Тихо отмылся и выбрался на берег. Притаился, прижавшись к зазубренной осоке; по сосцу резануло: "О, боже, боже, страшную ты жизнь сотворил!" Оделся в липкое и холодное. А где же барин? Желавин помахал - дал знак выходить.
Ловягин не вышел.
"Утонул, что ль? Да заорал бы".
Желавин прокрался по берегу. У самого края размазанная грязь: след ползучий в траве. Походил. Никого.
Из-за куста выглянула Серафима. Пальцем показала в лесок.
- Туда пошел. Чудной какой-то.
- Лихорадка взяла. А ну-ка посмотри за ним Не упусти.
Павел Ловягин подошел к развалинам усадьбы.
К бугру подступало лесное нашествие. Ровно белели два камня: на них покоилась когда-то плашка скамейки в кустах сирени под окнами, и запахи цветения вспомнились Павлу минутами весны-далеким-далеким лаем и бубенцовым звоном где-то на границе бескрайних полей ловягинских. Да был край на дорогобужской меже, царской милостью и властью заповеданный за службу верную.
Между камней, во тьме, будто бы лицо показалось.
Он, как в слюде, увидел сидевших в лесу беженцев.
Зарябило перед глазами.
"Как же это?"- отполз и, поднявшись, пробежал под тенью леса. Ручей бурлил на камнях и темно лился под берег.
"Надо к дороге",- и вдруг поразился, что не помнил, как подходил к усадьбе - где и как шел: разум ужасало и ослепляло где-то ждущее, внезапное, страшное.
Присел у дороги, будто бы переобуться. Шли уставшие солдаты дорогой и лесом, покачивались повозки - везли раненых.
Тут всех не проверишь. Да и документы имелись у Ловягина. Но подойдет один прикурить, а другой - сзади, и поведут, долго будут вести, пока не скажешь, откуда и кто ты, гад!
А пока и сам мог. Он остановил солдата.
- Исполни просьбу, браток. Вон там, за банькой, Катю Невидову позови. Скажешь, Стройков просит.
В ельнике буду ждать. Да поживей пусть.
Ловягин зашел в сырой ельник. Хвоей пахло и гарью, как на болоте. Зачем он тут? К дядюшке надо. Какие бриллианты, откуда? Что-то пошатывало.
Недолго ждал. Подошла Катя. Вот она, близко к нему, сердце под стеганкой. Вдруг повернулась. Он вышел из-за кустов.
- Тихо, дочка лесникова.
Катя чуть отступила.
- Ты звал, бандит?
- Вот явился, как обешал. Отблагодарить же надо.
Спасла па границе меня. Тихо!
За лесом прозрачно осветилось и упало.
Ловягин выхватил из кармана складной нож Что-то
щелкнуло - из рукоятки сверкнуло лезвие.
- Мог бы и убить! Ведь предашь. Но слушай, что я тебе скажу.- Павел пригнулся, огляделся по сторонам и вдруг словно из скрытого выдрался. Лицо его было бледно,- С мешком и ножом ходит с бандой Гордей Малахов. Ждите его в избе его жены.
Ночь скрыла его. Только за куст зашел - и как провалился.
Катя бежала и падала.
Повалилась в росистый дягиль.
Показалось, Федор стоял, держась за березку, высоко поднялся - земля под края небес поширилась.
Она забежала в палатку. Вот он, лежит под шинелью, старичок, а глазами мальчик, без ног.
- Ночь это, мильгй.
- Ночь.
- А и днем так. Сейчас уйти мне надо,- прижалась к лицу его.- Увезу тебя скоро.
Ночь скроет, да близко засадой заметит. Днем виднее и спокойнее в шуме. До зари еще четверть.
Павел Ловягин снова вышел к дороге: приближался к встречальному месту. Завалился под куст. Холодит сыра земля. Мокро от росы.
"Ради чего ей сказал? Что толку. Ничего не изменилось. А что хотел? Что-то я хотел,- раздумывал Павел.- Но уходи. Уходи. Потерянное не вернешь. Голова дороже.
Дальше бежать от этих мест. А куда? По всей Европе патрули. В Харбин бы, а там в Гонконг. Вот где с ножом гуляют. Скорее наберешь. Дальше, дальше! На какойнибудь островок с хижиной. И жаркий бочок будет. Вон ты, Пашенька, куда от России,- зло признался он тому далекому мальчонке в синем с белым матросском костюмчике.- За царя хотел, а вышло за немецкую корку".
Да была ли когда эта дорога в сосновом солнце, и он ли проносился в тележке с отцом? Вон там поворот и невысокий обрыв - омуток, где голавль проплывал темным и красным чудом.
"В чем же вина моя? Я же только явился в устроенное".
Вокруг пожары ранами. По стволам сосен мелись тени. Солдаты шли. Беженцы являлись, как будто одни и те же понуро шагали, а земля тянула назад.
Рядом повалилась женщина, прилегла. Глянули немигуче глаза и закрылись.
Он посмотрел на нее. Брови как глухарки лесные, и учуял он бражный запах мокрых черничников, будто уж и виделось когда-то в ночном бору литое, белое и ползучее тело.
- Ночь ли, день?- пробормотала она.
- Ночь,- прошептал он, глядя в меркнувшие зрачки ее.