- Посидели чуть,- с неохотой ответила Феня.
- Много-то и не к чему,- согласна была Анфиса и спросила со спокойным достоинством, но и вкрадчиво:- Что же они сына родного не уважили?
- Как не уважили?
- Поклоном и приглашением тебя под крышу свою.
- До этого ли теперь, тетя?
- Самое время пожалеть. В горе пожалеть. А при счастье-то мы и так обойдемся. На кого же оставили? На Митьку? Прибежит, гляди, скоро. В такой суматохе изпод тюремной подворотни скорее собаки выскочит. А что у вас с Кирей печати нет на вашу любрвь, так это и так бывает,- вольный брак. Как в городах есть живут. Ты или спишь?
Феня раскрыла глаза. Темный потолок над ней. А гдето высокое небо, под которым сейчас идут на войну люди, и среди них Киря.
Анфиса тронула плечо Фени, погладила.
- Где еще такую соколицу найти. Крылышком-то поведи опять на Москву. Чего ждать? Вон и Платона Сергеевича комнатка там свободная. Разрешение он тебе даст, и будешь жить пока. А тут Митьку жди и трясись.
Может, помрачение у него, как хворь пристала? Лечить надо. А когда и кому с ним возиться? И будет бешеный ходить. Крылышком-то и махни, пока не перебил. А вернется Киря...
В избу вбежали Алеша и Машенька.
Машенька с красными бантиками в косичках, боснчком, как и Алеша, неразлучный братик ее.
Они сели рядом с Феней по одну и по другую сторону.
- Конфет-то я вам не принесла.
Обняла, свела на своей груди их теплые головенки.
- Своих бы вот так,- сказала Анфиса.
- Заведу, погоди,- пообещала с улыбкой Феня.
- Тогда сглупила. Сейчас бы и отрада была.
- Пустой теперь разговор.
- Не пустой. А не делай так больше.
Алеша и Машенька мало понимали, что такое война, но по плачу и крикам сегодня в селе чуяли; случилось что-то похожее на тот день, когда узнали они, что умерла их мамка.
- Тетя Феня, а тетя Анфиса говорит, война с большой-большой косой ходит и не траву, а людей косит,- сказал Алеша.- А что у ней эту косу не отнимут?
- Не дает она косу. Злая, вот и не дает,- ответила Феня.
- Я сам пойду и отниму у нее,- сказал Алеша.- А косу заброшу куда-нибудь далеко-далеко в лес. На найдет.
- А ей скажут, где коса лежит,- с разумностью заметила своему братику Машенька.
- А я... А я...-Алеша на какое-то мгновение задумался и вдруг весь так и загорелся - глазенки его заблестели.- А я не дам.
- А она подкрадется ночью и схватит.
- А я из пулемета.
Феня слушала их и улыбалась.
Не сразу прижились они в чужом доме, все ждали мамку. Раз забежали на сельское кладбище. Хоть и не тут схоронили мать, но было это кладбище для них одно на всем свете, и они плакали, и звали свою мамочку, и еще больше плакали, что она не идет - не жалеет их.
Душа ребенка, как живая травинка, ищет свет, хоть малую прозорепку, чтоб жить и расти. А света здесь было много - и зеленого, и голубого, и красного на зорях, и прозрачного, речного.
Потихоньку зарастала в памяти землица горюнинки их.
Особенно любили они печь за ее доброе тепло. Но бывало п страшно, когда выл в трубе ветер.
- Баба-яга летит,- шептал сестренке Алеша.
У Машеньки сердце замирало, и она пряталась под одеяло.
А рано утром, когда надо было топить печь, Анфпса переносила в кровать сонных детишек и слышала часто:
- Мама,- снилась мать или ласка Анфисы напомина"
ла им о дорогом, и занывала с жалостью радость в сердце Анфисы: наяву, может, назовут ее "мама".
Как только ребятки выбежали погулять на улицу, Анфиса сказала Фене:
- А насчет Митькиного наговора не бойся, В обиду не дам.
- Я за его ложь сама не прощу.
- Да так его! Не будь овечкой, а стань волчицей за себя. Ей нелегко быть волчицей-то, зато она сама зубами рвет. Л с овечки шерсть стригут для чужого согрева. Будет! Погрелись,- сказала Анфиса с каким-то намеком, который, как показалось Фене, касается и Кирьяна.
- На любимого не жаль,- с вызовом ответила Феня.- Вернись он после войны. Хоть на часок. За этот часок всю свою жизнь отдала бы! - так сказала Феня, что Анфиса отступила перед такой ее горячкой.
- Травинка ты моя, да успокойся,- с жалостью сказала она.- Да усни, усни ты. Измаялась.
Приблизились с завораживающей дурманинкой глаза Анфисы.
- Камыши шумят... Шумят и шумят... А ты спишь...
Тихо спишь. И тихо камыши шумят... А ты спишь... тихо
СПИШЬ... СПИШЬ...
Радужно расплылось все перед Феней. Как хорошото. Сладкой дремой тронуло тело, и почудились ей голоса - слились в песню. Пели где-то далеко-далеко.