Штатный психолог РА «Атлант» Михаил Гольдберг собирался на службу с большой неохотой. И дело было не в том, что изгнанный народными средствами из организма грипп оставил после себя следы болезненной расслабленности. В последнее время Михаил Иосифович особенно остро чувствовал, как тяготит его весьма достойно оплачиваемое служение на ниве рекламного бизнеса.
Семь лет назад предложение Аркадия Ненашева «подвести под доморощенный пиар научную основу» господин Гольдберг принял с энтузиазмом и благодарностью. Будучи завкафедрой в солидном, но отнюдь не самом престижном вузе, он получал гроши. В конце 90-х процентное соотношение студентов, принятых в вуз на коммерческой основе, еще не было таким впечатляющим, а взяток Михаил Иосифович не брал принципиально. Частная практика психотерапевта серьезных доходов тоже не приносила: обыватель, ассоциируя с тривиальной «дуркой» всех, чья специальность начиналась с корня «псих», боялся консультаций у Гольдберга и ему подобных пуще вендиспансера.
Но даже в таких условиях Гольдберг умудрялся помогать людям. Зная о его незаурядных способностях и умении блюсти конфиденциальность, коллеги и друзья приводили к Михаилу Иосифовичу родственников, приятелей, знакомых с серьезными фобиями, маниями, затяжными депрессиями и склонностью к суициду.
Близкие исцеленных стеснялись предлагать Гольдбергу деньги и в качестве благодарности приносили дорогущий коньяк, немыслимые новомодные парфюмы, билеты на театральные премьеры. На спектакли Михаил Иосифович исправно ходил, а вот бутылки и флаконы складывал в шкафчик, извлекая их оттуда по случаю дня рождения кого-нибудь из коллег. Спиртное Гольдберг не употреблял (ни капли), причисляя винопитие к способам медленного самоубийства, а туалетной водой не пользовался, будучи абсолютно согласен с родоначальником психоанализа Зигмундом Фрейдом, считавшим чувствительность к запахам атавизмом и свидетельством психической недоразвитости.
Ставя в заветный шкафчик очередной презент и прикидывая, сколько он стоит, Михаил Иосифович тяжело вздыхал: ведь могла бы быть неплохая прибавка к жиденькой стопочке баксов, отложенной для пусть и подержанной, но иномарки! «Жигули» десятилетней выдержки, на которых катался психолог, рассыпались на ходу. И все же в глубине души Михаил Иосифович гордился каждым успехом на психотерапевтическом поприще. Как, впрочем, и тем, что именно к нему, а не к какому другому профессионалу, чаще всего обращались за помощью высокие чины с Петровки.
Один такой случай взаимовыгодного сотрудничества кандидата наук Гольдберга с органами даже вошел и в учебники по психологии, и в пособия по криминалистике.
Московские опера бились над расследованием заказного убийства. Свидетелей того, как выскочивший из-за дерева мужичок выпустил в жертву две пули: одну – в сердце, другую – в лоб, было предостаточно. Но все они запомнили только надетый поверх куртки ярко-оранжевый жилет – из тех, что носят дорожные рабочие.
Киллер использовал отличный отвлекающий маневр. С двойным, можно сказать, эффектом. Люди вообще не замечают внешности тех, кто облачен в униформу: мозг фиксирует ее «носителей» как некую функцию, а разве у функции бывают черты лица или телосложение? А во-вторых, яркий цвет, особенно оранжевый, полностью фокусирует на себе внимание, отвлекая от всего остального.
Но была среди свидетелей одна дама, которая видела не только киллера, но и его паспорт. В недавнем прошлом труженица народного образования, завуч школы, а ныне пенсионерка в то утро прогуливала собачку. Песик, по обыкновению, подбежал к росшему на бульваре мощному дереву, прочесть оставленные ему друзьями послания и оставить свое. И вдруг зашелся в безудержном лае. Хозяйка поспешила узнать, что так встревожило питомца, и увидела человека в оранжевом жилете, который наклонялся, чтобы поднять с земли камень, – хотел бросить его в разбрехавшегося пса. Нагибаясь, собаконенавистник выронил паспорт – скорее всего, тот вылетел из кармана брюк. От удара о землю документ раскрылся на первой странице. Человек среагировал молниеносно, дама видела паспорт секунду, не более. И прочесть, естественно, ничего не успела. Не запомнила она и лица мужчины, посмевшего покуситься на ее любимого Баксика. Все внимание пенсионерки было приковано к руке, которая сначала взяла камень, а потом, бросив оружие пролетариата на землю, схватила паспорт. В руке же этой ничего примечательного не было.
Отчитывать живодера бывшая завуч не стала – отточенная за годы работы в школе интуиция скомандовала: «Хватай Баксика – и продолжай маршрут!» Дама с собачкой достигли конца аллеи, когда один за другим раздались выстрелы. Гражданский долг вкупе с женским любопытством заставили пенсионерку повернуть назад. Однако мчаться со всех шести ног они с Баксиком не стали, ускорили шаг лишь тогда, когда послышались милицейские сирены. На пешеходной дорожке, метрах в семи от дерева, за которым прятался «оранжевожилетник», лежал труп. То, что одетый в спортивный костюм мужчина мертв, было ясно и без медиков. Дорогая найковская куртка слева была залита кровью, а посредине лба зияла дыра.
Доложив о «заказухе» начальству, прибывший на место первым экипаж ППС принялся опрашивать свидетелей. То, как мужчина в форме дорожного рабочего стрелял в совершавшего утреннюю пробежку гражданина, видели трое, еще пятеро, оглянувшись на звуки выстрелов, заметили, как некто в оранжевой куртке перемахнул через низенький чугунный забор и, перебежав дорогу перед истерично клаксонившими машинами, скрылся в арке. Прочесав двор, милиционеры нашли оранжевый жилет в мусорном контейнере. И это было все, чем располагали органы на момент возбуждения уголовного дела. Не считая свидетельницы, долю секунды видевшей паспорт киллера.
И тогда муровцы привлекли Гольдберга. Михаил Иосифович ввел даму в трансовое состояние и извлек из ее подкорки события того самого утра. До мельчайших подробностей. Продолжая пребывать в трансе, женщина поведала (в настоящем времени, будто все происходило не две недели назад, а свершается сейчас, сию минуту), что вот она встает с постели и никак не может нашарить ногой второй тапок… Видимо, Баксик утащил его в другую комнату и спрятал; водится за ним такое мелкое шкодство. Вот идет на кухню, заваривает зеленый жасминовый чай: «В банке осталось всего пара щепоток, нужно сегодня купить». Вот надевает туфли и берет в руки поводок…
Когда дама наконец в своих воспоминаниях дошла до шмякнувшегося оземь паспорта, Гольдберг «замедлил время» – был в его арсенале такой прием, – благодаря чему первая страница документа оказалась в поле зрения хозяйки Баксика не мгновение, а с полминуты. «Ну а теперь читайте, что там написано!» – скомандовал подопытной Гольдберг. «Он кверху ногами лежит», – пожаловалась женщина. «Ну и что? – добавил металла в голос Михаил Иосифович. – Вы что, вверх ногами читать не умеете?!» И дама прочла. Фамилию, имя, отчество, а также дату и место рождения.
Киллера взяли через месяц в аэропорту Внуково, куда он прилетел то ли из Сургута, то ли из Норильска. Отсидевшись в сибирской глубинке, он вернулся в Москву, будучи уверенным, что дело давно записали в разряд «висяков» и ему ничто не грозит. Про видевшую его документ тетку он ни разу не вспомнил. Паспорт, кстати, оказался на чужое имя: киллер решил воспользоваться им в последний раз для перелета из холодных краев в Москву, а в столице обзавестись новым. Не успел…
Вот уже семь лет профессор Гольдберг – уж самому-то себе он мог сказать суровую правду! – занимался постыдным делом, суть которого сводилась к одному: вдалбливать в мозги сограждан недовольство тем, что они имеют, провоцировать их на покупки того, что им не нужно, пропагандировать приобретение и обладание все новыми товарами как смысл человеческого существования.
Гольдберг родился и воспитывался в те времена, когда вещизм считался глубоко чуждым советскому человеку, а потому участвовать ныне в процессе зомбирования соотечественников на предмет: «Потребление – вот главная цель жизни» – ему было противно. Прекрасно владея техникой самовнушения, он всегда умел успокоить мятежную совесть целым арсеналом оправданий, но в глубине души никогда не обманывался и не забывался.
Крутя руль новенькой «Ауди», Михаил Иосифович почему-то вспомнил Олю Уфимцеву – тоненькую девочку с длинными русыми волосами и трогательными, влажными, как у олененка, глазами. Именно с того страшного дня, когда арестовали Стаса Дегтярева, а Оля рыдала, стоя на коленях перед Ненашевым (Михаил Иосифович хотел что-то обсудить с боссом, заглянул к нему в кабинет, увидел эту безобразную сцену и тут же прикрыл дверь), и обосновался в душе маститого психолога мерзкий червячок: шевырялся, грыз, точил…
– Эх, Оля, Оля! – тяжело вздохнул Михаил Иосифович. – Где ты сейчас? Пропала – ни слуху ни духу. За полтора года даже не позвонила.
И тут же устыдился собственных ханжества и двуличия: с чего бы она звонить стала, если, когда началась история со Стасом, он ни разу к ней не подошел? Если видел в коридоре, старался юркнуть в ближайшую дверь, а проходя мимо, опускал глаза, изображая глубокую задумчивость. А ведь мог помочь, хотя бы профессионально… И после суда, когда, продав квартиру (чтобы оплатить адвокатов), она оказалась на улице, а вскоре и в клинике неврозов, он ни разу ее не навестил…
Михаил Иосифович относился к Оле Уфимцевой с особой теплотой. Эта девочка напоминала ему дочь. Не нынешнюю, давно уже живущую в Штатах бизнесвумен с жестким взглядом, порывистыми движениями и безапелляционными суждениями, а доверчивую, ласковую, улыбчивую девчушку, которая так любила, тихонько приоткрыв дверь, просочиться к нему в кабинет, забраться с ногами в старое кресло и не дыша слушать, как папа беседует с кем-нибудь из аспирантов, или смотреть, как он, ворча, правит присланную из научного журнала верстку своей статьи.
Оля Уфимцева тоже умела привносить своим присутствием, пусть даже молчаливым, особый покой, добрую энергию и какую-то ясность, что ли… Похожее ощущение у Михаила Иосифовича возникало, когда на своей даче после дождя он открывал окно. Такая свежесть сразу заполняла комнату, и так легко дышалось и работалось! А еще Оля, как в детстве его дочь, умела и любила слушать. Гольдбергу приятно было вспоминать, как он посвящал ее, пришедшую к ним на практику студентку экономического факультета, в тонкости рекламного дела. В будущей профессии Оле это вряд ли пригодилось бы, ее стезя – всякие дебеты и кредиты, лизинги и франчайзинги, но практикантка оказалась девочкой пытливой и настойчивой – она хотела знать о рекламном бизнесе как можно больше.
И Гольдберг с удовольствием рассказывал, объяснял, почему метод внушения куда эффективнее метода убеждения и как с помощью слова или картинки можно снизить или вовсе блокировать критичность сознания человека, погрузить его в трансовое состояние, а потом побудить к действию, которое необходимо манипулятору, – например, к покупке того или иного товара. Вспомнив одну из тех бесед, Михаил Иосифович с грустной улыбкой покачал головой.