя мама ни разу не спросила меня, как я поживаю после свадьбы. Она не поблагодарила меня за то, что я сделала для нее и моего отца. Боже, не говоря уже о том, что — вдобавок ко всему прочему — она даже не изменила своих привычек! Как будто все, что я делала, было напрасно. Ей все равно. Нет, пока она продолжает получать эти чеки каждый месяц.
Эта правда, кажется, возникает из ниоткуда, как будто ее давление нельзя было сдержать еще хоть на мгновение. Мои чувства к моей семье долгое время бушевали во мне, но я старалась избегать их.
Даже сейчас мне неприятно признавать правду.
Я отталкиваюсь от двери и заползаю на свою кровать. Я ложусь лицом к окну, засунув руки под подушку. Я чувствую себя хуже, а не лучше после своего поведения за столом. Я уверена, что они все еще где-то там, говорят обо мне. Моя мама, вероятно, извиняется за меня, смущенная моей вопиющей честностью. Или, что более вероятно, она извиняется, чтобы убедиться, что эти чеки не перестанут поступать.
Проходит несколько минут, а затем в мою дверь тихонько стучат.
— Ты можешь войти, — говорю я, не потрудившись обернуться и посмотреть, кто это.
В этом нет необходимости; я знаю, что это Уолт.
Он тихо входит и садится позади меня на кровать. Матрас прогибается под его весом, а затем он кладет руку мне на бедро и что-то протягивает мне.
Мое обручальное кольцо мерцает в свете, проникающем через окно.
— Я помыл его, — обещает он.
Почему это заставляет меня плакать еще сильнее, остается полной загадкой. Я перекатываюсь вперед и утыкаюсь лицом в подушку, пытаясь скрыть слезы.
Его рука скользит вверх по моему позвоночнику и опускается на мою шею, чтобы он мог водить большим пальцем взад и вперед, успокаивая меня. В конце концов, он кладет руку мне на плечо, мягко перекатывая меня на спину. Я не могу смотреть на него, даже когда он наклоняется надо мной. Мое внимание приковано к потолку.
— Пожалуйста, не плачь, — говорит он так, как будто это ему больно.
— Я не плачу, — вру я с плохо скрываемым всхлипом.
— Теперь они ушли, — говорит он, беря меня за левую руку, чтобы он мог надеть кольцо обратно на мой палец. Я чувствую себя намного лучше, когда оно снова на месте.
Я благодарю его, а затем жду, когда он встанет и уйдет. Он выполнил свой долг и проверил меня. Я не ожидаю, что он задержится надолго.
Вместо этого он остается на месте, ожидая, пока я наберусь смелости встретиться с ним взглядом. Когда я это делаю, он грустно улыбается, ямочки на его щеках едва заметны.
— Если это поможет, я тоже не люблю свою семью.
Я хихикаю и качаю головой.
— О, да? Тогда ты можешь сказать мне, что я должна теперь делать?
— Я уверен, что все это пройдет через несколько дней.
Мой желудок сжимается от мимолетного гнева.
— А что, если я этого не хочу? Что, если я устала от их дерьма?
— Тогда ты должна двигаться дальше.
Я смаргиваю слезы.
— Почему это тебя так печалит? — спрашивает он, нахмурив брови. — Очевидно, как сильно они причиняют тебе боль.
Я пощелкиваю челюстью, пытаясь придумать объяснение получше, чем правда.
Уолт обхватывает мою щеку и вытирает мои слезы подушечкой большого пальца. Успокоив дыхание, я смотрю ему прямо в глаза и объясняю, что без них у меня никого нет.
Он задумчиво молчит, а потом произносит:
— Что ж, тогда нам придется найти тебе друга.
Я не могу удержаться от смеха над абсурдностью его ответа.
— Мы дадим объявление в газету, — продолжает он.
— Уолт, — стону я, пытаясь вырваться из его хватки.
— Хорошо, тогда мы купим тебе щенка.
— Я говорю серьезно.
Я протягиваю руку, чтобы попытаться оттолкнуть его, но вместо этого он притягивает мою руку к своей груди и сильнее прижимает ее к своему сердцу, чтобы я могла почувствовать его биение.
— Я тоже.
Его взгляд умоляет меня понять причину.
В этот момент настроение в комнате меняется, когда он крепко и заботливо сжимает мою руку.
Теперь я понимаю, что он пытается заставить меня увидеть. То, что он слишком боится мне сказать.
Глава 21
Мои губы приоткрываются, и надежда наполняет меня, как гелий наполняет воздушный шар. Воздух между нами наполнен невысказанными словами. Мой взгляд падает на его губы, и я наклоняюсь вперед, отрываясь от подушки, мой подбородок лишь слегка приподнимается. Все это вдруг кажется таким простым. Мы вдвоем вместе.
Если он не наклонится, это сделаю я.
Или я бы…