Сегодня встреча особая - прощальная: улетал на фронт сын - туда, где родина. Все снится она в тумане зеленых полей.
Павел расхаживал по комнате - лейтенант немецкой армии. Ему нет и тридцати. Лицо в свежей смуглине.
Лоснятся от крема гладкие с ячменной рыжннкой волосы, сурьмисты разлатые брови.
В комнате багрово-красный сумрак, как от зарева отдаленного пожара. Вся мебель - диван, стол и стулья с высокими спинками - темны и напоминают нагроможденные надгробья.
Павел зашел за штору и крепко закрыл окно. По стеклу скользнул свет луны. Вокруг ее диска, как в бездне, медленно вздымались глыбистые облака.
От дома доносились крики и песни подгулявших офицеров.
Павел заговорил тихо:
- Сегодня вечером русские оставили Минск. Пройдена почти половина пути до Смоленска.
Антон Романович перекрестился, как на храм в отдалении.
- Скорбь России. Торжествуют потомки тевтонов.
Эти псы в рогатых шлемах добирались до Вязьмы.
Антон Романович поднялся и достал из стола поистершуюся карту. Развернул ее. На ней черными галочками были помечены города, захваченные немцами в Европе,- целая стая устремлялась к востоку. Он пометил и Минск.
- Далеко залетела. Если не собьют дуру, то с такой скоростью через неделю Смоленск... Вот любушка,- и Антон Романович поласкал взором тонкую излучиику Угры.- Бог даст, вернемся. Постарайся, Павел, уберечь себя. Это твоя жизнь. Ты не их раб. Ты русский - сын великого народа. Нас, хозяев земли своей, подточил заговор чужеземного, в том числе и немецкого, засиляя в промышленности и в банках. Им нужен был наш развал. Без войны захватить все. Никто, одни большевики сдержали напор и уберегли земли. Отдадим им должное.
Но спихнули и нас. Дворяне не щадили животы свои за Россию. А мы без нее. За погубленное не простим. Сейчас время оглядеться. Крупп, Цейсс, Геринг и другие воротилы вкладывают миллиарды в поход на Восток, как в дело, которое даст баснословные прибыли. Нефть, железо, уголь, золото, миллионы рабов - вот что сулит эта война. Для нас самый желанный ее исход в том, чтобы немцы и коммунисты поломали друг другу хребты. Всем нам снится русский всадник на белом коне.
- В одном сарае, в глыбе льда, нам показывали мертвеца с содранной кожей. Будь осторожен с такими сказками,- сказал Павел.- Когда вернусь, в банке на мое имя будет сумма. Мы приобретем акции. Перепадет и нам.
- Я только сказал, чтоб ты не лез на рожон. Каждый из нас нужен России. Разумеется, не с пустыми руками.
В разоренных губерниях надо ждать голод. Особенно в городах. У жителей есть кое-какое золотишко, драгоценности. Голод погонит людей в простой ларек с хлебом и солью. Понесут и золотые зубы, когда нечего жевать.
Можно приобрести состояние. Все равно загребут немцы.
Павел достал из кармана толстую пачку денег и положил на стол.
- Плата фюрера!
- Я передам ее нашим,- сказал Антон Романович.- Потом это зачтется. Мы постараемся... А теперь, Павел, раз ты идешь туда, возможно, будешь и в родных краях, я тебе должен сказать кое-что. Самое важное потом.
А сейчас не так важное, как нужное. На случай.
Павел сел напротив, у стены, в кресло и закурил.
- Такие деньки бывают только у нас,- начал Антон Романович.- Да и то в деревне. Осенью. Жуткие ревы лосей на закатах. Дожди заливные. Дальше плетня земли не видать. Небо, как свинец, тяжелое, давит. А часа четыре за полдень - уже и черно. Кажется, конец всему свету... Вот в такую пору приехал как-то поохотиться твой дядюшка Викентий. А из дома не выйдешь. Закупорился в флигельке среди сада. Спал. Весело пил. А то и рассказывал мне про свои московские похождения или философствовал: "После, говорит, всяких статеек, что все сущее материя и клетки, и человеческая-то жизнь постепенный распад этих клеток, чувствуешь безграничную свободу от всего и какое-то безумие, как у зверя, которого подогнали к яме. Самый опасный момент. Страсть жить и ярость на высокой грани перед концом. Жди, брат, вакханалию и пожары".
Жила у нас горничная. Сирота. Настя ее звали. Здо
ровая, с белым лицом, рыжая девка. Семнадцать ей было, а то и меньше. По утрам убирала в флигельке, а вечером и постели стелила. Тогда и случилось.
Брат рассказывал потом: "С тоски, говорит, как одурманило нас. Прощай и пропади все пропадом. Ночь все равно как малиновой молнией сверкнула".
Уехал он. А через два месяца снова появился. Узнал!
ребеночка надо ждать. После малиновой-то молнии.
Настя и говорит: "Мне, барин, конец света пришел".
Викентий ей: "Ничего не пожалею. Только один твой шажок - и спасенная. Будет тебе свет, и ребеночка озолочу. Счастьем его все искупится".
Маялся у нас бедностью мужичонка один - Григорий Жигарев. Рвань и дрань. Одна слава - рыбак и охотник отменный. С ним брат и охотился. Был сын у Григория.
Пообещали отцу пару коней, земли, если возьмет его сын в жены Настю. Смекнул Григорий, в чем дело, упал на колени: "Оженю!"
Чтоб людям не показалось явным, что за коней и землю спихнули девку, устроили охоту. Как и условились, приволок Григорий на себе из леса Викентия, в грязи, вроде бы чуть живого: спас - из-под лося вытащил. Вот Викентий и расщедрился землей и конями за свое спасение. Отблагодарил.
Снял Григорий при всем народе шапку, поклонился Викентию: "Уважь, барин. Уговори ты Настю в наш дом.
А то малый сохнет по ней".
Оженили. Страшную чашу с дурманом поднесли Федору на первую с Настей его беспамятную ночь.
Родила она мальчика прямо на жнивах, будто бы от надрыва, преждевременно. Назвали Митей.
А на другой год война. Викентий уехал на фронт.
В случае гибели часть доли в наследстве он тайно завещал сыну...
- Это зачем же?
- Своя кровь. Требовало дело. Нашими, ловягинскими ^корнями пронзить и держать все, даже отдаленное.
Дай псу кусок-верен будет. Многих подкармливали.
И щенков бездомных. Сын учителя, а потом сиротаЛстанька Желавин - на наши деньги гимназию смущал -Умен, хитер, и откуда зайдет, не знаешь. Такой для нас нужен был. Потихоньку приучали: держать всех в узелке.
ьго и слова. В революцию он сбежал из деревни и надел красный шлем и рубил нашего брата, слышал я, отчаянно. Его запомни... Да жив ли? Но если выжил-подальше от него; смотри в оба. Вот, пожалуй, и все. Дело прошлое. Но на всякий случай запомни! Жигаревы, Митя твой двоюродный брат.
- Брат,- с усмешкой сказал Павел.- Не по-волчьи ли?
- В лютое время и волки без стаи не живут. А ту женщину, у которой на границе укрылся... Катя, говоришь?.. Отец ее у нас лесником работал...
- Тихо, отец,- сказал Павел: его пугало теперь, что судьба, как бы в коварстве своем, оставила свидетеля, который мог быть опасен на дорогах родных мест, где его никто не должен знать, если он дойдет туда, чтобы исполнить главное свое задание, которое там-он был уверен - ожидало его.
- И еще, дослушай самое главное,- продолжал Антон Романович.- В ту смутную пору, как бежать нам, ночью, переодетый в крестьянскую одежду, явился Викен"