- Так сгорела. Молния ударила, шаром. Как была до самой тучи, так вся и сбегла. Шар взорвало - и по небу к по земле бляспуло. Сроду такой молнии не видели. У баб, на каких серьги были, сквозь платки видать было, словно огнем зажглись. По сей день на том месте мох да травка реденькая. Ели высоко рядом выросли, а их же ровесницы на бариновой гари метелочками. Не растут чего-то. Барин старый с мальчонком, говорят, сбежал, а братец залютовал. И в лес не ходи, бывало, и дома закрывайся. В болоте потоп.
- Как же звали барина?
- Викентий, по батюшке Ромаиыч. А Романа отец Иван - сын Павла. Когда француз шел, Павел с мужиками набегами на них ходили. Его схватили и в Красном повесили с двумя мужиками. Один - Алексей, а другой - Авсей, по матери мне так, как и Ловягиным их Павел, Авсей приходится. Перед казнью все трое побратовались. Перекрестились и, обратившись, сказали:
"Братьями на казни стоим за землю русскую!.." Чтоб люди слышали и передали. Только это потом все забылось. Мужиков казнили, а бабам земли хоть бы десятинку. Алексееву молодой барин в прислугу взял. Красивая была. По этой родне Фенька Жигарева. Муж в тюрьме. А вот с ней, грех-то, сын мой...
Как в угаре слушал Павел родословную, сказал вдруг:
- Какой же грех! С казни той кровное любовью сошлось!
- Земли-то вволю!
- А потомок Павлов в болото - на дно.
Гордеевна обернулась: будто Митька в сенях сказал.
Вышла. Павел поднялся: "Куда это она?.." Постоял у окна.
Гордеевна с ведром шла к колодцу.
На подоконнике - письмо. Посмотрел и сунул в карман.
Гордеевна вернулась в избу... Словно бы Митька на лавке сидит.
Он сложил, перевязал бечевкой удочку.
- Где же тут посидеть лучше?
- А где тебе теплее, там и рыба греется. Ветер холодный.
Он вышел из избы. На той стороне, за кладямп, стоял Кирьяп. За дорогой, в белом частоколе берез, хозяин нагнувшись сидел. Напротив - па крыльце красивая молодка в рябиновой косынке. Оглянулся. В оконце сеней тенилось лицо хозяйки.
"Ждут",- подумал Павел. Чуть прошел, присел у соломы накопать червей н дальше, дальше по кустам. Не спешил. Шел по тропке к Угре, а потом свернул. Не выдержал и побежал.
"Стой... стой!" - гавкал голос хозяина.
"Держи.., держи!"-заливался его сын где-то рядом.
А в стороне взбешенно неслась женщина в рябиновой косынке. Впереди из-за дерева вышла старуха и подняла топор.
Повалился в овраг-падал в ветвяную чащу. Открывал глаза: луг... лес... луг... лес... низина сырая. Голые стволы. Вершины сплелись. Тянули неводом.
По краю склона, где тускнело свинцом небо, бревенчатая стена сарая. Сел рядом.
Никогда, никому, н отцу, не скажет, как забрел сюда.
Он пошел на север к железной дороге.
А дальше?
Было когда-то местечко. Туда и пробирался.
Ночь давняя, минувшая, не рассвела, а будто все озарялась трактирным фонарем на углу длинного дома, стругом заплывшего в снега, все пахла сеном морозным, играла музыкальной машиной-ревучими рожками про атамана.
Пашенька засыпал в темной комнатке на диване.
- Озяб, золотко ты мое,- прошептала хозяйка, укрыла шубой его, поцеловала.- Спи.
На двери задернула штору, разделась, сняла вспыхнувшие зелеными светлячками бусы, легла в постель.
- Тетя Даша, а откуда царя сбросили? С крыш;;?- спросил Пашенька.
- Л как с крыши. Шапочку бриллиантовую сняли и сбросили.
- А он заплакал?
- Как не заплакать. В одной рубашке остался,
- А за что его сбросили?
- Одним подавал, а другим нет. Они и возгпеаалнсь.
Из усадьбы выехали вчера, а сегодня уж в Москве, в трактире Малахова.
Антон Романович и хозяин трактира, молодой мужик в расшитой крестьянской рубахе, черноволосый, с воронеными глазами, сидели за столом.
Стоял графин с анисовой. Закуски в тарелочках:
икра, капуста с клюквой, моченые яблоки, судак заливной в фарфоровом блюде.
- Ах, царь, царь наш батюшка! И не спросился и не простился,сокрушался хозяин, вытирал слезу.
- Ничего, ничего, Гордей. Долго не будет. Демократия пожарами разойдется, слезами поледенеет. Сами за царем побегут.
- Пока что, а нам, барин Антон Романович, дружки надо держаться. Я вашу милость век не забуду. Что надо - помогем. Грозить кто будет или что, сообчите, Поездом живо, а там лесом. На глаз не попадем, а топор не всплывет.
- Уладится, Гордей, уладится. Дело на этом месте пошире разведем. Капитал сколотишь - свое дело начнешь. За строгости и опросы разные не серчай. Без порядка и строгости нельзя.
- Как серчать за благодарение ваше! Бог с вами, бог с вами. Этого и в уме нет.
- Знаю, не дураку помог.
В прихожей зазвонил колокольчик.
Викентий приехал. Одним махом будто стряхнул с теч бекешу, скинул барашковую шапку. Скрипнула кожа белых намороженных бурок. С ним и Астафий Желавин: одет точно как барин, только молоденек и хвощеват перед ним.