А когда открывала глаза, Кирьян улыбался ей, и каждый раз что-то новое было в его улыбке. Оглядывала его лицо, чтоб что-то понять, что в нем такое, что от него так сейчас прекрасна эта ночь для нее.
Катя поглядывала на брата. Танцевала она со здешним учителем - Иваном Новосельцевым.
- Увлекся твой брат!
- Красивая, правда?
- Ты гораздо лучше ее.
- Почему же?
- Она красивая, а у тебя душа как нива с добрым зерном.
- Сразу и про душу узнал.
- Другие знают.
- Кто?
- Человек один.
Катя, пристукивая каблучками, спросила:
- Кто же, если не секрет?
Он подхватил ее, высокий в своей белой, перехваченной ремнем косоворотке, и сказал:
- Секрет.
- А тихонько если сказать? - попросила Катя.
Они вышли с круга. Остановились под ненастно шумевшим тополем.
- Вот этот человек так мне про твою душу и сказал,- смотрел в ее глаза он и улыбался. Хоть и молодой совсем, с тонким лицом, но мужество широко дышало в ием.
- Так кто же? - не терпелось Кате узнать.
- Не догадываешься?
- Нет.
- Федя Невидов. Хорошо про душу сказал.
- Любая была бы рада.
- Это любой не скажешь... Скоро приедет. Потанцуем еще?
Давно кричат петухи; ночь кончается, а на станции никак не угомонятся.
Но уж пора: светает.
Гармонист застегнул на ремешок свою гармонь.
- Спасибо,- сказала ему Фсня.
- Почаще приезжайте к нам.
- В следующем теперь году, как новый хлеб родится.
Опустело на кругу.
Кирьян хотел остановить Феню. Крепко взял за плечи ее. Под тканью кофты желанно бьется истома.
- Минутку постой.
- Не надо,- отвела она его руки и пошла к телегам. Никита спал. Чужое какое-то лицо во сне, угрюмое, Феня даже на миг остановилась, словно что-то жуткое потянуло ее. Так бывает, когда спит человек, на лице его проступает тайное и затихает в морщинах, в уголках губ, и даже, бывает, "близкая смерть чудится в скорбно закрытых глазах.
Чует спящий посторонний взгляд, и мучается, вздрагивает его лицо от чужих глаз.
Никита в бессилии проснуться забормотал что-то, заныл. Кони настороженно прислушались.
Феня отошла, и все успокоилось.
Пришли Кирьян и Катя. Они Новосельцева провожали.
Феня уже легла.
- Шинель мою возьми, укроешься,- шепотом, чтоб не разбудить спящих, сказал Кирьян Кате
- Мне ж тепло, Киря.
Кирьян укрыл сестру шинелью. Закурил, присел на землю под тополем. '
"Заботливый,- отметила Феня.- Так вот и за женой будет ухаживать",подумала она с ревностью не к ее счастью.
* * *
Рано начали принимать хлеб.
Чуть только поднялось солнце - пришел заспанный, с осипшим с похмелья кашлем приемщик, рыжий, сутулящийся от своего высокого роста мужчина в синей сатиновой косоворотке. В глазах пьянилось веселье со вчерашней еще выпивки.
- Добро пожаловать, землячки. С новым хлебом, с новым счастьем,произнес он под красным плакатом на стене и раскрыл ворота амбара, где стояли весы с чугунными гирями на платформе, расставленными рядком во главе с двухпудовой гирей, за которой равнялись гири поменьше. Самая последняя - фунта полтора, с ременной петлей в ушке, прибилась сюда с каких-то времен, когда с такой вот гирей, поигрывая, приходили в чужую деревню, с загаданной дракой за отбившуюся зазнобу.
Темная была эта гирька, с засаленным ремнем. Другие гири работали, определяя тяжесть мешков. Особенно доставалось двухпудовой: ее поднимали и бросали, даже называли дурой. А малая гирька во время приемки стояла на раме весов, как блюстительница честности и порядка.
Никита успел сбегать домой к завмагу. Бутылка водки при нем, и, пока галдели, чья очередь, он с мешком на спине растолкал стоявших у ворот.