- Плохо без Кирьки,- не спросил, а посочувствовал он.
- Потерпим. Было бы за что,- ответила она.
- Ты давно телят-то пасешь?
- Еще только день. Своих детей нет, так вот таких малых нянчу,ответила она с улыбкой.
- И далеко пасешь?
- За хутором, на лужке.
Лужок хоть и рядом с хутором, но лес кругом.
"Митька бы уж вышел из засады на свою ярочку.
Папиросочка-то, кажется, не его? Или осторожничает?"
- Одна не боишься?
- Говорите, как загадки мне загадываете. Кого тут бояться рядом с людьми? Волков, что ли?
- Волк в эту пору смирный... Митька твой из лагеря выпущен.
Кожа на скулах Фени побледнела, но, как показалось Строикову, не с испуга, а с гнева.
- А кто он мне?
- Не знаю... Это не мое дело. Мое дело предупредить.
- На пороге никак не разойдемся.
- Ты с порога-то лучше уйди, пока свободно. А то с его кулака короткая будет твоя песенка. К тетке своей, к Анфисе иди. Там и работай, Я за руку тебя от беды нс поведу. Не маленькая. А силой не имею права. Я сказал все!
Стройков сел на коня и поехал к дороге.
Феня, не стронувшись, стояла за стеной сарая, как огнем обложила ее эта весть. На воле Митя! Сколько земли вокруг, а деться от него некуда.
"Косу с косья сниму. В платок обмотаю. Не дальше ее жала будет и твоя песенка ко мне, Митька Жигарев".
Стройков сильно хлестнул коня, и от копыт застучало на дороге, которая была для него самой приветной, но так и не сказала ему до конца о тайне своей.
* * *
Поздно ночью Стройков остановил коня перед домом Новосельцева. Скрипел коростель в отдалении, и было похоже - кто-то медленно и осторожно ходил по полю в сильно скрипевших сапогах, будто искал что-то затаенное в темноте.
Распахнута дорога среди ржи.
"Заждалась меня моя Глафира",- подумал Стройков и постучал в дверь.
Дом с одним окошком. Без крыльца. Прямо за порогом небольшие, с тамбур, сени и дверь в комнату, где печурка для зимней топки. Сейчас печурка укрыта газетой - стоит примус.
Одна стена с книгами на полках. На другой - на вбитом железном крюке-висело стволами вниз ружье.
Под ним столик и табуретка из неокоренной березы.
После ранения в финскую войну правая рука Новосельцева, как говорят, сохла, была тонкой, с пергаментножелтой кожей. Зимой зябла даже в толстой варежке и ломила к непогоде. Писал левой, и с той же руки колол дрова без промашки. На охоте не подводила и правая рука.
Здороваясь, пожал эту руку Стройков: холодновата.
- Каким ветром занесло сюда?- удивился Новосел ьцев.
Стройков сел на табуретку, сильно сгорбясь: устала сппна.
Новосельцев, присутулившись, стоял посреди комнаты, высокий, с узкими плечами. В белой косоворотке.
Лицо его дышало мужеством, и какая-то ясная доброта открыта в голубых глазах.
- Сядь, что ли,- сказал Стройков.- Торчишь, как жердь в поле.
- Чай поставлю, хочешь?
- Дуть чаи некогда.
- Другого не имею.
- И не надо. Мне с Глафирой прощаться. Она бутылочный дух не выносит-отворачивается. А чай я люблю с яблоками.
- Яблок нет.
- Слышал, на мое место тебя примеряют?
- Отказался,-спокойно ответил Новосельцев; сел поодаль, к окну, где под лампой лежала раскрытая книга.
- Неужели читаешь? - полюбопытствовал Стройков.
- Вино не пью. А плакать не умею.
- Ну, перед слезами не важничай... Или не по росту оказалось мое место, маловатое?- спросил Стройков.
- Не по мне эта кожа... А ты, собственно, с чем приехал? Давай поконкретнее.
- Меня сменишь. С доверием к тебе.
- Слухи разгадывать. Не способен на это.
- А разную сволочь за жабры - кто?- Стройков достал пачку с последней папироской. Поберег ее.- Где скажут, там и стоять будешь. Время военное. Желавина-то или забыл?