Редко ходила сюда, и чистое когда-то место затравело подорожником. Размытые корни обнажились из-под глинистого берега, где над глубиною заворачивала вода.
Вечер скоро, но еще ясно. В высоте уносила ярый кумач зари одинокая тучка.
Сухо трещат стрекозы, зудят шмели в таволгах под ольховыми кустами. Сверкучим роем кружатся на воде паучки вокруг склоненной течением тростинки.
"Неужели я была там?" - вспомнила она палящую жаром дорогу в лагерь, и сам лагерь, и Митю.
"Убью!" - и лицо его будто треснуло.
Тогда страшно ей стало, сейчас она с досадой думала, что не сказала ему прямо в глаза:
- Не боюсь!
"Думала пожалеть, а жалеть-то и нечего",- с минуту еще в раздумье стояла она и стала расстегивать кофточку. Скинула ее. Покатые тонкие плечи, грудь п юной свежести.
Разделась, и дрожь от ветерка радостью разбудила все ее тело.
"Дома",- вспыхнул в ней самой горячий уголек ее радости, что она наконец приехала,- все позади, она свободна.
Это чувство свободы освежало ее, как освежает дождь.
Она спустилась в прогалину среди кувшинок у самого берега. Умыла лицо, плечи оплескала. Пожалась, не решаясь плыть, и, присев чуть, окунулась, поплыла, плавно рассекая воду.
Плавала хорошо: на реке выросла.
Повернулась на спину. Поднебесье в перламутровом отливе, и чудится Фене, что летит она, легко взмахивая руками.
Не заметила, как на ту сторону переплыла. Выбралась иа берег, где давно уже завечерело под дремучими т тает а ми ветпей, оплетенных хмелем. Холодит от травы сыростью.
А на том берегу расшумелись олешники. Рассеивался по поде ветер с сумрачной рябью. Быстрина, бившая из глубины, ворошила листья кувшинок, заворачивала на мель, скапливая силу всех тягуче напружившихся стеблей, которые все вместе с бульканьем возвращали листья в быстрину, и она разбивала их, снова гнала на мель.
Листья расслабленно шлепали и ворошились, собирались под берегом и еще злее неслись к быстрине, заглушая ее. Что-то дикое и настойчивое было в этом движении, какая-то сила тяжело водила болото кувшинок,
Как страшно плыть туда!
Феня озябла, а все не решалась войти в воду, уже потемневшую: еще страшнее стало. Хоть па клади иди.
Да ведь голая не пойдешь. И нет никого.
Она стояла за стволом ольхи, скрипевшей подмытыми корнями.
И вдруг на том берегу белое мелькнуло. Это Катя.
- Катя! - крикнула Феня и, осмелев, поплыла.
Катя вышла к берегу, где лежала одежда Фени - кофта и юбка.
Нс помнила Фсня, как доплыла.
Вылезла из воды, с зябкой дрожью стала одеваться и вот уже согрелась. Мокрые глаза весело заблестели.
- Косынку я тебе обещала. Пошли.
Дома Феня раскрыла сундучок в горнице. Достала косынку зеленую с красными маками п накинула ее на голову Кати,сама и повязала.
- Катюшка, до чего же хорошо! - воскликнула Феня.
Катя подошла к зеркалу, поглядела на себя и сжала перед грудью руки, так долго стояла, словно и не на себя залюбовалась, а на какую-то другую девушку в такой яркой косынке, из-под которой накосо но лбу свивались ржистые волосы.
А глаза все глядят, задумчивые и ясные, будто спрашивают:
"Что ты, Катя?"
"Ночь твоя прощальная, и вот в такой красоте пойдешь. Как прощаться будешь?"
Феня с осторожностью чуть-чуть подправила косынку, чтоб не прятала она Катины волосы от грустной и милой покорности ее лица.
- К Феде пойдешь?
- Да.
- Счастливая ты.
- Простимся сегодня.
- Все равно счастливая, когда любишь.
Катя все стояла перед зеркалом и нс размыкала чуть смеженных пальцами рук.
- Ты Митю простила?
- Пусть его своя совесть простит,
Катя пришла домой и заторопилась. Нс опоздать бы к Феде. Стала быстро переодеваться в горнице.
- Воды бы принесла,-сказала Гордеевна, чистившая картошку над чугунком, перед которым сидела у порога на маленькой скамеечке.
- Что ж ты раньше не сказала, мама?
Кпрьян читал отцову книгу по лесоводству. Отложил.
Взял два ведра в одну руку.
Тихо на вечерней улице с густо смолистой тьмой, желто и красно размываемой огнями из окон. Уже поужинали в избах и теперь расходились спать по сеновалам и чуланам, где не так душно. А молодых скоро гармонь позовет, и пойдут через мост на плаву в село по лесной дороге. До чего же прежде любил Кирьян этот вечерний зов гармони. А сейчас все реже ходил: что-то охота пропала.
В темноте навстречу Кирьяну приближался скрип ведер на коромысле.