-Я не пойму,-в задумчивости проговорила Полина Петровна, глядя в пол.Я не пойму, Николай Ильич, дорогой,- обратилась она к нему словно бы с мольбою.- Мне кажется, у моего мужа с ней что-то было.
Она сказала, что готова поползти за ним по грязи на край света.
- Вон как! Ползти готова. За человеком. Он бы сказал тебе, Поля. Такие люди не живут с ложью. Не могут. У нее кто-то другой. Когда ты едешь?
- Рано утром,- ответила она, счастливым взглядом поблагодарила его.
Николай Ильич встал, взял ее руку и поцеловал.
- Да и ты, разве бы любила его и ждала? Вы такая пара. Все это ползает перед вами. Страдание укрепляет сильных, чтобы повергнуть ничтожество. В этом смысл и высокая вера страдания.
Будильник разбудил Полину Петровну.
Рассветом мутнела тоска.
Она освежила лицо под краном.
Быстро оделась: кофту теплую и шаровары подниз, сверху юбку и гимнастерку затянула ремнем, завернула ноги в байковые портянки, натянула сапожки.
Поправила волосы перед зеркалом, слегка попудрилась и помадой едва-едва подкрасила губы.
"Скорей бы". Хотелось скорее уехать, и знала, что с сыном не простится: тяжело, невмоготу на душе.
Прошлась по комнатам. Остановилась перед столом, Вытащила из-под стекла карточку мужа. Молодой, будто подмигнул и улыбнулся ей. Не просил чайку. На земле своей сражался.
"Неужели не увидимся? - прижала к груди карточку.- Вот и все".
Надела шинель, завязала вещевой мешок и спустилась вниз.
Подошла дворничиха.
- Уезжаете?
Полина Петровна написала, сидя на скамеечке, записку.
"Сережа!
Прости. Я не смогла.
Мама".
Вырвала из блокнота листок. Написала адрес.
- Как-нибудь передайте. Сыну - в госпиталь. Тут, недалеко,- попросила Полина Петровна дрогнувшим горем голосом.
- Нс беспокойтесь. Я знаю.
К воротам подъехала крытая старым брезентом машина. Шофер помог Полине Петровне забраться в кузов.
- Прямо,- сказала она.
- А к сынку?
- Уже.
Запахнувшись потеплее в шинель, села в угол, к ящикам.
Удалялся дом на улице, старые липы, и дворничиха помахала.
"Как же я так? - подумала о сыне.- Не простилась, может, в последний... Еще не поздно!"
Затеплило окраиной от запыленных спящих окошек.
Стая грачей поднялась над жнивами. Все уже сжали, и лишь васильки кое-где синели на стерне, да чертополох во весь рост стоял по обочинам.
* * *
В это же утро Сергей получил материнскую записку, Прочитал на согретой солнцем скамейке.
"Я знаю, мама. Ты осуждаешь. В чем-то права и в чем-то нет. Да, жена. Уже и не представляю, как все случилось. Минута в ночи. Вглядеться, запомнить бы все",- задумался Сергей, помнились глаза, удивительные, как из жаркого света, сеном пахло, и одуряло, и манило сейчас.
Вот и Лазухин идет, письмо показал.
- Тебе!
Сергеи раскрыл конверт.
"Сережа!
Как-нибудь. Прошло, что должно пройти, а березы в роще, как дни наши недавние, светлые стоят.
Прощай. Буду молиться за твою жизнь.
Лия".
- Что произошло? - с тревогой спросил Сергей.- Она что... Да говори!
- На фронт убежала.
- Как! - И тяжело поднялось с сердца признание:- Ее же убьют!
- Теперь не догонишь. Что будет? Вот так, Серега.
А ты говорил. Николай Ильич рухнул. Трость некоторое время постояла и стала падать. Ударила набалдашником по лбу. Тогда он вскочил и воскликнул:
"А я-то думал, герой!" К тебе относится. Теперь с ним останешься. Я тоже уезжаю. По секрету. Вечером сегодня.