— Кроме того, я знаю, что ты все еще просишь своего адвоката просмотреть наш контракт…
— Она сказала, что сможет отправить его мне раньше, чем ожидалось. Надеюсь, я подпишу его для тебя уже сегодня.
— Отлично. Еще я отправлю тебе по электронной почте подтверждение твоего рейса, как только мой помощник закажет билет. Думаю, тебе следует быть в Париже по крайней мере за несколько дней до выставки, чтобы ты могла акклиматизироваться и помочь с окончательными деталями.
— Так это происходит на самом деле? — мой голос звучит ошеломленно.
— Да, — подчеркивает она. — Это происходит. Когда ты сможешь достать мне последний фрагмент, над которым ты работаешь?
— Завтра. Я думаю. Сегодня я буду работать как сумасшедшая.
— Хорошо. Позвони в Штейн Галерею, когда закончишь, спроси Марка. Он попросит одного из парней прийти и упаковать холст для отправки. Позвони, если я тебе понадоблюсь, но я, возможно, не смогу быстро ответить, так как сейчас собираюсь садиться на свой рейс.
Я желаю ей счастливого пути, а затем мы вешаем трубку. Секунд тридцать, максимум минуту, я в восторге от этой новости, мечтая увидеть свои работы, висящие в галерее Штейн в Париже. Затем я поднимаю взгляд от телефона, и мой холодный, пустой гостиничный номер смотрит на меня в ответ. Мой взгляд перебегает с моей импровизированной студии у окна на мой чемодан с одеждой, сваленной в кучу на нем.
Волнение от моего телефонного разговора с Надеждой, похоже, не обладает той стойкостью, на которую я надеялась. Моя нынешняя ситуация отказывается игнорироваться.
«Париж!» — напоминаю я себе.
«Уолт», — парирует мой мозг.
Этот одинокий гостиничный номер снова погружает меня в дурное настроение, от которого я, кажется, не могу избавиться. Я соскальзываю с кровати и раздвигаю занавески, надеясь увидеть проблеск солнечного света. Но сегодня туманное пасмурное утро, погода вполне соответствует моему настроению.
Мне нужно много поработать над последней картиной, но сначала мне нужно что-нибудь съесть. Я надеваю штаны для йоги и толстовку и спускаюсь в вестибюль отеля, чтобы выбрать их предложения на завтрак. Водянистые яйца и полуфабрикаты — практически мой единственный выбор, поэтому я кладу несколько яиц на тарелку и наливаю в пенопластовую чашку столько кофе, сколько в нее вмещается.
За столиком в углу я ем и листаю газету «Нью-Йорк Таймс», которую кто-то оставил. В разделе «Искусство» я не так уж удивлена, увидев небольшую заметку о выставке Ани, которая была два дня назад. К ней прилагается сетка фотографий с мероприятия, которые освещают ее работу, а также известных жителей Нью-Йорка, которые присутствовали на мероприятии. Мое сердце замирает, когда я вижу фотографию Уолта и меня. Я наклоняюсь, чтобы изучить изображение. В нем мы смотрим на последнюю работу Ани — ее адаптацию Ван Гога. Фотограф поймал нас сбоку. Я занимаю большую часть кадра, но Уолт возвышается на голову выше меня с другой стороны, его рука прижата к моей пояснице. Я наклонилась к нему, чего не помню, чтобы делала в то время. Мы выглядим расслабленными вместе, нам комфортно в объятиях друг друга.
Подпись гласит просто:
— Мистер и миссис Уолтер Дженнингс II.
Я отодвигаю газету в сторону и откусываю кусочек яичницы.
После этого еда кажется еще хуже, если это вообще возможно. После первого кусочка я игнорирую свою тарелку и сосредотачиваюсь на своем кофе. Я очень стараюсь больше не смотреть на газету. В основном мне это удается, но время от времени мои глаза меня предают.
Я снова подтягиваю газету к себе и, прищурившись, смотрю на нас. Боже, мы выглядим очаровательно. Влюбленными.
Я намеренно ставлю свою кофейную чашку поверх изображения, закрывая его от моего взгляда. Это хорошо работает, пока я не захочу сделать еще глоток кофе.
Мой телефон вибрирует рядом с газетой от звонка Мэтью.
Я не отвечаю на него. Вместо этого я постукиваю пальцами по столу, ожидая, пока он перейдет на голосовую почту, а затем сразу же прослушиваю сообщение, которое он мне оставил.
— Элизабет, привет. Это Мэтью. Я знаю, что ты, возможно, не захочешь говорить со мной прямо сейчас, но послушай, я надеюсь, что с тобой все в порядке. Уолт позвонил мне вчера вечером, беспокоясь о тебе. Он спросил, видел ли я тебя, что не имело никакого смысла, пока он не сказал мне, что ты съехала. Я что-то пропустил? Вы, ребята, казались довольно счастливыми прошлой ночью… Я не знаю. Я, наверное, последний человек, с которым ты хочешь разговаривать, но если ты действительно хочешь поговорить, я здесь. Клянусь, я твой друг, а не просто информатор моего брата. — Он смеется. — В любом случае, да, серьезно, я надеюсь, что ты в порядке. Верно. Пока.
Мне стыдно за то, что я проигнорировала его звонок, поэтому я отвечаю ему.
Элизабет: Привет, спасибо, что написал. Я в порядке.
Мэтью: Привет. Ты уверена?
Элизабет: Да, просто выясняю кое-какие вещи для себя. Все хорошо.
Мэтью: Мой брат действительно беспокоится о тебе. Не хочу совать свой нос куда не следует, но я никогда не видел его таким.
Часть меня хочет попросить его рассказать подробнее. Что он делает? Он сердится? Ему грустно? Насколько грустно? Но я знаю, что это не очень хорошая идея. Вместо этого я отключаю телефон, убираю со стола и возвращаюсь наверх в свою комнату, чтобы приступить к работе.
Остаток дня я больше не смотрю на свой телефон. Я должна сосредоточиться на этой заключительной части моей выставки, и последнее, что я хочу сделать, это отвлечься и не выполнить свое обещание Надежде сделать это вовремя. Такая возможность выпадает раз в жизни для моей карьеры, и как бы мне ни хотелось задернуть шторы и свернуться калачиком в своей постели, я должна просто все разделить. Работаю сейчас, впадаю в отчаяние после моей выставки в Париже.
Только когда я лежу в постели в 23:32 вечера, собираясь заснуть, я снова проверяю свой телефон и вижу пропущенный звонок от Уолта.
После этого он отправил сообщение.
Уолт: Наверное, я должен дать тебе пространство, но я не могу. Встретимся за ужином? Нам нужно поговорить, и завтра утром я уезжаю на конференцию по устройствам в Калифорнию.
Вместо того, чтобы ответить ему, я прокручиваю список своих недавно пропущенных звонков и навожу большой палец на его имя. Боже, я хочу поговорить с ним. Я так скучаю по нему, что мне больно лежать здесь, зная, что он всего в десяти минутах езды.
Я нажимаю большим пальцем на его имя, прежде чем успеваю передумать, а затем мое сердце учащенно бьется, когда идут гудки. Предвкушение заставляет мой пульс ускориться. Через мгновение я услышу его голос. Я закрою глаза и буду слушать, как он говорит, и притворяться, что все будет хорошо. Мы с ним во всем разберемся.
Но звонок не соединяется. Уолт, должно быть, уже спит. Я кладу телефон на прикроватный столик, отворачиваюсь от него и закрываю глаза.
Утром я проверяю свой телефон, чтобы увидеть первое из серии пропущенных соединений.
Уолт: Эй, я спал, когда ты позвонила. Мне нужно было быть в аэропорту в 4:45 утра, поэтому я лег пораньше. Позвони мне, когда проснешься.
Я звоню ему, но он, должно быть, все еще в самолете.
Позже, когда я в душе, он перезванивает. Я проклинаю все, абсолютно злясь на Вселенную за то, что она делает это с нами.
Когда я перезваниваю ему, он отвечает после первого гудка.
— Элизабет.
— Уолт. Привет. Извини. Мы…
— Скучаем друг по другу. Я знаю. Послушай, через несколько минут я собираюсь выйти на сцену с основным докладом.
— Мистер Дженнингс, — говорит мужчина на заднем плане. — Нам нужно проверить микрофон.
Он вздыхает, и это звучит так, словно он в тупике.
— Элизабет, я позвоню тебе позже, когда вернусь в свой гостиничный номер. Держи свой телефон при себе.
— Хорошо.
Я делаю в точности так, как он говорит. Я включаю громкость своего телефона на самую громкую настройку и держу его при себе весь день, пока рисую, пока переписываюсь с Надеждой по электронной почте, пока согласовываю с Марком из Галереи Штейн время получения готового последнего холста, пока иду, чтобы купить дешевый ужин в закусочной на вынос дальше по улице, пока я ем на скамейке в парке, наблюдая, как дети играют в пятнашки.