1 зк он крот здесь или червяк - не выше этой твари".
Он повернул на хутор, хотел Нпканору Матвеевичу напутствие свое оставить да и проститься с ним.
* * *
Никанор на лужайке возле своего двора выдалбливал топором из дубового кряжа комягу - большое корыто для поения скота. Старое на площади у колодца прогнило и текло.
Вроде бы и не его дело этим заниматься. Но кому же еще? У кого проводы, у кого и мужика во дворе нет. Да И за безотказное усердие Никаиора не трогали на его огороде какую-то лишнюю сотку земли. И за это старался.
Он тяпал топором. Щепа не сдиралась, а летела кусками: крепок дуб.
Никанор обтирал рукавом с лица пот. Как солью, жгло глаза.
- Бог в помощь,- по здешнему обычаю сказал Стройков. Слез с жаркого коня, отвел его в прохладу.- И в лесу ты, Матвеич, и здесь, гляжу, стараешься, и... по моей части,- добавил шепотом.- Дело есть.
Нпканор и так понял: зря Стройков не приедет.
- Без старания, Алексей Иванович, один пень живет. А гнить он нам не пример.
- Это так,- согласился Стройков.
Вошли в избу. Тут как будто ничего и не изменилось.
Все стояло крепко на издавна утвержденных местах. Но постарели хозяева за эти дни. Еще больше посивел Никанор, а у Гордеевны в глазах - тоска и боль: не видимые никому ее слезы по дочери и сыну.
"За таких вот людей врагам головы бы, как кочаны, рубить",- подумал Стройков, хмурясь.
Его пригласили к столу. Он поблагодарил, отказался.
- Разговор у меня, Матвеич, на скорую руку,- и спросил с заботою, есть ли какие вести от Кати.
Ннканор положил на стол три письма в синих конвертах: почта сегодня принесла.
- Вся тут, как живым голосом говорит. А самой-то нет,- сказала Гордеевна.
Стройков взял письма. Конверты измяты. На одном рубчатый след каблука.
"Из войны прилетели",- подумал он и живо достал из конверта письмопервое по числу. Развернул тетрадный лист.
"Родимые мои, мама, папаня и братик Киря!
Все у нас пока хорошо. Феденька в лагерях. А одно воскресенье был дома. Ходили гулять в лес, к озеру.
Вода холодная, у берега сразу большая яма, но я купалась.
Ванятка наш совсем-совсем не плачет. Выдержанный в отца. Сильный такой. Весь так и рвется из освонх одежонок, если что не по нраву.
Федя просит, чтоб я ехала домой. На границе не особенно спокойно. Но как я его одного оставлю?
Кончится этот гомон, приедем в отпуск к покосам. До чего же хочу сено поворошить. А Федя покосить мечтает и с удочкой на Угре посидеть.
До земли поклон мой перед вами. Кланяется вам и Федя. А Ванятка?.. Сейчас спрошу...
Вот и спросила. Он глазенками мне сказал: очень хочет видеть бабушку и дедушку и дядю своего Кирю.
До свидания.
Ваша Катя
17. VI. 41 г."
Стройков сложил это письмо и с задумчивостью развернул второе. Такой же тетрадный лист.
"Родимые мои, мама, папаня и братик Киря!
Вчера у Феди был день рождения. Пришли поздравить друзья. Все нашей семье пожелали счастья.
Посидели за столом. Наш сосед лейтенант Баташов играл на гитаре. Старинные песни пел. Слушаешь, и будто в душе заря утренняя загорается или находит ненастье. Так и чудится паше поле осеннее.
Как же понравилась мне песня "Не шуми ты, рожь, спелым колосом..."
Пели в два голоса. Подпевал Баташову Федя. Красота-то какая! И до такой-то красоты человек мог дойти!
Так не хотелось расходиться.
Ушел и Федя.
Я одна с Ваняткой. На границе совсем тревожно. Говорят о войне.
Может, уехать?
Ваша Катя
19. VI. 41 г."
Развернул Стройкой и третье письмо. -
"Родимые, родные мои!
Спешу написать прямо с утра. Так тревожно. Всякие слухи. Страшно и подумать. Места себе не нахожу, будто вот-вот все потеряю-не смогу удержать. Как камень тяжелый положили на мою грудь.
Ваша Катя
21. VI. 41 г."
Стройкой отложил письма, сказал: