- Здесь. А младшенький спит. Умаялся,- ответил Гордей и открыл дверь в комнату.
Под потолком луною светила лампа. Антон Романович откинул салфетку и поднялся.
- Астафий, со мной,- сказал Викеитий Желавину.- К столу проходи.
Антон Романович взглянул на брата - сказал глазами: "Не смей!"
- Благодарим, барин,-ответил Желавин.-Мы в трактире. Щей.
- Щи сегодня со свежей бараниной,- сказал Гордей и подал шапку Желавину.
Викентий оглянулся.
- Я повторять не люблю!
Желавнн, в байковой длинной косоворотке, перепоясанный ремнем с медной тяжелой пряжкой, вошел в комнату-поклонился. Присел к уголку на стул с тонкой в талии спинкой. Один барин - напротив - покраснел, вот-вот крикнет; другой - чуть ближе по кругу, сцепив на столе пальцы рук, чуть опустив голову, следил за братом.
Гордей наливал в рюмки. Желавин отвел графин от себя и сказал:
- Не равняй.
- Разрешаю,- сказал Викентий.
- И с вашего разрешения не возьму.
- Почему?
- Разврат для мужика,-с гневом сказал Антон Романович. Задел рукавом рюмку. Водка разлилась по скатерти. Вышел из-за стола.
Желавин хотел встать. Рука Викентия легла на плечо.
- Ваша правда, барин Антон Романович,- произнес Желавин.- Посидишь разок и на второй барского захочется.
Гордей застелил залитую скатерть салфеткой и снова налил барину.
- Это ж надо что-то совершить, чтоб заметили и допустили к барскому,добавил Желавин.- И выйдет, что не по любви совершил, а за подаяние. Веры не будет. Станете сомневаться: за что поклонился. Вот Гордей с графинчиком подскочит, так ему вера. Он вещество от вас имеет и за это вещество подскочил. А я подскочу с графинчиком, что вы .одумаете? Вещество ему не даем, а он подскакивает? Шут или проныра? Ведь за пустое никто не подскакивает. Так мир в понятии устроен. Гордей с вами и за столом может посидеть: в веществе взаимный вам интерес, а отсюда и вера проистекает.
- Астафнй, прекрати!- сказал Антон Романович, стоя в отдалении у оконной багроватой шторы.
- Не мешай,- проговорил Впкентий.
- Вы же сами учили меня, барин Антон Романович, каждое зерно мысли толочь, чтоб никакой соринки не оставалось. А то ветерок дунет-не в бровь, а в глаз попадет соринка-то.
Толки, толки,- смирился Антон Романович и сел в кресло, достал из кармашка жилета часы. Просияло золото.
- Не из своего, а из вашего,- продолжал Желавин.- Стережете мужика, как бы он от барского не развратился. А с голодного - спалит. Царя нет. На чем вам держаться? И за кого держаться, если вдруг отпихнут и со смолою горящей к вашей усадьбе кинутся? Пока ваше вещество не пропало, нас обретите. Вместе все как один царь!
Гордей недовольно глядел на Желавина: "Ишь ты, стервец, хозяином разошелся. И гости не гости с такой мелюзгой".
- Идн-ка щей со свежей бараниной похлебай. А то с голодного живота своя голова палит как пустая солома,- сказал Гордей.
Викентий как сидел, сцепив пальцы рук на столе, так и не шелохнулся.
Где-то за стенами ревучие рожки снова возгласили песенкой атамана.
- Сбор!- сказал вдруг Викентий.-Ближе, брат.
1де Павел? И его сюда. Сбор, я сказал!
Гордей привел Пашеньку. Все плыло перед глазами его, гасло и воспалялось, как недавней корью. Усадили рядом с Викентием.
Еще не поймет. Но потом оглянется. Глаза откроются в наш позор и разброд. Поделом всем, если бы Урок. А не урок - конец! В грехе и слабости перед Россией разбрелись, рубищем ее унижали, мужичонком, который на грузило гайку от рельса отвинтил, темное и глупое в родню ей заводили. Сами смеялись,-гневно вздохнул Викентий, по лицу словно что заволнилосьглаза потухали и мерцали.- Грехи теперь не замолишь, силу в старом не найдешь, а унизили не ее, а себя унизили перед всем светом. Иди этот свет со всех сторон и загребай от этого мужичонки землицу на десять Европ. Да откуда столько ее завелось? Кто добыл се и отстоял? Перекосилось, поползло от нас. Другая точка образуется. Россия, поверх дурного, взором где-то очень опасное углядела. В свободе-иностранный капитал свободно воцарится, в равенстве-не разберемся и поравняемся батраками у немецких и английских плугов, в братстве-разденут, нищей братией побредем без земли ко льдам. В ночи кромешной береза приснится, девка красивая, белоногая, а потом и забудется все, разметется по бескрайней свободе. Такая она!.. Газ, облако. Никто не назовет приметы ее. Химера! Дурман.
Звезда минучая-ударилась в песок, и нет. Россия найдет точку и соберется, горестная со спины, а обернется лицом новым, неожиданным... Но к делу. Напомню всем притчу, как две мыши попали в кувшин со сметаной, Одна, обессилев, потонула, а другая все лезла и лезла на стенку-билась. И сбился из сметаны комочек масла. Встала на него и ушла. Если было бы три мыши, они быстрее бы сбили комочек масла и спаслись.
Порознь погибнем! Мы, брат, всего лишимся, Гордей без трактира останется, Астафий с запяток слетит, когда доехал уж, чтоб получать от нашего совместного дела.
А царь с нами! - Викентий встал и поднял руку.
Бриллиант засверкал, озарил комнату поразившим светом.
Желавин упал на колени.
- Царь!.. Царь!..
- Не отречется. Вечный. Даст или воздаст!-сказал в тишине Викентий.
Гордей закрыл рукою глаза. В тени неподвижно стоял Антон Романович. Пашенька подбежал, прижался к отцу.
Петух в сарае возвестил время полночное.
-Запрягай лошадку, хозяин,-сказал Викентий.- Брат и Павел дома останутся. А мы погуляем на свободе.
Вернулись перед рассветом. Все трое за столом быстро попили, поели и беспробудно полегли по углам.
* * *
Павел вошел в знакомый с той давней ночи двор, будто вдруг сразу после метели зазеленел акварелью.
Вон и крыльцо, с угла окошко. Сам спал... "Сбор...
сбор!.." Умолкли голоса. Да и что они в истории! Зарастает отжившее травой - простеньким быльем, как и не
было ничего - все те же белые ромашки, все то же синее небо и тот же снег.
У сарая, в тени, женщина стирала белье в корыте