Викентий Романович приподнял бинты с лица. Глаза повеселели.
- Я тебя по нашей породе узнал. Да и Желании рассказывал. Он ко мне прислал?
- Да, он.
- Захворал в болотной норе. Желавин меня сюда подтащил. А хозяева подобрали.
- У меня свои люди. Они помогут. Уйдем.
Викентий Романович обнял Павла, свалил на землю его.
- Да как же я рад, Пашенька. Что с отцом?
- У границы садовником служит.
- Неужели увидимся? Двадцать лет прошло. А момент, как тогда. Уйдем или конец? Я больше не выдержу.
И тебе погони этой не желаю.
- Кто же?- с угрозой сказал Павел.- Назови.
- Я сам не знаю, Пашенька. Главный есть. Гордей Малахов, старый знакомый, с мешком и ножом служит ему. Меня ищет. За бриллианты.
- Где же они, бриллианты?- спросил Павел.
- Ты не найдешь. Надо сбить, запутать сперва охотников. Тогда пойдем. Или убьют на армяке. Ты же знаешь, Пашенька, как сбить. Хорошо, что этому научился.
Злее будь. Никто так не предаст нас, как наша жалость.
Иди к Желавину. Вон у лесочка лазарет. Раненых туда привозят. Там за банькой завалюсь как-нибудь. Ты придешь с ним. Увижу. Все трое уйдем. Тогда не удалось, теперь-то с тобой, с новой силой.
- Кто же схватил тогда армяк с бриллиантами?
Сбил нам всю жизнь.
Не время рассказывать.
Где же они?
Не горячись. Дай уж я доведу это дело.
ГЛАВА II
Серафима разделась в метелистом явере и, оглядевшись, накинула лямки узелка на плечи, в платке и в суровой рубашке, сползла в болото. Знала наддонную тропку. Оступись - и пропадешь: свяжут водоросли, утянут и венком из белых живых цветов накроют. Наступала на коряги, и они колыхались под ней, ворочались в кромешном. На поверхности пыхтела, бурлила жижа. Бардой забродившей дурило голову: тошнотный дух, отравный, в каких-то слоях настоянный. Брось камень-прорвет пелену, и пузырьки закипят. Поднеси спичку - пламя глубокое пыхнет с жарким шелестом. Дышала через толстый мокрый платок: в повязке лишь глаза виднелись. Все знала, и про одно местечко свободное.
Желавнн вздрогнул, выхватил из-за ватника наган, скатился за яверь.
Из-под берега всплыла тина, шлепнула, и на островок поползло грязное, живое. Из водорослей высунулась словно бы головка змеиная. Мраком, настороженно поводили глаза - нашли тревожную точку: в явере, как из щели, зрачок поблескивал жальцем.
- Ты! - Желавин ползком выгребся из яверя, показал лицо.- Одна?
Серафима на коленях стояла. Сбросила платок, мокрую, присосавшуюся к телу рубашку стянула и, обессилев, как-то сломилась, упала.
- Измыл, ирод.
Серафима полежала на клюквенной травке, отдышалась. Долго отмывалась в бочаге. Потом прополоскала рубашку, отжала и раскинула посушить. Постелила стеганку и легла, укрывшись платком.
- И дочке на слезки оставил. Пожри вон. Смотреть страшно.
В узелке колбаса, кусок сала с любовинкой, хлеб, сухари и желанная махорка в старом, оторванном, связанном рукаве.
- А дочка где?
Серафима вытерла слезы.
- На Волге. Взяли сиротку люди хорошие.
Желавин поел. Закурил и спросил:
- Зачем сюда? На Волге-то спокойнее.
- За твою рожу да в рогожу. С окопов сюда.
Желавин поворочался в грязном ватнике. Тмил глухое свое дно и воображением туда не проникал- не светило оно даже тусклым огарком. Боялся: Серафима немигучимн глазами, как тьмой, и искорку с чужой души отразит. Желавин вспышками ослеплял: верой и жизнью бросался. А чего стоит жизнь без чудес: разное давала - не брал. И последним соблазном, в бочаге искупала и показала божеством языческим, заревым анисом тело жен.
ское. Желавин мутными от угара глазами как бы страхом закрылся. Повел взором по яверю, спряденному дымом, а в уголке дальнем - огнище с небес раной рассекло прорву.
- Елагина можешь на меня навести?- одно, казалось, желание вдруг встрепенуло его.
- Где я найду его?
- А на бережку, не поджидает, нет? Да не божись! - схватил и отвел ее руку: из-под тени грудь в белой слепоте тронулась.- Мутишь? По болоту след долго не затягивает: трава тяжелая, мертвая.- Показал на ручьистую борозду среди водорослей.- Глянь!
Там что-то шевелилось.
- Здесь он где-то. Слышал я. Ты куда целила-то - на Волгу? С чего сюда?
- Озябла я.
- На чем обожглась?
- Да нечаянно я, господи.
- Опоминаться потом будем. Как было, говори.
- Говорить-то не хочется. Тошно. Устала я. Николай Ильич с толку сбил. Тросточка эта его. Как в квартирку войти, стук да стук тросточкой в половицу перед дверью.