- Належимся. Постоять на этом веку мудрено.
- Как себя чувствуешь?
- А ничего. Подлечили, считай,- ответил Никанор.
- К чему незнамо что пить?
- Гляжу, народ бьют, месют как попало.
- Себя береги. Случись, как без тебя!
- Ты о ребятах плачь, если помогает. Вот их побьют, как с тобой жить будем?
Гордеевна вытерла слезы.
- Без тебя-то помру. А случись со мной, рядом с мамкой меня положи. И доски, доски-то сухие на хлевке никуда не подевай. Легче нести будет.
Никанор отвернулся: будто ожгло глаза.
- Ну, давай загодя выть друг об дружке.
Гордеевна расстелила на траве платок. Положила кусочек сала, хлеб и огурцы малосольные.
Тихая еда,горестная.
Поели скоро. Никанор положил узелок на стояк.
Не успели зайти в лён, как над травою закачалось что-то, как повешенное, и упало. Заскребло в узелке, загрызло и потащило.
Шзбаков по яверю болотному попстлял.
Панел Ловягии у куста ждал его.
- Вот, добыча,- Шабаиов улыбчиво протянул узелок Павлу.- У лесника взял. Желавнна угости. Сам никуда нг ходи. Нашумели малость. Дело наше дядюшку твоего спасти: служить надо верно и крепко одному.
Прежние заслуги его не забыты. Дорогой он человек, храбрый. Что Желавин говорит? Он бы должен знать, где дядюшка.
- Болтает разное.
- Тогда что ж. Сюда его вымани. Тут быстро договорим. Дашь знать, если что. Связь прежняя: на бабушкиной могилке. Так или что другое?
- Так. Хитрим, а толку мало,-сказал Павел.
- Вот толк-то и ждем от тебя.
Павел разделся, зашел в болото и скрылся за явсрем.
К Шабанову подполз Гордей.
- Чего тянем? Обоих тут в болото рылом. Захлебкой живо заговорят. Да ходу отсюда. Мысли Астафня и Павла не знаем. Что у них на уме?
- То-то и оно. Вон как затянулось. За Павлом присмотреть надо, а то не обвели бы.
Желавин развязал узелок, достал ощербленный нож, отрезал пластик сала, положил на хлеб, разделил ровно - себе и Павлу. А остальное завернул и убрал под куст.
- На завтра будет.
Снял фуражку и стал есть, опустив голову.
- Ты у кого взял?
- У лесника.
- Гляди. Всю жизнь без собачки по лесу. Звягу не любит. Не слыхать, не видать - близко подходит.
Островок на болотной прорве - толща торфяной дернины, заплетенной корявистым черноталом и хворостом, подмокал сочившейся жижей - гнездо, в котором укрылись Желавин и Павел Ловягин.
Грязные, голодные, ворочались, зябли ночами и мучились, чесались: изжигала комариная мга.
Угарный газ не сходил с болота. В слоях тумана преломлялось солнце, и казалось, облака сошлись с землей - душило влагой и паром натомлениой гнили.
Под кустом, в клюквенной травке, бочаг-весь-то с ушат, а дна нет. Желавин, привалившись к кусту, не то дремал, ке то задумался. Прел в ватнике, да'не снимал: лихорадки боялся. Па глаза надвинут картуз. Лицо заросло, как во мху порыжелом.
По ту сторону бочага, завернувшись в шинель, лежал ПгБсл Ловягнн.
- Пулю в лоб не напишут, с киркой ты не пропадешь,- сказал Желавин.Вон какой - и корни гложешь, и варево из лягушек хлебаешь. Прямо кухня французская. Как это дядюшка твой не догадался ресторан здесь открыть? Лягушки есть поболе иной курицы. А зимой охота. Стрельнул по глухарю или зайцу-клади стерлинг на блюдо. И за воздух тоже. Такого воздуха нигде нет. Самый дорогой - морозный. Милёна от него, как клюкоика, сладит. А в болоте можно лечебные ванны открыть.
Павел повернулся, сказал:
- Комаров много.
- А что комар? Целебное растирание. За путевками на это болото очередь будет до самого Лондона.
- Давай на паях,- шуткой отозвался собеседник.
- Тогда начисляй в мой карман по полтиннику за каждую лягушку. В счет пая. А как же? Убыток мне: по два котелка в день уничтожаешь, считай, на червонец.
- Расчетливый, гляжу.
- Твой батюшка научил. В амбарной книге цену каждой корочки на меня записывал. И, бывало, скажет:
"Сапоги ты свои слопал, ходи в лаптях". Однажды вызвал к себе в кабинет. Дядюшка у окна в кресле сидит, а Антон Романович за столом. Книга амбарная перед ним. "Подойди",- говорит. Подошел. "Вот, говорит, в этой книге без всяких описаний видно, как ты бился, чтоб что-то иметь. Заслужил похваления, и мы с братом решили..." Дядюшка перебил: "Не говори до утра".- "Не заснет".- "Зато на всю жизнь ночь запомнит".
И правда, заснуть не мог. И сапоги снились, и гривенники, и конфеты, и барыньки. Утром зовут. Барин и говорит: "Поедешь учиться в гимназию". Вот каким оно, счастье-то, бывает! "Сапоги не слопал". Слова запомнил - терпи до счастливой ночи.
Желавин натер в бумажку сухого мха. Закурил. Прокашлялся в рукав.