- А раскидал какие же? Денег-то не было. Утаил, что ль?
- Это другие деньги.
- Откуда?
- Из отцовских сбережений.
- Значит, даны были растрату покрыть, а на дороге по ветру раскидал. Это отцовские-то, кровные!
- Плакал потом на могиле. Жалко его.
- Отцовские да те, казенные,- как будто не сразу подсчитал Стройков.Двадцать тысяч получается. Это с чего же такое? В такой жажде к тебе, от постели теплой на тюремные нары. Как понять?
- Не было разговора.
- Ив убийстве на себя показал. Или что случилось?
- После тех денег-то, когда раскидал, пришел поздно. Сел на лавку и всю ночь, как каменный, не шелохнулся. А утром сказал: "Одного папаню мне жалко. А я пропал".
- Себя, значит, жалко. А деньги - рубли из народного кошелька и отцовским горбом заработанные - этого понятия нет? Страдай, жена, его позор неси. И еще на крыльце такого жалеть!
- С вами случись, Алексей Иванович, разве бы Глафира не пожалела и духом бы вы не воспряли?
- Разговор такой не заводи. Он с твоей души погреб и доброе твое предавал, подлец!
Помолчав, Феня спросила:
- Чего опять-то о нем?
- Дай досказать. Ты с разоренной душой к Кирьке Стремнову, как с пожара, кинулась. А Митька злобой.
Куда? К живой душе.
- У Кири душа широкая. И на Митькину злобу хватит, и мне на радость, и еще другой останется.
- Таких, как Митька, гнать от души-то, а то тратиться. Ни с чем останемся. Без души гадами дружку сожрем, и войны не надо. Того и ждут. Не поймем, что я земля родная, и куда она делась... Вот и Митька ничего не понял, без души-то. По ней и плакал. Поэтому и не чуяла его, а с Кирькой одним вечерком любовь узнала. Кто виноват? С кого спрашивать? Рванину грязную возьмут и зароют. А не погубитель? Митька грязи не боится. Не по храбрости особой. Что-то пострашпее толкает.
- Алексей Иванович, дайте на окопы уйду.
- Всюду окопы и передовые, и всюду ответ. Подскажи счастливое место. А вопрос жесткий от самих. Избавимся... Вчера на дороге Кирька мелькнул.
- Где?
- С полком. Куда-то шли. Разведаю.
Она опустила голову.
- Стыдно мне чего-то.
- Крыльца?
- Всего. Что в моей избе случилось?
Стройков поднялся, посмотрел на сидевшую с опущенной головой Феню.
- Ты хотела за одежкой к тетке заехать. Поезжай.
Скажешь, с окопов. А когда стемнеет, подойдешь к своей избе. Там и посмотрим. Пропуск получи - и пистолет под кофту. А то заведут. Рванину не жалей. Все равно с земли без помина.
Феня взяла на руки Машеньку. В платочке она как синичка, а Алеша, обняв Феню у пояса, прижался щекой.
- Тетя Феня пришла.
- Тетенька, тетенька Феня, ты не уйдешь?
Шептали они, гладили ее, жалели.
Анфиса сидела на лавке. Видела слезы и уловленное счастье в глазах племянницы. Дети грели ее, и она каким-то другим в ней телом, как под корой, чувствовала осветлявшее нежное биение.
- Милые! Да как же я вас люблю!- зашептала, поставила на пол Машеньку, расцеловала ее и Алешу.- Ах, вкусные! Ну, как ягодки. Машенька земляничка, а Алеша...
- Он у нас командир,-сказала Анфиса.-Данным уже немца разбил. Нигде репьев не осталось.
Когда ребятки вышли на заднее, скрытое от дороги крыльцо, где играли и копались под горожбою, Феня спросила:
_ А где же Платон Сергеич?
- В Поляновке, в мастерских. Пулеметы, винтовки починяет.
- Уходила бы, тетя. Страх-то какой.
- Куда?
- Где потише.
- Говорят, не пойдет дальше. Будто через землю турецкую в Палестину ему надо. Наши не пускали. Ну, и" задрались. Сказывают, прежде король ихний, по фамилии Барбос, туда все хаживал. Пойдут налегке, а оттель на верблюдах сундуки прут. В сундуках алмазы заморские... А у нас? Этих верблюдов на заготовку и самих разденут. Сибирские тут проходили. Кулачищи во - с чугун. Во дворе сели у котелков. Едят, усами шевелют, друг на дружку поглядывают сурово. Хоть бы словечко.
Поели и пошли с винтовками, с топорами, будто по дрова куда... Где была-то?-досказав свое, спросила Анфиса.
- Я же сказала тебе: на окопах.
- Бросила в избе все. Заходи, бери, прямо коммунизм открыла.
- Да кому нужно. И чего брать?
- Что ж, голяком ходить? Вой и осень скоро...