Сказал мне Федор, чтоб я зашла домой... Здесь, здесь, третьего дня. И все письма и карточки спрятала. Пришла я домой. Письма собрала, карточки завернула и ворю мамане: "Еще какие письма где не остались?"
"Все тут. Все сберегла. А одно словно ветром сдуло".
Сдуло так сдуло. А она и говорит: "Все тогда обыскала.
И отец не брал, и Киря. И чего там? Кому понадобилось? Небось тот рыбак насадку какую завернул". Завернул так завернул. Маманя и говорит: "С лица на Митьку походит..." Так и всполыхнуло: "Он... он... он!"
- Когда же заходил? - спросил Стройков.
- А за неделю, как война началась, маманя сказала.
- Ты кому-нибудь рассказывала об этом?
- Нет. Сказать-то страшно.
- И Федору ничего?
- Зачем ему.
- И молчи. Никому ни слова. Я велел. Я и отвечу, если что. А ты молчи,Стройков сдавил руку Кати.- Никому!
ГЛАВА V
Еще в жаркие дни июля наши войска наступлением и районе Рогачев Жлобин и ударами от Рославля в направлении Днепра пытались вызволить Смоленск, но попытки не увенчались успехом, и к началу августа дивизии, окруженные западнее Ельни, распавшись на отдельные группы, бились в боях по деревенькам: прорывались на восток и на север, где была надежда болотистыми лесами выйти к своим.
По оврагу Митя бежал. А вслед из пулеметов и пушек били танки, ползли по краю, заглядывали фарами в овражную могилу, где, оглушенные н ослепленные, еще метались живые.
А Митя ушел, брел со своими по высокой осоке, по истоптанной ржи. Пошатывало сном и голодом, жажда мучила. Думалось, и конец: отдали землю, разбито все.
Куда же теперь? Где и как жить-то? Прибавил шагу, Политрук шел рядом, отставал и нагонял.
- Ты Жигарев? - спросил вдруг он.
- Да.
- Как здесь оказался?
- А из-под Починка,- ответил Митя.
- Ты же в тюрьме сидел. И председателя, говорят, убил?
Митю как холодной водой окатило: и про сон и про голод забыл.
- Я не убивал.
Ручей остановил всех. Ползали по журчистой водице, пили из-под камней холодных. А потом свалились по кустам.
Полптрук опять пристал к Мите.
- Могет, ты от немцев?
- Отстань. И я жить хочу.
Отползло с шорохом, отдалилась угроза, залило сном глаза.
В этой ночи показалась Мите изба Дарьи Малаховой голубьш медальоном. Где-то уже близко.
Шепот услышал.
- Этот председателя убил. Ш-ш-ш. В тюрьме сидел.
А с нами.
- Кто?
- Да вот лежит... Ш-ш-ш, вон, вон.
Повернулся Митя. Было тихо. Поднялся и отошел.
В животе после ягод резало. Огляделся и пошел быстрее, быстрее.
- Стой! Куда!
Проломился через кусты.
- Вон, вон уходит.
Шатало Митю темное поле.
У самого горизонта, как из окна, глядела красная, словно намытая кровью, рожа. А дальше-пространство сквозь пламенело: там, казалось, не было земли.
Поле поворачивалось и скашивалось-плыло во тьме. Разгоралось горном порванное небо, осветило яму.
На дне сидели и лежали солдаты.
- Ребята, уходи! - сказал Митя.
Никто не ответил. Один, с опущенной головой, сидел у стены.
И все - не вставая, медленно словно закружились в зареве. Зазвенели гильзы под ногами Мити. Пулемет разбитый. Танк осмоленный чернел.
- Ребята,- повторил Митя и понял: в окопах вечным сном они спали. -
Он пошел дальше. Что-то темное заблестело в земле.
Митя с опаской ступил. Под ногами вспыхнуло с тихим всплеском. Ручей.