- Почему?
- Муж ее в прошлом хозяин трактирный. Арестовали, сбежал или удавился с горя, кто его знает. Да вдруг и прошумело. В Москве из-под порога квартирки адвоката одного узелок взял.
- Что за узелок?
- Вам любопытно. А и мне, чуть-чуть, поодаль от вас, незаметно, вроде как искоркой на ветру: погаснет и опять. Вот я и караулил в деревне, поджидал. Появился возле избы какой-то. Лицо холстинкой закрытое.
Словно бы и не один. А как проверить? Может, выманивал специально. Я на след, а он сзади топором. В лес ушел-туда, к норам. А я забоялся. Без товарища как?
И глаз с затылка нет, и голова одна.
- Можешь проводить?- сказал Дитц.
Желавин встал да было руку вскинул, но оглянулся, испугался чего-то.
* * *
Феня проползла по высокой траве и затихла на отроге леса - песчаном уступе, размытом ветрами с лугового залива; годами стекал песок, знойкий его жар унимала полынь, маяло обильное и горькое здесь солнце.
Где-то далеко в ночи повело вспыхнувшим слепящим зраком, прямо на нее глянуло. Метнулись тени и провалились.
Она боялась смотреть. Но смотрела и вслушивалась: не идут ли за ней?
Что-то качнулось на лугу, остановилось, согнулось.
И вдруг отпрянуло. Из-за листьев тронулось белое, завертелось, словно кто-то торопился - исступленно показывал: "Вон она, вон она". Опомнилась: "Да это же береза".
Завздыхало орудийным гулом с нашего края, горестно и беспросветно, как одинокое на покинутом ненастном дворе. Загнело тоской.
Недалеко вчерашнее место ожидания. Крюк-то какой дала!
Вошла в круг. Тут могли и подкараулить ее. Все блазпилось, кто-то ходил за ней. Постояла. Вон и курган с темными дырами-старые барсучьи норы. Вершина провалилась, все замшело и заросло. В одной из нор рюкзак с минами, а вон под тем кустом ее пистолет.
"Схвачу и назад".
Окрестные звуки - чудившиеся голоса, стрекот моторов где-то за далеким гребнем - нс тревожили ее.
Кристаллически блестела зубренная трава. Там! На ресницах вспыхнуло. Задыхаясь, спеша, как перед водою в жажде, искала под кустом пистолет. Руку отдернула, повернувшись вдруг, повалилась на бок и сверкнула выстрелом.
- Стой, Фенька!
Она сползла за бугор и снова выстрелила. Потом летела как в бездну.
Феня поднялась в папоротниках. Ало-красное солнце маковой грядой тлело в тумане. У поваленной березы кто-то сидел, псник над автоматом.
- Ваня!
Новосельцев, улыбаясь, потянулся.
- Ваня! Ты! Живой!
В слезах синели ее глаза.
- Ну, и ловил я тебя. Думал, кто чужой. Чую, человек где-то, а ис видать, ке слыхать. Хочу уйти-он за мной, я за ним - он от меня. К нашему месту подойти боюсь. Мерещится. Чуть ты меня...
- Ты уж прости. Со страха.
- Со второй пули как раз, если бы скулой не отвернулся.
Новосельцев достал из-за пазухи кусок хлеба и ломоть сала. Положил на разостланную стеганку, порезал финкой.
- Я хоть с питанием ходил. А то и не догнал бы.
До чего ж ты легко бежала. Залюбуешься. И зигзагами, и обходами, как учили. Не забыла. Л в папоротники уж по-пластунски заползла. Ешь! Помыться если-ванная там,- показал Новосельцев на болотце.
Феня зашла в зеленый шатер яверя. В порванном мху мочажина наполнена болотной водой. Воздух запареи солнцем. Черемуховым цветом сладил стрелолист.
Окунулась как в сон. Что-то тонкое порвала на дне, и снизу застудило холодом. Еще глубже соступила от высокого над ней неба. Как в раскрытом окне с синевой, в сиявшем пространстве тихо тронулось облачко. Завораживало, тянуло в покой. Под мхом, будто по стенке, узор заводнился, показалось вроде бы зеркальце в красках, и вдруг ясно-ясно увидела в том зеркальце бережок и себя в розовой с гречишный лепесток кофте, и маленькую лодку, и Кнрю, и еще дальше и выше хутор с маленькими избами и совсем маленькими муравчатыми окошками, и все покачивалось, удалялось, помахивало - скрылось в промоине. Какие-то красноватые корни вились, а вода мутилась от поднимавшегося снизу мрака, в котором ноги ее высвечивали шафранными всполохами.
Феня оделась, вышла из яверя и села на кочку напротив Новосельцева. Он посмотрел на се волосы, подзолоченные солнцем.
- Ты платок набрось. А то видать. Позолотела сильно.
- Со тьмы кажется, Ваня. Совсем другая жизнь.
- О какой жизни говоришь? Та прошла, а новая будет.
- Ну, значит, про эту.
Феня накинула платок-как сумраком погасила свет на себе.
_ Ваня, а ведь нас унюхали в то утро.
- Как унюхали?
Когда Феня рассказала о кромешной ночи, неразгадной как суеверие, Новосельцев спросил:
- Как же ушла?
- За мной они кинулись, в поле. А не видели: за плетнем стояла. Сказать-то, и на свете меня не было в ту минуту; умерла я от такой страсти, Ваня. Промахнули мимо меня.
Новосельцев повернулся на желтых калгановых цветочках.
- Считай, у того плетня заново родилась.
- Заново не надо. Если на такое, жаль ее костить.