Митя, уж скажу я тебе, не жизнь жестока с тобой, да ты сам повинен перед собой во всех своих бедах..."
Позадумывался в лагере Митя над этими вот словами: принять все, как есть, смириться.
Но сейчас, наглядевшись на страдания вокруг, которые палили растравленное сердце его, отвергал спасительное смирение.
"Вот что творят! А как же это-то жизнь принимает?
Все, значит, можно, если знать, что не тронут за подлость.
Страхом еще держутся, когда совести нет: приговора боятся. А без приговора бессовестное на весь свет плясать пойдет. Только посторонись, как разгуляется... Да вот уж, разгулялось!"
Митя бросил за борт окурок. На следу взмелись искры золотым мгновением.
Снова протянул из-под шинели руку с газетной бумажкой.
- Вторую для затравы. И третья будет, особая, если не разорю,- сказал, прислюнивая бумажку с махоркой, принюхиваясь.- И огня не надо. Духом горит.
- Откуда и куда едешь? - спросил Родион Петрович.
- Откуда, долго рассказывать. А куда, сам знаешь.
Не пропал. Живой Митя. Так и скажи для слуха. Видел мол, и разговаривал. Со своей справкой лагерной к ча-' сти пристал в окружении. Не далеко н не близко точно не скажу. Версты не считал. Иная и легкая, да' таких мало было, а больше упорные: под шаг жизнь клади.
Кому выпадет. Напролом шли. Речку одну форсировали.
Немцы по течению нефть пустили и подожгли. И в огне горели, и в воде тонули. А я по пословице - не сгорел.
Выбрался. И успел я тогда одного человека от огня выхватить... Генерал. Вот и служу у него... Слышал я, от кого не помню, искал меня в нашем лесу Стройков.
Очень тревожился, как бы я на цветочки бабу какую не подкосил... Как Стремновы живут?
- Как и все,-знал Родион Петрович, что к разговору о Кирьяне клонил Митя.
- Кирька на фронте. Это я знаю. Земляки-то теперь здесь в одной куче. К домам вон подперло... Про Катю скажи.
- Дома. Пришла,- и тут не хотел уточнять все Родион Петрович. Чужой для Стремновых Митя.
- А Федор?
- Вестей от него нет. Да срок-то еще мал.
- Что ж я тяну из тебя? Скажи и про остальное.
Главное.
- Она скот погнала под Вязьму,- сказал про Феню Родион Петрович.
- Тут бы сожрали. Армия кругом. Только скотину мучить, на падаль переводить. А я скоро, может, загляну домой. Выпрошу минутку.
- Твое дело, Митя.
- Мое, но без твоего совета. Дай-ка совет. Ближе к хутору-тебе виднее. Или дрожь охватывает правду сказать? Своя шкура очень дорога, а чужая негодная?
Ьусть мотается.
- Не нужна тебе твоя минутка. Счастья не встретишь.
- Да хоть глянуть, какое оно, что других стревает.
- Открывай бумажку.
- На особую?
- Да...
И третью цигарку, но уже быстро, не помня как, свернул Митя. Ловил, ловил огонек в руках Родиона Петровича от его зажигалки. И глаза жгло, так бросало на этот огонь. А закурил и откинулся, долго не видел ничего.
Тьма плыла с красными пятнами.
- Ты зачем к убийству ее привязал?
Митя поднял руку, предупреждая, чтобы тише такие слова говорил.
- Намекни только глазом, а я так схвачу.
- Простить она тебе этой лжи не могла.
- А я измену ее?
- У нее любовь. Пойми.
- На правду пошло?
- Зачем ты наговорил?
- Я ей скажу, когда увижу,- и в упор помутившимися глазами глянул Митя.- Еще в законе мы с ней. Не рвет. Чего тянет. Позор терпит.
- Может, металась. А после наговора твоего порвала. Зачеркнут закон. Буквально на днях. С женою одно, а теперь с чужой другое. Прежнюю волю с ней забудь.
- Поторопилась,- с досадой произнес Митя.
- Да ведь печати убирают.
- До печатей не пустим... А она ничья теперь. Оторванная. Хоть на корне была. Держалась.
- Или жаль?