Ночка выдается непростой. Я почти не сплю, ворочаюсь с бока на бок, прижимаю Аленку ближе к себе. Только закрываю глаза, сразу накатывает ужас — самокат, крик и летящая под откос коляска. Вздрагиваю каждый раз, как вспоминаю, позабыв про собственную боль. Боль в теле, напротив, приземляет меня и говорит, что все самое страшное позади. Я успокаиваюсь лишь к рассвету, вдыхая сладкий аромат детского шампуня в волосах малютки. Она вся пахнет, как булочка, и это самый аппетитный запах на всем белом свете.
Аленка спит хорошо, и я этому рада. Сегодня нам дали отгул, поэтому я не спешу будить ее. Оставив видеоняню, которую мы с Олесей купили на двоих, иду в душ на этаже и шиплю, когда прохладная вода касается ссадин. Вот теперь это та самая боль. Я заслужила ее, потому что не справилась. Плохая ли я мама после этого? Не знаю. Но я сделаю все, чтобы замолить этот грех.
Вытирая влажные волосы полотенцем, я смотрю в кривое зеркало душевой и гадаю, что делать со сбитыми коленками, которые будут ужасно смотреться в форменном платье. Купить плотные колготки? В сорокоградусную жару это будет испытанием для моей выдержки, но я готова. Посоветуюсь с руководством — как они скажут, так и будет.
Я уже натягиваю леггинсы на влажное тело, когда слышу разговоры за дверью.
— Ты только представь, если они отстроят здесь все! Кальяны, игровая, господи, да я за плазму и хороший кофе душу продам!
— Ага, только где мы жить будем, пока новое начальство собирается творить?
— Да брось, с их деньгами сколько это займет? Месяц? Два? Перекантуемся в хостеле рядом.
— Ты думаешь нам всем хватит там места после того, как об этом объявили на собрании? Да нас тут вдвое больше нормы живет.
Таня и Вика появляются в душевой в одних полотенцах. Тут мало кто стесняется, разгуливая по корпусу в купальниках.
— О чем объявили на собрании? — не скрывая того, что подслушала, спрашиваю я.
— Алиса, привет! Как ты? Как Аленка?
— Мы слышали, что произошло.
— Да, это кошмар какой-то!
Они галдят наперебой, игнорируя меня.
— Так что за новости? О чем вы говорили? — повторяю вопрос.
— А, да помнишь, что отель собирался купить какой-то столичный миллиардер? Сделка состоялась на днях, вчера на собрании персонала объявили, что новый хозяин никого не собирается увольнять, слава богу, а то все сходили с ума.
— Да, жалко только, что он сам не показался нам, этот миллиардер. Я бы на него с удовольствием посмотрела.
— Так а что насчет общежития? — нетерпеливо перебиваю я, потому что мне плевать, как выглядит тот, из-за кого нам, возможно, придется подыскивать новое жилье, которое никаким образом не вписывается в мой бюджет.
— Дали неделю всем, чтобы съехать на время, снесут общагу, чтобы построить новую. Обещают, что тут все будет на европейском уровне, все дела. Бесплатный бар с кофе и…
— Съехать? К-куда? — Меня даже трясет.
— Обещают оплатить хостел на Морской.
— Хостел? — И как они представляют жизнь в хостеле с малышом? Хотя они и не представляют, наверное. Новое руководство может быть вообще не так благосклонно к детям, как прошлый хозяин, у которого самого пятеро сыновей и долги. Нам уже несколько месяцев втирают про новые ориентиры политики отеля — мировые стандарты и молодое поколение. Что это значит для меня и Олеси — совсем непонятно, но даже если представить, что мы сможем снять комнату (а в пик сезона это вряд ли), то я боюсь подумать о том, что это будет стоить нам.
Интересно, арендодатели примут авансом почку? Потому что мне больше нечего дать.
Когда я возвращаюсь к Аленке, то еще долго слушаю ее размеренное дыхание — меня это успокаивает. Спит она как ангелочек. И меня убивает, что мы можем остаться на улице. Почему так? Каждый раз как только жизнь более-менее налаживается, кто-то сверху обязательно напоминает мне, чтобы не расслаблялась. За что мне это все?
Олеся уходит раньше на смену, чтобы успеть закинуть Артура матери, которая приехала в отпуск на море, чтобы подлечить в санатории здоровье по путевке от работы. Объясняет, что хочет дать мне отдохнуть, но я очень надеюсь это не из-за того, что она мне больше не доверяет.
Покормив Аленку смесью, потому что просто не в состоянии сейчас приготовить ей даже пюре, я все равно вспоминаю то страшное время, когда умерла мама, и я осталась одна в этом мире еще и без молока. Когда после похорон у тебя нет денег даже на гречку, а тебе нужно купить детскую смесь, чтобы ребеночек не голодал, это чувство беспомощности съедает тебя изнутри. Тогда мне казалось, что я навсегда потеряла связь с Аленкой. Все вокруг смотрели на меня, как на неполноценную мать, которая лишила ребенка иммунитета. Я была вынуждена оправдываться первое время, а потом стала просто молчать, даже когда педиатр — женщина старой закалки — закатывала глаза и советовала просто пить чай со сгущенкой, да побольше. Или травки, которые из-за стресса конечно же не помогали.
Я молила того, кто сидит сверху, сжалиться надо мной и крохой, но меня никто не услышал. И все же мы справились. Ради нее я бы победила саму смерть.
Около девяти я сама чувствую голод. По щелчку желудок сводит так, что я загибаюсь от боли. Когда я ела крайний раз? И не вспомню даже. И будто мне в ответ стучат в дверь. Я хмурю брови и иду открывать.
— Доброе утро, — здоровается со мной официант из приотельного ресторана. Я не знаю его, думаю так из-за формы. И большого подноса в руках. — Куда мне поставить ваш завтрак?
— Мой что?
Я в недоумении свожу брови.
— Завтрак, — спокойно отвечает парень, на бейдже которого написано Сергей.
— Я ничего не заказывала.
Да там цены конские! Знаю, ребята иногда позволяли себе такую роскошь после получки, но им точно никто не приносил еду в номер.
— Заказ оплачен. Вы же Алиса? — Сергей достает небольшую карточку, похожую на визитку, из-под крышки. — С пожеланием доброго здоровья, — читает он, но понятнее от этого не становится. — Можно я оставлю поднос и уйду? У меня перерыв, я не могу торчать здесь до обеда.
Только если… Да нет. Не может быть.
— А, да, конечно.
Я все-таки пропускаю парня внутрь, и поставив огромный поднос на тумбочку, тот быстро уходит.
Опустившись на край кровати, я бросаю взгляд на манеж, в котором Аленка перебирает цветные шарики, затем на еду. Закусив губу, тянусь к крышке и, заглянув под нее, не сдерживаю стон. Запахи такие, что во рту тотчас собирается слюна. Ну а вид… Боже, да тут, кажется, целый шведский стол спрятали.
Я дрожащими пальцами беру карточку, и сердце снова пропускает удара, потому что я узнаю бумагу с золотым тиснением по краям. А когда переворачиваю ее, легко узнаю и почерк.
Руслан, проводив меня, в эту часть на территории отеля каким-то образом нашел номер комнаты. И прислал завтрак. И я очень надеюсь, что он сделал это из вежливости, потому что он не должен узнать про Аленку.
Только страх все равно накатывает по новой. Потому что я очень хорошо помню, что своей рукой он подписывает послания, только если у него есть конкретная цель.