- Слушаюсь.
- Мы должны знать, что думают и говорят мужики. - Он ударил ладонью по большой пачке писем. - В интеллигенции проснулся огромный интерес к деревне. Вы должны дать живое, непосредственное впечатление об этом сфинксе.
- Результаты мобилизации указывают на огромный патриотический подъем, Василий Васильевич.
- Знаю. Но откуда он, черт возьми, у них взялся? Поезжайте, куда хотите, послушайте и поспрошайте. К субботе я жду от вас пятьсот строк деревенских впечатлений.
Из редакции Антошка пошел на Невский, где купил дорожный, военного фасона, костюм, желтые краги и фуражку; переодевшись во все это, поехал завтракать к Донону, где один вытянул бутылку французского шампанского, и пришел к решению, что проще всего поехать ему в деревню Хлыбы, - там у своего брата Кия гостила Елизавета Киевна. Вечером он занял место в купе международного вагона, закурил сигару и, поглядывая на мужественно поскрипывающие желтые гетры, подумал: "Жизнь!"
Деревня Хлыбы, в шестьдесят с лишком дворов, с заросшими крыжовником огородами и старыми липами посреди улицы, с большим, на бугорке, зданием школы, переделанным из помещичьего дома, лежала в низинке, между болотом и речонкой Свинюхой. Деревенский надел был небольшой, земля тощая, - мужики почти все ходили в Москву на промыслы.
Когда Антошка, под вечер, въехал на плетушке в деревню - его удивила тишина. Только кудахтнула глупая курица, выбежав из-под лошадиных ног, зарычала под амбаром старая собака, да где-то на речке колотил валек, да бодались два барана посреди улицы, стуча рогами.
Антошка расплатился с глухим старичком, привезшим его со станции, и пошел по тропинке туда, где за зеленью берез виднелся старый бревенчатый фасад школы. Там, на крыльце, на полусгнивших ступенях, сидели Кий Киевич - учитель - и Елизавета Киевна и не спеша беседовали. Внизу по лугу протянулись от огромных ветел длинные тени. Переливаясь, летали темным облачком скворцы. Играл вдалеке рожок, собирая стадо. Несколько красных коров вышли из тростника, и одна, подняв морду, заревела. Кий Киевич, очень похожий на сестру, с такими же нарисованными глазами, говорил, кусая соломинку:
- Ты, Лиза, ко всему тому, чрезвычайно неорганизованна в области половой сферы. Типы, подобные тебе, - суть отвратительные отбросы буржуазной культуры.
Елизавета Киевна с ленивой улыбкой глядела туда, где на лугу в свете опускающегося солнца желтели и теплели трава и тени.
- Удивительно тебя скучно слушать. Кий, все ты наизусть выучил, все тебе ясно, как по книжке.
- Каждый человек, Лиза, должен заботиться о том, чтобы привести все свои идеи в порядок, в систему, а не о том, чтобы скучно или не скучно разговаривать.
- Ну, и заботься на здоровье.
Вечер был тих. Неподвижно перед крыльцом висели прозрачные ветви плакучих берез. Тыркал дергач под горою. Кий Киевич грыз травяной стебелек. Елизавета Киевна мечтательно глядела на расплывающиеся в синеватых сумерках деревья. Между ними появился юркий маленький человек с чемоданом.
- Ну, вот и она, - закричал Антошка. - Лиза, здравствуй, красавица...
Елизавета Киевна ужасно ему обрадовалась, стремительно поднялась и обняла.
Кий Киевич поздоровался суховато и продолжал грызть стебелек. Антошка развалился на ступеньках, раскурил сигару.
- А я к вам за информацией, Кий Киевич, расскажите-ка мне поподробнее, что в ваших Хлыбах думают и говорят о войне...
Кий Киевич криво усмехнулся.
- А черт их знает, что они думают... Молчат... Волки тоже молчат, когда собираются в стаи.
- Стало быть, сопротивления мобилизации не было?
- Нет, сопротивления не было.
- Понимают, что немец - враг?
- Нет, тут не в немце дело.
- А в ком же?
Кий Киевич усмехнулся.
- Дело не в немце - дело в винтовке... Винтовочку в руки заполучить. А уж у человека с винтовкой другая психология... Поживем, увидим - в каком, собственно, направлении намерены стрелять винтовки... Так-то...
- Ну, а все-таки, разговаривают они о войне?
- Подите на деревню, послушайте...
В сумерки Антошка и Елизавета Киевна пошли на деревню. Августовские созвездия высыпали по всему холодеющему небу. Внизу, в Хлыбах, было сыровато, пахло еще не осевшей пылью от стада и парным молоком. У ворот стояли распряженные телеги. Под липами, где было совсем темно, скрипел журавель колодца, фыркнула лошадь, и было слышно, как она пила, отдуваясь. На открытом месте, у деревянной амбарушки, накрытой соломенной крышей, на бревнах сидели три девки и напевали негромко. Елизавета Киевна и Антошка подошли и тоже сели в стороне. Девки пели:
Хлыбы-то деревня,
Всем она украшена
Стульями, букетами,
Девчоночки патретами...
Одна из них, обернувшись к подошедшим, сказала тихо:
- Что же, девки, спать, что ли, пора?
И они сидели не двигаясь. В амбарушке кто-то возился, потом скрипнула дверца, и наружу вышел лысый мужик в расстегнутом полушубке; кряхтя, долго запирал висячий замок, потом подошел к девкам, положил руки на поясницу, вытянул козлиную бороду.
- Соловьи-птицы, все поете?
- Поем, да не про тебя, дядя Федор.
- А вот я вас сейчас кнутом отсюда!.. Каки-таки порядки - по ночам песни петь...
- А тебе завидно?
И другая сказала со вздохом:
- Только нам и осталось, дядя Федор, про Хлыбы-то наши петь.
- Да, плохо ваше дело. Осиротели.
Федор присел около девок. Ближняя к нему сказала:
- Народу, нонче Козьмодемьянские бабы сказывали, народу на войну забрали - полсвета.
- Скоро, девки, и до вас доберутся.
- Это нас-то на войну?
Девки засмеялись, и крайняя опять спросила: