(**) Отрывок из сказки «Бой на Калиновом мосту».
(***) ВСЕ СѦ МИНЕТЪ - Всё пройдёт. Печать Дмитрия Ивановича Донского. Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси. X-XV вв. М. 1970. Т. 2. С.260 (Табл.6. № 422)
(****) Библиотека литературы Древней Руси, Том 6 (XIV — середина XV века)
https://azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserkvi/biblioteka-literatury-drevnej-rusi-tom-6/11
(*****) Троицкий патерик: https://stsl.ru/news/all/troitskiy-paterik-blagovernyy-velikiy-knyaz-dimitriy-donskoy-sobesednik-prepodobnogo-sergiya?ysclid=lo5kgtngzu413230139
Глава 9
На поле Куликовом
Ивашкин страх исчез, рассеялся, как туман, расстилавшийся недавно на Куликовом поле. Выветрился! Только что сжимал горло своей когтистой лапой, царапал пересохшие губы, скатывался по спине горошинами холодного пота и вдруг растаял. Осталось только желание сражаться, скакать, поспешать за Дмитрием Ивановичем, доказать, что он не просто будет при князе, а намерен драться наравне со всеми. Он сегодня готов к этому всей душой и выглядит, как воин! Юрко заставил писаря надеть кольчугу и водрузить на голову шлем-шишак, настолько тяжелый, что заболела шея. Доспехи давили на плечи, вжимали в седло, но одновременно дарили ощущение надёжной неуязвимости, а длинная рогатина казалась продолжением руки, чтобы держать врага на почтительном расстоянии.
Первая линия русского передового полка ворвалась в соступ(*), когда кованая кавалерия Орды уже почти полностью проглотила и разжевала сторожевую рать, чьи стяги падали на землю один за другим, как наливные колосья в страдную пору. Великий князь, за которым выстроились уступом коломенские дружинники, выбил ближайшего степняка из седла, отмахнувшись от него мечом, как от мухи, и сразу же, без замаха ткнул в грудь следующего за ним ордынца. Ивашке показалось, что меч, встретившись с латами, высек искру, и в следующее мгновение ноги вражеского всадника взметнулись выше головы. Степняк кувыркнулся назад через круп собственной лошади, сверзился под копыта напирающих сзади и попал под княжеского коня, взвившегося на дыбы. Справа от князя оказалась широкая просека, а слева, куда шарахнулась ивашкина лошадь, из под неудобной для Дмитрия Ивановича руки вынырнул еще один степняк в чернёных доспехах, с занесенным для удара клинком.
Взгляд Ивашки сузился до размера колодезного зева, и в нём, меж рогов ухвата, невыносимо медленно справа налево проплыл сначала плащ Дмитрия Ивановича, потом бок его скакуна, а затем показался и заполнил собой всё пространство хатангу дегель — хламида с нашитыми стальными пластинами — доспех ордынца, переводимый на русский, как «халат, твердый как сталь». Один из суков рогатины упёрся в плечо налетающего на князя врага. Руку, держащую древко, пронзило болью, ладонь обожгло, а степняка развернуло в седле и откинуло назад. Одновременно с грохотом сшибки, оглушившей и парализовавшей Ивашку, он услышал треск ломающегося дерева и дикий вопль раненого, с ужасом оглядывающего своё сломанное, вывернутое предплечье. Две стены, ощетинившиеся железом, столкнулись в обоюдном желании проломить друг друга и не поддаться напору врага. Спереди, слева и справа от Ивашки повалились выбитые из сёдел раненые и убитые.
— Коня! — зарычал великий князь, стоя рядом со своим бьющимся в агонии скакуном, из груди которого торчала сломанная окровавленная пика.
Вместе с княжеским голосом вернулись звуки, истошные крики, ржание и звон железа, понимание, что стоять на месте нельзя — затопчут или прирежут.
— Коня! — требовательно повторил Дмитрий Иванович, и писарь послушно соскользнул со своей лошади, шаря глазами в поисках оружия.
Рогатина, похожая на ветку поваленного дерева, сиротливо торчала из тела врага, распластавшегося на земле. Ивашка подхватил её, упер тупой конец в землю и развернул по направлению к нахлынувшей мамаевой лаве. Он уворачивался от ударов, тыкал своим оружием во вражеский строй, попадая в щиты и лошадиные морды, злясь, что никак не может дотянуться до личин и доспехов ордынских всадников. Рукопашный бой, леденящий своей близостью к неприятелю и к смерти, пронизанный запахом крови и растерзанной плоти, вдруг превратился в рутинную, тяжелую работу, как сенокос, где важно правильно, активно двигаться и работать руками, чтобы ничего не пропустить и ни на мгновение не утратить внимание к мелочам. Выпад. Отступить. Замахнуться. Отбить. Шаг в сторону, снова выпад. Нельзя терять из виду княжескую статную фигуру, стараясь не подпустить к ней врагов. Под князем уже убили второго коня. Какой-то ратник подвёл Дмитрию Ивановичу могучего вороного жеребца, встал рядом с Ивашкой, перехватив надёжнее щит, и почти сразу упал, сраженный метким копейным ударом. Его место занял второй, потом третий, а писарь, как заговорённый, вертелся среди распростертых на земле тел и орудовал своей рогатиной, все время поглядывая на князя.
Битва распалась на отдельные очаги, и в одном из них, рядом с великим князем сражался никому не известный монастырский послушник писарь Ивашка, с каждой минутой теряя силы, крича, задыхаясь от усталости, но не бросая свой пост. Да и отступать было некуда. Для него в этот момент всё Куликово поле сжалось до крохотного пятачка, вытоптанного собственными и чужими ногами до чернозёма, стремительно рдеющего от пролитой крови. Ивашке было важно не поддаться, не отступить именно на этом клочке земли, а коли суждено сгинуть, так захватив с собой побольше недругов.
Взгляду открылась мрачная в своей жестокости картина — тяжело поднимающиеся и стремительно падающие мечи, разлетающиеся в щепки щиты и копья, сминаемые доспехи, терзаемые металлом тела, а над всем этим хороводом душегубства — многоголосые стоны и крики, сливающиеся в однообразный тоскливый вой.
— Держать строй! — басом крикнул прикрывающий князя ратник в добром зерцальном доспехе и через мгновение захрипел, выронив меч и судорожно хватаясь за оперение стрелы, торчащей из горла.
— Держать… — подхватил команду витязь постарше и пошире в плечах, занимая в строю место убитого и сразу же рухнув рядом со своим товарищем.
На их тела сверху валились бездыханные враги, на тех — новые ряды русских воев.
— Держитесь, братцы, — отчаянно орудуя обрубком размочаленной, иссеченной деревяшки, орал Ивашка, — сейчас наши ударят! Воевода Боброк скоро придёт — легче будет!
Однако легче не становилось. Против каждого русского воина, как из-под земли, вырастало двое, трое врагов. В очередной раз защищая всадника от разящей стали, взвился на дыбы княжеский конь, но не успел копытами коснуться земли, как несколько ордынских копий достигли груди и щита Дмитрия, выкинув его из седла.
— В круг! — властно скомандовал кто-то у Ивашки над ухом, — защищать князя!
Стена червленых щитов сомкнулась, оставив писаря внутри рукотворной крепостицы. Ивашка повернулся к обладателю зычного голоса. Рассеченная в нескольких местах кольчуга, помятый шлем, всклокоченная, измазанная кровью борода и дикие, выпученные глаза… Это лицо он видел в монастыре, составляя роспись по заданию воеводы Боброка-Волынского: кто-то из князей белозерских, уряженных в Большой полк. Стало быть, он уже вступил в сечу. И белозерцы, оказывается, знали, где сражается великий князь, пробиваясь к нему на помощь. «Все они — каргопольские, андомские, кемские — все двенадцать князей славного рода белозерского погибнут», — пронеслись в ивашкиной памяти строки монастырского синодика… Все до единого…
— Малой, — встряхнул писаря за плечо воевода, — бери отрока моего, кладите князя на щит и тащите к лесу. Возьмём вас в круг, будем держать татаровей, сколько сдюжим… А ну-ка, чадь, собрались! Не посрамим честь и славу отцов и дедов наших! — обратился он к своей дружине.
Медленно отступая и смещаясь к флангу, по Куликову полю ползла черепаха с панцирем из русских щитов. В ее центре, надрываясь от напряжения и спотыкаясь, двое юнцов несли тяжелое, одетое в доспехи тело великого московского князя. Сердце колотилось, пот заливал глаза, копейные древки, из которых были слажены носилки, вырывались из рук. А вокруг бушевала сеча… За ивашкину возможность добраться с князем до спасительного леса отдавали свои жизни белозерске ратники, сомкнувшие ряды, построившие живую стену вокруг драгоценной ноши. Со всех сторон красную черепаху заливали волны чёрной степной стихии, разбивались о волнолом полуторасаженных копий, отходили и накатывали сызнова, каждый раз оставляя на месте столкновения распростёртые на земле вражеские тела, застывшие неподвижно, словно камни. С каждым ударом черепаха вздрагивала, замирала, словно переводя дух, а затем продолжала свой натужный путь, уменьшаясь в размерах. Березовый перелесок всё ближе, но и прорехи в черепашьей броне — обширнее, а движение — медленнее.
Черепаха брела, изнемогая от наседающих врагов, и не знала, не видела, как упал великокняжеский стяг, и панический вой — «господина нашего убили!» — пошел по рядам, как подался назад Большой полк, и лишь отвага, стойкость владимирских и суздальских воинов во главе с князем Глебом Брянским и воеводой Вельяминовым позволили сдержать Мамая в центре. Защищавшие князя не видели, как тяжелая ордынская конница смяла левый фланг, как бросился на подмогу князь Дмитрий Ольгердович со своей дружиной, сумев задержать супостатов, но не в силах выправить положение. На этом участке сгрудилась вся лучшая латная мамаева кавалерия, все его самые опытные и многочисленные тумены. Построившись уступами, они рвались довершить удар по русской армии. Левый фланг нашей рати медленно подавался к Непрядве, открывая войску Мамая путь в тыл нашим основным силам. Так разжимаются мышцы руки под чрезмерным грузом. Почуяв слабину, все резервы ордынцев устремились на полк левой руки. Казалось, степняки вот-вот опрокинут измученных русичей и довершат окончательный разгром.
* * *
— Давай-ка теперь сам, друже! — юный ратник, сын белозерского князя, помогавший Ивашке нести Дмитрия Ивановича, остановился, аккуратно положил на землю носилки из щитов и копий, ловким движением выхватил меч и направился к остаткам белозерской дружины, возглавляемой его отцом.
— Только не останавливайся! Тащи князя в лес! — крикнул он Ивашке и посмотрел таким умоляющим взглядом, что писарь всхлипнул, вцепился в княжеский плащ и поволок свою ношу под сень ближайшей, сломанной у самого основания березки. Тянул, выбиваясь из сил, и надеялся, что выполнит порученное ему дело и сразу же вернется на помощь к этому островку ратников, ставших всего за четверть часа самыми родными и близкими людьми…
— Держитесь, родненькие, только держитесь, — шептал он, упираясь ногами в землю, и слезы катились из глаз, мешая смотреть, как очередная чёрная волна накрывает отряд белозерских дружинников, закручиваясь вихрем вокруг них, и откатывается, оставляя за собой разбросанную по земле бездыханные тела.
* * *
— Вели трубить атаку, воевода! — рычал на ухо Дмитрию Боброку-Волынскому двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич, уряженный в засадный полк, — труби наступ немедленно, ибо измена великая — стоять и смотреть, как погибают нещадно избиваемые измаилтянами русские полки!
Ничего не отвечая, Боброк смерил нетерпеливого князя тяжелым взглядом и отвернулся, обводя глазами безрадостную картину, складывающуюся на поле боя. Он сам прекрасно понимал, что разрубленный на куски кинжальным ударом полк левой руки погибал. Сохранившиеся дружины отступали к реке. На поле боя оставались ощетинившиеся копьями островки обреченных русичей, со всех сторон окружённые ордынцами, выбирающими наиболее удобный момент для нанесения последнего удара. Рукотворные водовороты из степных всадников завораживали своей беспощадной неотвратимостью, отточенным боевым порядком, словно и не люди это, а бездушные посланцы преисподней, вурдалаки, не знающие страха и усталости, обуянные жаждой крови.
— Воевода! Смотри! — голос серпуховского князя сорвался, когда посреди Большого полка покачнулся и упал великокняжеский стяг. Одновременно дрогнуло, словно смертельно раненое, всё русской войско. — Труби наступ, не то поздно будет!..
Сжав губы и рукоять меча, Боброк покачал головой. Князь дёрнулся, как взнузданный конь, сердито нахмурился, заходил желваками и одним махом водрузил на голову шлем.
— Сам поскачу!
— Стоять!
Владимир Андреевич почувствовал, как натягивается и превращается в кокон его собственный плащ, а стальные глаза Боброка-Волынского приближаются вплотную к лицу.
— Не сметь! Не время ещё…- приказал воевода.
— А когда будет время? — запальчиво воскликнул Владимир Андреевич, безуспешно пытаясь вырваться из стальных объятий Дмитрия Михайловича.
— Когда ветер переменится.
Боброк оттолкнул серпуховского князя, потерявшего равновесие и позорно приземлившегося на пятую точку.
— Что? Какой ветер⁈
— Гонец от Дмитрия Ивановича, ратник чернецкого полка повеление передал, — глядя в глаза князя, пробасил воевода, — пока ветер в лицо дует, с места не двигаться! Ждать!
— Надо ждать ветра???…
Князь так и остался сидеть на земле, а его лицо превратилось из ожесточенно-презрительного в изумленное, выражая всего одну невысказанную мысль: «Да ты ополоумел, Боброк!»
Воевода заскрежетал зубами. Он сам не понимал, почему слова, сказанные чернецким витязем, породили в нём непоборимую веру в то, что надо действовать так, и не иначе. Чувствовал старый воин свою правоту, но пояснить не мог, поэтому отвернулся, направив взор туда, где совсем недавно реял княжеский стяг, а сейчас кружилась вороньём вражеская кавалерия.