- Рядом,- показал он на разваленную баньку,- пошли.
- Там нет.
Но встала и пошла с ним.
В баньке цигарка распалилась. Какие-то люди сидели.
-- Баба, заходи,- потянули за подол Серафиму.
Ловягин показал нож.
- Моя!- сжал ее руку.- Пошли?
За пунькой раненые по всей поляне.
- Туда!- заметил он темное в кустах.
Она села в куст. Воздух словно обожгло сухим смородиновым зноем.
- Моя! - сказал Павел и еще крепче сжал ее руку, повел за собой.
- Не найдем,- сказала она.
-- Здесь,- свалил ее на одинокий заросший сноп.
- Глядят.
Все остановилось на миг.
Он увидел возле кустов дядюшку, руки его были связаны за спиной. Он выше поднял голову, завидев его,
"К признанию, к признанию",- будто гласило.
На дороге девушка в шинели, в платке глядела на Павла.
"Катя".
Перед банькой стоял человек в гимнастерке - Гордей Малахов. Другой Шабанов - показывал на Ловягина, и Гордей тронулся к нему, набирал ход все быстрей и быстрей.
Серафима отбежала.
- Сюда!
Гордей спешил к Павлу, вытаскивал пистолет из кобуры.
- Стой!
Павел прыгнул в овраг, выбрался на ту сторону. Удар в голову ополошил его.
Он, ломая кусты, повалился па дно оврага. Встал и полез по склону. Поднялся было и отвернулся. Удар скользнул ниже затылка.
Павел, заваливаясь, но не падая, ворвался в орешники. На колено поднялся. Ждал с ножом. Кровь ползла по лицу. Рядом гомонили, не могли успокоиться.
- Убьют, не ходи!- раздался крик женский.
Серафима проползла по яверю. С шелестом поднимались против ветра темные вздохи его и падали.
Рука легла на ее спину, придавила.
- Стой!- потащило и бросило навзничь.- Здесь, здесь.
Взор ее занесся куда-то, будто хотела заглянуть на другой, неведомый за небесною прорвою берег. Огнище в глазах красотою прозрело вдруг.
Грудь закатилась и потекла в рваной кофте.
- ^ я^- говорило бородатое и грязное.- Да очнись!
Ворочались в яверном иссохшем хворосте, да словно что сплетало их и душило в путах.
Серафима опустила голову. Платок скрывал ее лицо.
Желавин стянул платок.
- Все как-то мимо. И глядим мимо. Будто противные. Не разберу.
Она замахнулась платком, хотела накрыться, да с одной руки сорвалось: платок затянуло яверем.
- Не размахивай. Заря-темное ловит. С бугров видать.
Заря не пробуждала от беды, не звала на крапивный двор, не грела, холодная, конопляники у овинов, лишь напоминала о радостях, дорогих теперь. Запаривала болотные прорвы красным адом наступавшего дня.
Луженой зеленью засветал яверь.
- Как на дне морском,- проговорила Серафима.
- Туда бы. Ты - в короне алмазной, а я - с вилами.
Дырявь корабли. А из трюмов золото монетами разными.
Кучами в водорослях. Вилы бросай, лопатой греби. Одно не купишь. А что? Чего-то и неведомо. Все другим достается, да никак не купит, что нищему какому даром подтрапнт.
- Что ж такое?- пробормотала Серафима.
- Слова этому нет. И сопляк любит, богач и герой.
А есть, одним взглядом поразит - бриллиантом драгоценным. Берн! А отблеск не возьмешь. И в руках и на душе пусто. Любовное, да не любовь.